Сыскарь чародейского приказа - Коростышевская Татьяна Георгиевна - Страница 17

— Геля? Ты чего в такую рань? — В приемную входил Мамаев с каким-то кубическим саквояжем через плечо. — Самописец у тебя рабочий? Дай попользоваться.

Эльдар Давидович согнал меня с места, сам на него сел, расстегнул свой саквояж, извлекая из него фотографический аппарат:

— А я, представь, букашечка, с самого утра ту самую церковь осматривал, ну про которую нам твоя хозяйка сказывала.

Мамаев ловко разобрал аппарат, достал из него кристалл, похожий на информационный, и вставил его в мой самописец.

— Что нашел?

— Мы вот сейчас фотографическую карточку с тобой наколдуем, и я все обскажу, чтоб предметно все было.

Мой самописец жужжал, принимая информацию, Мамаев встал, подошел к шкафу, достал с полки лист глянцевой неписчей бумаги, положил ее в углубление.

— Сейчас, сейчас…

Над самописцем поднялось облачко бурого пара.

Дверь кабинета распахнулась, оттуда выходил гнум Гирштейн, повеселевший и успокоенный.

— Идем, Попович, — сказал он мне благостно. — Его высокородие велело, чтоб ты меня сопроводила.

— Куда?

— В казначейство. Будем бумаги на партию наручников для чародейского приказа оформлять.

— Ты его высокородию по чести все обсказал? — спросила я гнума уже на лестнице.

— Как под присягой. Мне же и скрывать особо нечего.

— А бежать тогда почему снарядился?

— Испугался, — пожал плечами Марк. — Думал, ты из-за податей меня арестовывать пришла. Я же, если как на духу, через наши отчеты эти зеркальца не провожу. Так, подработка мелкая, копеечка малая…

— Ты полторы тысячи зеркал только в том месяце в Мокошь-граде продал, — покачала я головой. — Уж не знаю, что для тебя много, если этого мало.

Гнум хмыкнул:

— Откуда узнала?

— Глянула в торговую отчетность в паре мест да и прикинула на глазок.

— Вострый у тебя глаз, коллежский асессор, — похвалил Марк. — Ну так вот, зеркала мои никакого отношения к тому убийству, про которое я, к слову, не знаю ничевошеньки, не имеют. Я их из остатков графита клепаю, коий на телефонные микрофоны идет. Графита много, он нигде не учитывается, так что…

— А как они действуют?

— Ну… Вот барышня какая посылает запрос — «суженый мой ряженый», или кавалер, соответственно, любовь всей жизни призовет. Форма, кстати, значения особого не играет. Зеркальце активируется, когда активируется телефонный аппарат, затем телефонный аппарат тот запрос перенаправляет, а там, у телефонщиков, на каждой станции — адресная книга. Адрес выбирается случайно, время тоже случайно. Если два запроса посылаются одновременно, велика вероятность, что и адрес они получат один на двоих. Так что — шашка в дамках — судьба нас свела, поедемте в нумера! — Последние слова Гирштейн пропел на мотив модного шлягера.

— И все? Просто адреса из адресной книги?

— Без конкретного дома, конечно, и без фамилий, мне лишние скандалы ни к чему. Ну и иногда к посланиям какой-нибудь афоризм присовокупляется, это уж от меня лично, — типа «извилисты дороги судьбы» али «плачет не человек, а душа»…

— А его высокородие что тебе на это сказал?

— Сказал из города не уезжать, вызовет меня попозже, а если попробую сбежать, грозился тебя по моему следу отправить.

Перфектно! Значит, эта паучья ниточка оказалась вовсе ненужной.

— А пауков зачем по ободу зеркала пустил? Нравятся они тебе?

— Штампуются они просто, — честно ответил гнум, — так дешевле. Но специально для тебя, коллежский асессор, могу присочинить символичную историю.

В казначействе, а они, к слову, службу начинали на час раньше остальных, нас встретили как родных. Крестовский, оказывается, им уже телефонировал и предупредил о нашем скором прибытии. Пока Марк подписывал свои бумаги, я получила часть жалованья, мне причитающегося, остатную мне в половине серпеня выплатят, и подъемные. Сумма была приятной и, хоть ни в какое, конечно, сравнение она с «мелочью» Гирштейна не шла, душу мне грела изрядно.

