Библиотека мировой литературы для детей, том 36 - Джованьоли Рафаэлло - Страница 101

— Итак? — спросил Лафрений. (Порций сразу узнал его голос.)

— Мне стало известно, что мой брат Марбик, — быстро и тихо проговорил другой (Порций догадался, что говорил слуга), — ушел в лагерь наших братьев; я убежал от своего хозяина и направляюсь туда же.

— А я, — тихо сказал Лафрений, — под предлогом, что еду в Рим сообщить Титу Империозе о бегстве его рабов, на самом деле еду за своим любимым сыном Гнацием: я не хочу оставлять его в руках угнетателей; а потом вместе с ним я также отправлюсь в лагерь нашего доблестного вождя.

— Будь осторожен, нас могут заметить: этот апулиец посматривал на нас так подозрительно…

— Да, я боюсь, что он за нами наблюдает… Привет, желаю тебе счастья!

— Постоянство!

— И победа!

Порций Мутилий услышал, как слуга и отпущенник быстро удалились.

Тогда он вышел из своего укрытия и удивленно огляделся вокруг. Ему показалось, что это был сон; он сам себя спросил, была ли это та великая тайна, которую он собирался раскрыть, были ли это враги, которых он хотел захватить врасплох. И, думая о происшедшем, он покачивал головой и улыбался. Затем он снова стал прощаться с Азеллионом. Хозяин без конца кланялся Порцию, желая ему счастливого пути и скорого возвращения, и обещал к тому времени приготовить великолепное массинское вино, которое затмит нектар Юпитера. Когда же Порций вскочил на коня и, пришпорив его, поскакал, направляясь к Барию, Азеллион пробежал за ним десять — двенадцать шагов и все кричал:

— Доброго пути! Пусть боги сопутствуют вам и хранят вас!.. Ах, как чудесно он скачет!.. Как великолепно он выглядит на моем Артаксеркс! Отличный конь мой Артаксеркс!.. Прощай, прощай, Порций Мутилий!.. Что и говорить, я полюбил его… и мне жаль, что он уезжает…

В эту минуту он потерял из виду своего гостя, исчезнувшего за поворотом дороги недалеко от станции.

Опечаленный Азеллион отправился домой, рассуждая про себя:

«Бесполезно… таков уж я… чересчур добрый».

И он тыльной стороной руки отер слезу, катившуюся по щеке.

А Порций Мутилий, в котором читатели, конечно, уже узнали свободнорожденного начальника легиона Рутилия, посланного в Рим гонцом от Спартака к Катилине, все время ехал рысью, размышляя о странном происшествии, и спустя час после наступления сумерек добрался до Бария, но даже не заехал туда, а остановился в трактире на дороге в Гнатию. Там он велел отвести на конюшню Артаксеркса, который действительно оказался резвым и сильным конем, а затем нашел для себя постель, чтобы отдохнуть до рассвета.

На следующий день, еще до восхода солнца, Рутилий уже мчался по дороге в Гнатию, которая вела к Бутунту; на эту станцию он прибыл после полудня, поменял Артаксеркса на вороную кобылу с кличкой Аганиппа и, немного подкрепившись, поскакал в Канузий.

Под вечер на полпути между Бутунтом и Канузием Рутилий заметил на дороге столб пыли; очевидно, впереди ехал какой- нибудь всадник. Осторожный и предусмотрительный Рутилий пришпорил свою Аганиппу и вскоре догнал всадника. Это был не кто иной, как вольноотпущенник Лафрений, которого Рутилий встретил на станции Азеллиона, близ Бария.

— Привет! — произнес отпущенник, даже не повернув головы, чтобы посмотреть, кто его обгоняет.

— Привет тебе, Лафрений Империоза! — ответил Рутилий.

— Кто это? — с удивлением спросил тот, быстро обернувшись.

Узнав Рутилия, он произнес, облегченно вздохнув:

— А, это ты, уважаемый гражданин!.. Да сопутствуют тебе боги!

Благородный и великодушный Рутилий был растроган, узнав бедного отпущенника, ехавшего в Рим, чтобы похитить своего сына и затем отправиться вместе с ним в лагерь гладиаторов. Он молча смотрел на него. Ему захотелось подшутить над отпущенником, и он сказал ему строгим голосом:

— Так ты едешь в Рим, чтобы украсть своего сына из дома твоих хозяев и благодетелей, а потом убежишь вместе с ним в лагерь низкого и подлого Спартака!

