Комендор (СИ) - Стрельников Владимир Валериевич - Страница 7

Нет, тут у нас спокойнее. Не везде, конечно, но все равно. Тишь да гладь. А вот около Стамбула, там давка. Особенно в проливах.

Из коридора вынырнули Сема и Тимка. Они пошли по внутренним помещениям, короткими перебежками.

— Пошли спать? Чего засмотрелся? — Тимка глянул на ночной берег.

— Да вот, смотрю. Меня кэп тормознул, правда. Без залетов. Сказал, чтобы бдили, ибо амеры и бриты ввели в Мраморное десяток подлодок. — Я вытащил из кармана зажигалку и поджег сигарету, которую крутил в руках Тимка. Курить я не курю, а вот зажигалку с собой таскаю. Фирменный «Филлип», французский, поменялся с французский комендором на шитый «штат». Готовил себе на дембель, вышил шелком пушки на черной суконке, а тут вот такая трихомундия. Углядел французик во время экскурсии, уцапал и отдал мне зажигалку. Мне за нее уже червонец предлагали, так что примерно то на то и вышло, шитый «штат» пятерку стоит. Но отдавать ее жаль. Так и таскаю в специальной сумочке, сзади на ремне. У меня там же и перочинный ножик лежит, а то порой попадаешь на команду «карманы к смотру». Если у зама по строевой настроение плохое (а хорошее у него бывает нечасто), то может и за борт выкинуть и ножик, и зажигалку.

— Бах! Бах! — дважды хлопнуло на левом шкафуте, примерно там, где стоял киргиз-пэдээсэсник.

— Боевая тревога! Команда, подъем, боевая тревога! — заорала трансляшка у нас над головой, заливаясь трелью звонка, заставляя похолодеть сердце. За всю мою службу это третья боевая тревога.

— Бах! Бах! Бах! — еще выстрелы, и отчаянный киргизско-русский мат. — Бах!

Выключилось стояночное освещение, погрузив все во мглу и ослепив на несколько секунд, пока глаза привыкли к синему походному-боевому.

Переглянувшись с парнями, мы с Тимкой рванули по шкафуту в сторону пушки.

Бежали вслепую, по памяти, уворачиваясь от растяжек и перепрыгивая грибы вентиляшек.

— Стоять! Руки вверх! Стрелять буду! — истерически заорал на нас кто-то, лязгая затвором пистолета, а из тамбура выскочило еще несколько моряков с автоматами.

— Второй статьи Назаркулов, старший матрос Жменев, бежим по боевому расписанию! — вместо растерявшегося Тимки заорал я. Блядь, не хватало сдуру пулю словить.

— Они, товарищ мичман! — Нас осветили мощным фонарем, заставив зажмуриться.

— Вперед, перед нами, бегом марш! Провокации будут жестко пресечены! — мичманяга, совсем молодой пацан из БЧ-3, махнул «макаровым».

— Бах! Бах!

— Да по кому он там шмаляет? — прорычал я, ныряя в темный коридор между «базальтами» и надстройкой.

— Бах! — буквально в паре метров от нас, и я выскакиваю на площадку, где матом орал колокол громкой связи, и похожий на ведьму из Вия матросик судорожно передергивает затвор автомата, целясь во что-то внизу. — Бах!

Плюнув огненным факелом, холостой выстрел на мгновение осветил площадку, ставшую тесной из-за набившегося народа.

— О, смотри, «Зозуля» и Красный Крым», — Тимка кивнул в сторону появившихся кораблей. Точнее, появились-то они давно, просто внимание на них сейчас обратили. — Пришли-таки.

— Ага, — я кивнул. — «Зозуля», наверное, с севера спецом пришел, чтобы над нами посмеяться.

Мы с Назаркуловым переглянулись и заржали.

Да уж… сегодня ночка была еще та. Всем ночкам ночка.

Тот паренек-пэдээсэсник, который стрелял ночью, как оказалось, пулял по реальной мишени. Один из идиотов, которые попадают на родной флот с завидной периодичностью, решил сбежать со службы. Боец, прослуживший уже больше полугода, а точнее, уже почти год, в БЧ-5, залез в каюту своего командира батареи, нарядился в его гражданку, благо тоже лоб здоровый. Сопоставимый по габаритам с бывшим офицером-морпехом, который что-то повредил себе при неудачном прыжке с парашютом и перешел на службу в плавсостав. Так вот, этот умник переоделся, нацепил спасжилет, и через иллюминатор каюты спрыгнул за борт. А, он еще офицерское удостоверение забрал и деньги из сейфа вытащил, лейтеха-то ключи на баке забыл.

