Год Людоеда. Время стрелять - Кожевников Пётр Валерьевич - Страница 31

— Мама, да хватит тебе, честное слово, человека мучить! — раздался голос Офелии, а она сама появилась в дверях дальней комнаты. — Он-то здесь при чем? Не он же грабил, не он убивал! Здравствуй!

— Ну как ты, тяжело? — в глазах молодого человека засияла радость от встречи с любимой, но он не знал, уместны ли его чувства сейчас, когда его любимая лишилась отца. — Ты держись!

— Для меня все это так внезапно! Я его и видела-то в основном в журналах или по телевизору, — Засыпная прошла в проходную комнату и приблизилась к гостю. — Главное, я в тот день имела возможность его увидеть, но этим не воспользовалась, а теперь уже все, поздно. А то, что не встретились, тоже, может быть, даже и к лучшему. Так он и не узнал ничего…

Офелия бросила руки к лицу, укрыла ими глаза и заплакала. Еремей шагнул к ней, обнял и повел к той двери, из которой она вышла.

— Ну-ну, что ты? Пойдем со мной, — он мягко сопроводил Офелию во вторую комнату. — Вот так! Вот сюда!

— Правильно-правильно! — одобрила Роза Венедиктовна действия гостя. — Дело-то молодое, еще слез много невыплаканных, а у меня-то уже и глаза сухие, как пустыня.

— Бабиська, а дядя куда маму повел, залядку делать? — залепетала Кристина. — Это как с тем дядей, котолого ты полотенцем побила?

— Тихо ты, радиола! — внушительным шепотом произнесла Роза. — Какая тут залядка, когда отца родного на тот свет спровадили! Тут теперь только горе горевать!

В комнате Офелии все было так же скромно, как и в проходной: немодная мебель, немного книг, допотопная магнитола, пустые банки из-под пива и, конечно, несколько разнокалиберных и разномастных тыкв. Справа светлело окно, выходящее во двор, через который Еремей подошел к дому; слева, у стены, стоял топчан, на котором, очевидно, должна была спать Засыпная.

— А у тебя дочка? — Еремей подвел Офелию к топчану и помог ей сесть. — Очень подвижная девчушка!

— Да, а разве это что-то меняет? — Засыпная опустила голову на руки, локти уперла в колени. — Лучше, чтобы сын был или вообще никого?

— Я понимаю: у тебя горе, но чего ты такая колючая? — молодой человек присел справа от Офелии и положил левую руку на ее теплое, такое родное ему плечо. — Разве я перед тобой чем-нибудь провинился или обидел?

— Нам надо расстаться, — сказала Засыпная сквозь упавшие на руки пышные волосы. — Мы никогда больше не будем встречаться.

— Это почему еще? — Уздечкин протянул правую руку, чтобы окунуть ее в черные душистые волосы. — Разве что-нибудь не так?

— Все не так! Я — не так! Во-первых, у меня дочь. А зачем она тебе? — Офелия подняла заплаканное лицо и дико посмотрела на Еремея. — Во-вторых, я сама. Я ведь шлюха! Ты что, разве до сих этого еще не понял? И ребенок у меня нагулянный! Вот так, мой дорогой, мой любимый! Поздно встретились!

Губы Офелии задрожали, на глаза вновь навернулись крупные слезы, она отвернулась от гостя, закрыла лицо руками и упала на кровать. Послышались рыдания.

Из-за дверей доносился нервно-вибрирующий голос Розы и робко подпевающий голосок Кристины:

— Что ты? Ну перестань, не надо, — спокойно произнес Еремей. — Ну скажи еще что-нибудь, выговорись, хочешь, ударь меня, я не отвечу, а тебе после этого сразу полегчает. Правда, это хорошо испытанный прием. Я иногда об стенку побьюсь башкой — и человек! Давай, смелее!

Молодой человек присел на корточки перед зашедшейся в рыданиях женщиной и опустил руки на ее спину. Сейчас ему в голову приходили неуместные мысли о том, что надето на Офелии, есть ли на ней лифчик, какие трусы?

Где-то в квартире зазвонил телефон, послышался приглушенный голос Розы и лепет девочки. Потом все стихло, и Уздечкин заметил, что крепко держит свою любимую в объятиях.