— Я? Что ты говоришь!.. — пробормотал Лафрений в смущении; лицо его страшно побледнело, или это только показалось Рутилию.

— Я все слышал вчера, потому что стоял позади колодца на станции Азеллиона. Мне все известно, коварный и неблагодарный слуга!.. В первом же городе, как только мы приедем, я прикажу арестовать тебя, и ты должен будешь перед претором, под пыткой признаться в измене.

Лафрений остановил коня; Рутилий также.

— Я ни в чем не сознаюсь, — произнес мрачно и угрожающе вольноотпущенник Империоза, — потому что я не боюсь смерти.

— Не побоишься даже распятия на кресте?

— Даже распятия… потому что знаю, как освободиться от этого.

— А как? — спросил, будто бы удивившись, Рутилий.

— Убью такого доносчика, как ты! — воскликнул разъяренный Лафрений; вытащив короткую, но увесистую железную палицу, спрятанную под чепраком лошади, он пришпорил своего коня и бросился на Рутилия. Тот громко расхохотался и крикнул;

— Остановись, брат!.. Постоянство и…

Лафрений левой рукой остановил лошадь, а правую, которой он сжимал палицу, поднял вверх и удивленно произнес:

— О!..

— …и?.. — спросил Рутилий, ожидая в ответ от Лафрения второй части пароля.

— …и победа! — пробормотал тот, еще не вполне придя в себя от изумления.

Тогда Рутилий протянул ему руку и три раза нажал указательным пальцем на ладонь левой руки отпущенника и этим окончательно успокоил его. Сам он теперь был уверен в своем собеседнике и спутнике и не колеблясь признал в нем товарища, также состоявшего в Союзе угнетенных.

Стемнело. Всадники обнялись и поехали рядом, рассказывая друг другу о своих невзгодах.

— Ты действительно можешь удивляться, как это я, свободнорожденный, продался ланисте в гладиаторы. Знай же, я родился и вырос в богатстве, но как только надел претексту, тотчас же погряз в кутежах и расточительстве. А тем временем мой отец проиграл в кости почти все свое состояние. Мне было двадцать два года, когда он умер. Долги полностью поглотили все, что он оставил; моя мать и я впали в крайнюю нищету. Меня нужда не испугала, я был молод, силен и отважен, но моя бедная мать… Я собрал двенадцать или пятнадцать тысяч сестерциев — все, что осталось от нашего прежнего благосостояния, — присоединил сюда то, что выручил, продав себя ланисте, и таким образом обеспечил мою бедную родительницу до глубокой старости… Только во имя этого я продал свою свободу, которую теперь, через восемь лет, испытав бесчисленные страдания и опасности, теперь, когда умерла моя мать, получил возможность обрести снова.

Рутилий закончил свой рассказ дрожащим голосом, несколько слезинок скатилось по щекам, побледневшим от волнения.

Мрак сгущался. Братья ехали теперь по крутой дороге, по обе стороны которой тянулся лес; широкие рвы отделяли его от дороги.

Оба всадника продолжали молча путь еще с четверть часа, как вдруг лошадь Лафрения Империозы, то ли испугавшись тени дерева, отбрасываемой на дорогу, то ли по какой-то другой неизвестной причине, вздыбилась, сделала два-три безумных прыжка и свалилась в ров, тянувшийся вдоль обочины по левой стороне дороги, которая вела из Бутунта в Канузий.

Услышав крик Лафрения, звавшего на помощь, Рутилий сразу остановил своего коня, спешился, привязал его за повод к кустарнику и, спрыгнув в ров, хотел помочь новому другу.

Но не успел он сообразить, в чем дело, как вдруг почувствовал сильнейший удар в спину. От этого удара Рутилий свалился и, в то время как он пытался осмыслить, что происходит, получил второй удар, в плечо.

Рутилий понял, что попал в ловушку, расставленную ловко и хитро; он выхватил из-под туники кинжал, но в это время Лафрений молча нанес ему третий удар, в голову. Рутилию удалось приподняться, и он с криком бросился на своего убийцу, поражая его в грудь.

— Презренный, мерзкий предатель!.. Ты не посмел открыто напасть на меня!

Но тут Рутилий понял, что у убийцы под туникой был панцирь.

Произошла короткая отчаянная схватка между раненым и почти умирающим Рутилием и Лафрением, сильным и невредимым, который, казалось, растерялся, пораженный мужеством и душевным благородством своего противника. Слышны были только стоны, ругательства, глухие проклятия.