В общем, БЕГЛЕЦ уже почувствовал вкус свободы и ее бодрящую прохладу, водичка-то холодная. Но все бы ничего, на берегу он рассчитывал переодеться в сухое. Правда, до берега около четырех километров, и самый лучший пловец пробултыхался бы не меньше часа. Ну, может чуть меньше. А вода, еще раз напомню, холодная. А в воде температурой пятнадцать-восемнадцать градусов человек насмерть замерзает за двадцать минут, примерно.

Так еще был небольшой шторм, и волна шла отбойная, то есть со стороны берега. Этот идиот сделает три гребка, его волной поднимает, и шлеп об борт. Тот еще три гребка, и по-новой шлеп.

Через десяток минут беглец понял, что замерзает, и начал орать. Причем уже как раз под постом Алибабаева. Пацан от неожиданности напрочь забыл русский. И то, что надо доложить на ГКП. Зато автомат с холостыми патронами пришелся ему как раз в пору. И Алибабаев не нашел ничего лучшего, как начать стрелять в бултыхающееся и орущее нечто.

Короче, беготни было и ору до небес. Добил наш большой зам, слегка перегнувшийся через леер и брезгливо цедящий этому дебилу, который наматывал на руки толстый линь, чтобы его вытащили на борт:

— Ты его не на руки, ты его на шею намотай.

И старпом, матом разгоняющий любителей спасения, приволокших спасательные круги со всего парохода. Кстати, я не поленился и слетал за кругом, который видел под иллюминаторами ходовой рубки. Короче, от души набросались, стремясь попасть по этому мудиле. Попадали, и здорово, тот не зря на руки конец мотал. Отшибли ему их средствами спасения.

Потом пришлось спускать катер. И собирать круги, какие смогли найти. Штук семь так и не углядели. Утащило волнами.

— М-да, — я поглядел на становящиеся на якорь корабли. Поглядел на остальной отряд, покачал головой. — Ни хрена себе, собрали силищу… где натовцы, что они за нами не смотрят? На ТОФе уже «орионы» бы над головой кружились, как чайки, только бы не гадили. «Зозуля», «Жданов», «Червона», «Слава», «Москва», Лениград», «Керчь», «Сметливый», «Красный Крым»… девять вымпелов. Крейсеров шесть штук. Пусть большая часть совершенно не новая — это все равно дикая силища!

— Ждем еще четыре. Две эмэркашки, из Поти, и два крейсера. Крейсера древние, шестьдесят восьмого-бис, «Ушаков» и «Дзержинский». Их вообще-то уже на иголки резать должны были, но из Москвы тормознули.

Я вскочил, вытягиваясь. Тимка тоже выпрямился, будто пинка получил. Рядом с нами оказался наш особист, совершенно беззвучно подошедший. Тот, не обращая внимания на наше охренение, продолжил:

— Какой-то умной голове пришло в голову, что из этих старых витязей можно сделать подобие испытательных стендов для новой компоновки пусковых. Посрезали сотки, все, на их места смонтировали вертикально-шахтные установки. Как у американцев. Немного подлатали машины, чтобы хотя бы пятнадцать узлов уверенно держали, и вот отправили с нами покрутиться. Заодно стрельбы будут.

— А какие комплексы в шахтах, товарищ капитан первого ранга? — поинтересовался я. Знаю, что лишнее любопытство не одобряется, но привык узнавать все, что можно.

— Всякие, старший матрос… но это секретно, — усмехнулся кап-раз, щурясь на солнышко. — Вообще, любопытной Варваре, сам знаешь... Но все равно узнаете. По большому счету, все это сборище задумано, чтобы припрятать первые стрельбы этих крейсеров. Мол, лист надо прятать в лесу. Задумка-то неплохая, таким образом, любой рудовоз можно ракетовозом сделать незадорого. Поглядим. Поглядим. — Кап-раз хитро глянул на нас с Тимкой и снова усмехнулся. — Стармос, ответь, тебе не лень было лезть за спасательным кругом туда? — и особист ткнул на пустые держатели под иллюминаторами ходовой.

— Надо было спасать. Человек был за бортом! — я вытянулся, выпучив глаза.