Неожиданно дверь в комнату с резким скрипом распахнулась, и в нее ввалилась, потеряв равновесие и чуть не упав и не ударившись лицом об острый угол секретера, изрядно покрасневшая Роза Венедиктовна. Следом за бабушкой в помещение запорхнула Кристина и прямиком направилась к матери.

— Мама, дядя-бандит моим тепель папой будет, да? Плавда? — с робкой радостью спросила Кристина. — А у него есть пистолет, чтобы длугих пап убить?

— Фу-ты ну-ты, ты меня, внученька, так когда-нибудь просто в гроб вгонишь! Что же ты, лапушка, так толкаешься? — тяжело выдохнула Роза и заключила девочку в надежные объятия. — Насмотрелась дурацких фильмов, вот тебе теперь всякая ерунда и мерещится!

— Бабиська, это ты под двелью стояла, а я только к тебе подосла! — возмущенно закричала девочка. — Ты мне есё вот так смешно пальчиком показывала!

— Я тебе показывала совсем другое, чтобы ты делом занималась, а не слонялась по квартире! — резко оборвала ребенка запыхавшаяся бабушка и обратилась к дочери: — Девочка моя, тебе звонила Ангелина Германовна, просила срочно с ней связаться, и еще один человек звонил, он сейчас у нее, ты меня понимаешь? Ты бы лучше все-таки позвонила, чтобы все по-хорошему вышло, ладно?

— Мама, я не буду им звонить, никогда не буду! — решительно произнесла Засыпная. — Пусть делают со мной что хотят, мне это уже все равно!

— Бабиська, а мамацку тепел убьют, да? Ты мне всегда говолила, что ее сколо убьют! — уцепилась за рукав бабушкиного свитера девочка. — А это очень стлашно будет? Ты мне не дашь смотлеть, да?

— Ну ты, деточка моя, и фантазерка у нас! — еще больше побагровела Роза и, выходя из комнаты, поманила за собой внучку: — Ну пойдем, Кристинушка, бабушка с тобой погуляет, пока у нее еще хоть на это силушки остались. И кто о тебе после того, как я подохну, в этом доме только позаботится? Не цените вы меня, девочки мои родные, ай не цените! — доносились из-за хлипкой двери причитания Розы. Вскоре послышалась песня, напеваемая все еще ворчливым женским голосом:

Офелия продолжала рыдать. Еремей вновь сел на диван, обхватил ее и нежно, как только мог, но и крепко, потому что сейчас он очень переживал за свою любимую, сжал женщину в своих объятиях. Уздечкин ощущал, какая она теплая, родная, несчастная и единственная для него сейчас во всем этом диком и жестоком мире! Ребенок, ну и что? Неужели это может что-то изменить в его отношении к ней, которое начиналось с уличного кокетства, а теперь вот так вдруг, да нет, пожалуй, и не совсем чтобы вдруг, а это все же судьба, — его интерес к ней постепенно, изо дня в день, от встречи к встрече, вырос в настоящее чувство. Конечно же настоящее!

Дашку, ту он, конечно, тоже любил, и это было по-своему, по-пацански, когда он еще гораздо меньше понимал в жизни. И до и после Дашки у него бывали разные истории, а вот такое все-таки впервые! Действительно, он готов принять Офелию вместе со всеми ее грехами, потому что любит, и он, кажется, впервые в жизни по-настоящему, во всяком случае по-новому, понимает и чувствует это слово. Он любит! Это — любовь! Какое классное слово, когда оно для тебя действительно что-нибудь значит!

Офелия подняла голову и, не поворачивая к нему, конечно же, заплаканного, лица, устроилась на его коленях. Уздечкин бережно гладил женщину по вздрагивающей голове, смотрел на ее страдающее лицо и тоже страдал. Вдруг он почувствовал какое-то неудобство в глазах — то ли щиплет, то ли чешется, — ого! Да это слезы! Он плачет! Ну и дела! Еремей даже слегка улыбнулся. Но это лишь усилило его внезапную плаксивость, и молодой человек с недоумением отметил, как слезы переполнили его глаза, заструились по щекам и скользнули по его предательски вздрагивающим губам. Уздечкин коснулся языком верхней губы — соль! Мать твою, настоящие слезы!