Мы вполне дружелюбно попрощались с Марком Иреновичем у дверей присутствия, я почла своим долгом извиниться за излишнюю боевитость, он извинения принял, и мы разошлись. Я поднялась по ступенькам, он пошел вдоль набережной.

У стойки вахтенного отирался неклюд Бесник, который встретил мое появление радостным возгласом:

— Чавэ! А что это на тебе за странные тряпочки понацеплены?

«Странный вопрос от человека в малиновой сорочке», — хотелось мне ответить, но я лишь поздоровалась:

— Вы у нас какими судьбами, господин Бесник?

— Так мне теперь каждый день к вам приходить отмечаться надобно. Через месяц уже пореже — только раз в неделю.

Я кивнула, желая попрощаться, но Бесник поднялся со мной на второй этаж, продолжая говорить:

— А давай я теперь по вечерам ходить отмечаться буду? Ты во сколько службу заканчиваешь, чавэ?

Я уселась на свое рабочее место и поправила очки.

— К чему сие любопытство?

— Провожать буду, — серьезно ответил неклюд. — Ты у нас барышня видная, небось какой тать тебя по пути в «Гортензию» обидеть сообразит?

Мне стало немножко жалко дорожного татя. Стоп!

— Ты почем знаешь, где я живу?

— Так, почитай, вся Мясоедская уже знает, — рассмеялся неклюд. — На вывеску с твоим светлым ликом скоро уже экскурсии водить начнут!

Экскурсия. Словечко было новомодное и не так чтоб общеупотребительное. И ввернул его в свою речь неклюд с явственным удовольствием.

— Да мы с тобой практически соседи, чавэ!

Настенные часы пробили десять, в приемную вошла Ольга Петровна, на этот раз в желтом платьице с кружавчиками. Каштановые свои волосы секретарь сегодня распрямила и скрепила чуть пониже затылка желтым кружевным же бантом.

Ляля поздоровалась слегка неодобрительно. Яркий неклюд, склонившийся над моим письменным столом, на приличного мужчину походил мало.

— Ну так я пошел, — Бесник размашисто поклонился. — Свидимся еще, чавэ.

Я ничего не ответила. Мамаев оставил на моем столе свои вещи, и я была занята уборкой оных.

— Новый поклонник, Гелечка? — Сегодня Ляля была бледна и неприветлива. — Где только такие находятся?

— Сосед, — честно ответила я. — Увидел внизу, зашел поздороваться.

Ольга Петровна тоже занималась уборкой, сметая со стола видимые ей одной пылинки. Мне захотелось ее как-то развеселить.

— А я же пошла вчера в Швейный переулок! — проговорила я громким шепотом. — И представь…

— Что? — Ляля быстро глянула в мою сторону и отвела глаза.

— И видела там Эльдара Давидовича собственной персоной!

Ляля вздохнула, будто с облегчением, но мне могло и показаться, и покачала головой:

— И с какой же барышней на этот раз был наш любвеобильный Мамаев?

— В одиночестве. Может, именно с ним тебя паучье колдовство свести пыталось?

— Сомнительно, — Ляля откинула крышку самописца. — Я когда на службу устраивалась…

Девушка умолкла, будто поняв, что сболтнула что-то лишнее. Потом тряхнула волосами:

— Впрочем, это не является какой-то страшной тайной. В любом случае тебе кто-нибудь об этом донесет. Когда я только начала секретарем Семена Аристарховича работать, господин Мамаев проявлял ко мне интерес, и мне даже некоторое время казалось, что он за мной ухаживает.

Она замолчала, я с ужасом заметила, что глаза ее увлажнились, Ляля собиралась плакать. Женских слез я боялась, если они не мои и не для дела, поэтому заполошно вскочила с места, выхватила из-под манжеты носовой платок и ринулась к коллеге:

— Он тебя обидел?

Ляля платок приняла, изящно в него высморкнулась и бросила к себе в стол.

— Знаешь, самое обидное, что он, наверное, так ничего и не понял. Он же легкомысленный у нас, Эльдарушка, женолюб и бонвиван. У него таких, как я, влюбленных дурочек десятки, наверное, если не сотни.

Мне было неловко. Эльдар мне нравился. Не как мужчина, а как… Человек? Коллега? Но и к Ляле я испытывала чувства самые что ни на есть теплые. Как же ей, наверное, трудно здесь служить, каждый день его видеть…