Библиотека мировой литературы для детей, том 36 - Джованьоли Рафаэлло - Страница 116

— Ах, клянусь величием Юпитера Олимпийского, где же справедливость? Я столько сделала, чтобы удалить из гладиаторского лагеря германцев, в надежде, что за ними последуют и галлы, а галлы остались в лагере; я все сделала для того, чтобы Геллий уничтожил эти десять тысяч германцев, в надежде, что два консула замкнут Спартака в железном кольце, а он тут как тут со своими войсками и бьет Геллия, после чего нападет на Лентула и разобьет его, а может быть, уже и разбил! Да что же это! Неужели он непобедим? О Юпитер Мститель, неужели он непобедим?

Римляне, окруженные со всех сторон, отбивались от нападающих, все ближе подходя к полю, где утром шла такая ужасная резня. Эвтибида, бледная от бешенства, досады и гнева, ушла с того места, откуда наблюдала за ходом боя; ведя под уздцы белую лошадь контубернала, покорно следовавшую за ней, она направилась к тому месту, где лежал холодный, бездыханный Эномай. Остановившись там между телами погибших, она вынула из ножен короткий меч, который нашла на земле, когда лежала здесь, притворяясь мертвой, и вдруг всадила его в грудь бедного коня. Раненое животное, отпрянув назад с громким отчаянным ржанием, попыталось убежать, но Эвтибида крепко держала его за повод. Сделав два-три прыжка, конь упал на колени, затем простерся на земле, обагренный кровью, лившейся из двух широких и глубоких ран на его груди, и вскоре затих.

Тогда гречанка улеглась на земле рядом с мертвым конем, подложив под его шею свою ногу так, чтобы всякому, кто подойдет, было ясно, что всадник и конь упали вместе, поверженные рукой врага: хозяин — тяжело раненный, а лошадь — пораженная насмерть.

Шум битвы все возрастал и приближался к тому месту, где лежала Эвтибида; все явственнее слышны были проклятия, которые слали галлы латинянам, и жалобные вопли латинян. Эвтибида все более убеждалась в том, что римляне потерпели полное поражение.

Размышляя о столь неожиданном и несвоевременном появлении Спартака и о своих надеждах, утраченных из-за поражения римлян, о неудавшейся мести, о трудностях и опасностях, связанных с новыми вероломными кознями, которые она замышляла, чтобы окончательно погубить и Спартака и дело восставших, Эвтибида чувствовала какую-то растерянность; борьба противоречивых чувств подтачивала ее душевные и телесные силы, она была в изнеможении, какое-то непонятное недомогание, овладевшее ею, ослабляло ее ненависть и дерзкую смелость.

Вдруг ей показалось, будто солнце затуманилось, и в глазах у нее потемнело; она ощущала резкую боль в левой руке. Прикоснувшись к ней правой рукой, она почувствовала, что левая вся мокрая от крови. Тогда она приподнялась на локте и взглянула на раненую руку: повязка вся пропиталась кровью. Бледное лицо Эвтибиды стало восковым; взор помутился, она хотела позвать на помощь, но из побелевших уст вырвался только глухой стон; попробовала приподняться, но не могла этого сделать и, запрокинув голову, упала навзничь, застыв без единого слова, без единого движения.

Тем временем римляне обратились в беспорядочное бегство, яростно преследуемые гладиаторами, которые пришли в неистовство, увидев трупы своих павших товарищей, жертв убийственной резни. Войско Геллия было разбито наголову, в страшной сече гладиаторы уничтожили свыше четырнадцати тысяч римлян. Сам Геллий, раненный, спасся только благодаря своему быстроногому коню. Остатки консульского войска бросились бежать во все стороны. Армия, казавшаяся могучей и грозной, пришла в такое расстройство, что не уберегла ни обоза, ни знамени, растеряла и воинский порядок, и боевую силу.

Радость новой блестящей победы была омрачена печалью; Спартак приказал считать этот день не праздником торжества, а, напротив, днем траура по погибшим.

На следующий день гладиаторы приступили к сожжению тел своих павших собратьев. Все окрестные поля покрылись погребальными кострами.

Вокруг костра, на котором покоилось тело Эномая, безмолвно стояли опечаленные вожди и построенные в каре четыре легиона.

На теле доблестного великана-германца было двадцать семь ран. Сперва его обмыли и умастили благовонными мазями и ароматическими веществами, присланными по требованию Спартака жителями соседнего города Нурсии, трепетавшими от страха. Затем труп завернули в белую плащаницу из тончайшего полотна и, осыпав цветами, возложили на костер; Спартак подошел к нему и много раз поцеловал. Очень бледный, с глубокой печалью в душе, он произнес речь, прерываемую рыданиями. Он восславил непоколебимую отвагу, честность, мужество Эномая, затем, взяв факел, первым поджег костер; вслед за ним подожгли костер сотнями других факелов, и он запылал тысячью багровых огненных языков, пронизывающих облака ароматного дыма.

Прах германца был собран в несгораемую ткань из волокон горного льна и пересыпан в бронзовую урну, также доставленную жителями Нурсии. Спартак взял ее с собой и хранил, как самую дорогую реликвию.

Из десяти тысяч германцев, сражавшихся с Эномаем, уцелело только пятьдесят семь человек; их нашли ранеными на поле битвы; девять из них выжили, и среди них — Эвтибида. Все считали, что она храбро сражалась и упала, тяжело раненная в левую руку; белый конь, придавивший ее своей тяжестью, несомненно, был убит под ней, когда Эвтибида спешила передать войскам какие-то приказания Эномая.

В легионах гладиаторов превозносили храбрость столь достойной девушки, все восхищались ее доблестью; сам Спартак, великодушный и благородный человек, всегда с уважением относившийся к благородным, высоким поступкам, оказал гречанке высокую честь: через двадцать два дня после сражения под Нурсией он наградил ее гражданским венком на том же самом поле битвы под громкие рукоплескания всего войска гладиаторов.

Эвтибида приняла столь ценный знак отличия с видимым волнением, которое она всеми силами старалась побороть: она была бледна как полотно и дрожала всем телом. Гладиаторы сочли это волнение признаком скромности и смущения. Как знать, может быть, оно было вызвано раскаянием!

Получив награду «за самоотверженность и храбрость», Эвтибида, еще не вполне оправившаяся от раны — забинтованная рука ее еще висела на перевязи, — объявила о своем неизменном желании следовать и в будущем за армией угнетенных; она просила оказать ей честь, назначив ее контуберналом Крикса, и получила на это согласие Спартака и Крикса.

Дав воинам восстановить свои силы, Спартак через двадцать пять дней после сражения под Нурсией двинулся оттуда к Апеннинам и, перейдя через них, вновь направился по области пицентов к области сеннонов, намереваясь дойти по Эмилиевой дороге до Пада и, перейдя реку, проникнуть в Галлию.

Совершив двухдневный переход, он дошел до Равенны, где и расположился лагерем в нескольких милях от города, чтобы сформировать три новых легиона из пятнадцати тысяч рабов и гладиаторов, примкнувших к нему во время продвижения по области сеннонов.

Во главе этих новых легионов были поставлены три военачальника: свободнорожденный гладиатор Гай Канниций, галл Каст и фракиец Идумей, отличившийся исключительной доблестью в сражениях при Камерине и Нурсии.

Таким образом, у Спартака образовалась армия в семьдесят пять тысяч человек; с ней он и двинулся в направлении к Паду.

В это время Гай Кассий, который был консулом в прошлом году, а теперь получил место претора Цизальпинской Галлии, узнав о поражениях, понесенных консулами Лентулом и Геллием, и о грозном продвижении Спартака, собрал сколько мог отрядов римской милиции и вспомогательных войск; вскоре у него оказалось десять тысяч солдат милиции и столько же вспомогательных сил. С этим двадцатитысячным войском он перешел реку Пад у Плацентии, желая помешать дальнейшему продвижению гладиаторов.

Последние же в два перехода достигли Бононии и вечером, по своему обыкновению, расположились лагерем у города, который они и не собирались осаждать; Спартак хотел выждать здесь несколько дней, пока посланные им конные разведчики разузнают о планах и намерениях врага, привезут точные сведения о его войске и действиях военачальников.