Библиотека мировой литературы для детей, том 36 - Джованьоли Рафаэлло - Страница 135

Аскубар и Эрцидан молчали долгое время, наконец первый сказал очень тихо второму:

— Эрцидан!

— Что?

— Знаешь, о чем я думаю?

— Что дело это труднее, чем оно сразу показалось?

— Я тоже так считаю, но в эту минуту я думал, каким бы способом нам выбраться с честью из беды.

— Ты правильно рассудил! Ты уже придумал, как это сделать?

— Как будто придумал…

— Ну, говори.

— Когда маленькая амазонка подойдет поближе, на расстояние двенадцати — пятнадцати шагов, мы пустим в нее две стрелы: одну в сердце, другую в шею… Уверяю тебя, кричать она не будет. Что ты об этом скажешь?

— Молодец, Аскубар!.. Недурно…

— А той, другой, скажем, что она пыталась сопротивляться.

— Хорошо придумано!

— Так и сделаем?

— Сделаем.

— Вполне ли ты уверен, Эрцидан, что на расстоянии двенадцати шагов попадешь ей прямо в сердце?

— Вполне. А ты уверен, что всадишь ей стрелу в шею?

— Увидишь.

Оба каппадокийца, насторожив слух и приготовив оружие, стояли безмолвные и неподвижные.

Между тем взволнованная Эвтибида бродила по окрестностям, словно стремясь ускорить приближение рассвета в надежде, что Мирца выйдет из города и направится к храму. Время казалось ей вечностью. Пять или шесть раз она выходила из рощи падубов, доходила почти до аванпоста гладиаторов и снова возвращалась обратно. Она заметила, что сирокко, дувший всю ночь, с некоторого времени стал утихать и наконец совсем прекратился. Всматриваясь в даль, где виднелись вершины далеких Апеннин, гречанка увидела, что сгустившиеся там тучи начали окрашиваться слабым бледно-оранжевым цветом. Она испустила вздох облегчения: то были первые предвестники зари.

Эвтибида снова взглянула на дорогу, ведущую к домику, и, соблюдая осторожность, пошла в сторону аванпоста. Но не сделала она и двухсот шагов, как приглушенный, но грозный голос заставил ее остановиться:

— Кто идет?

Это был патруль гладиаторов, который, как это принято в войсках, выходил на заре, чтобы осмотреть окрестности. Эвтибида, ничего не отвечая, повернулась спиной к патрулю и попыталась бесшумно и быстро ускользнуть в рощу. Патруль, не получив ответа, двинулся туда, где скрылась Эвтибида. Вскоре беглянка и преследующие приблизились к роще, на границе которой с натянутыми луками стояли притаившись каппадокийцы.

— Ты слышишь шум шагов? — спросил Аскубар Эрцидана.

— Слышу.

— Будь наготове.

— Сейчас же пущу стрелу.

Начавшийся рассвет уже рассеивал густой мрак ночи, но рабы, не вполне ясно распознав, кто это был, заметили только маленького воина, быстро приближавшегося к ним.

— Это она, — сказал едва слышно Аскубар товарищу.

— Да… на ней панцирь… шлем… фигура маленькая, это непременно женщина.

— Это она… она.

И оба каппадокийца, прицелившись, одновременно спустили тетиву лука; обе стрелы, свистя, вылетели и впились — одна в белую шею, а другая, пробив серебряный панцирь, в грудь Эвтибиды.

Долгий, пронзительный, душераздирающий крик раздался вслед за этим. Аскубар и Эрцидан тут же услыхали шум многочисленных, быстро приближающихся шагов и громоподобный голос:

— К оружию!..

Оба каппадокийца бросились бежать по направлению к римскому лагерю, а декану и четырем гладиаторам преградило путь тело Эвтибиды, которая рухнула на дорогу и теперь лежала, распростершись в луже крови, лившейся из ее ран, особенно из раны на шее, потому что стрела Аскубара попала в сонную артерию и разорвала ее.

Гречанка громко стонала и хрипела, но не могла произнести ни слова.

Гладиаторы наклонились над телом упавшей, и, поднимая ее с земли, все пятеро одновременно спрашивали ее, кто она и каким образом ее ранили.

Между тем уже совсем рассвело, и гладиаторы, положив Эвтибиду на краю дороги, прислонили ее спиной к стволу дуба. Они сняли с нее шлем и, увидав, что по плечам умирающей рассыпались густые рыжие волосы, воскликнули в один голос:

— Женщина!

Они наклонились над ней и, поглядев в лицо, покрывшееся смертельной бледностью, сразу узнали ее и воскликнули в один голос:

— Эвтибида!..

В эту минуту подоспел манипул гладиаторов. Все столпились вокруг раненой.

— Раз она ранена, значит, кто-то стрелял в нее, — сказал центурион, командовавший манипулом. — Пусть пятьдесят человек отправляются на поиски убийц, они не могли далеко уйти.

Пятьдесят гладиаторов побежали в сторону храма Геркулеса Оливария.

Остальные окружили умирающую. Панцирь ее был весь в крови; кровь лилась ручьем. Гладиаторы с мрачными лицами молча следили за агонией этой женщины, принесшей им столько несчастья и горя. Лицо гречанки посинело, она все время металась, опуская голову то на одно, то на другое плечо и издавая безумные стоны; она подымала руки, как бы желая донести их до шеи, но они тут же бессильно падали; ее рот конвульсивно открывался, как будто она силилась что-то сказать.

— Эвтибида! Проклятая изменница! — воскликнул мрачно и строго центурион после нескольких минут молчания. — Что ты делала здесь в такой ранний час? Кто ранил тебя? Ничего понять не могу, но по случившемуся я догадываюсь о каком-то новом страшном замысле… жертвой которого ты по какому-то случаю стала сама.

Из посиневших губ Эвтибиды вырвался еще более ужасный стон; она руками указала гладиаторам, чтобы они отошли в сторону.

— Нет! — вскричал центурион, проклиная ее. — Ты изменой своей погубила сорок тысяч наших братьев… Мы должны припомнить тебе все твои злодеяния, должны сделать твою агонию еще более ужасной — этим мы умилостивим их неотомщенные тени.

Эвтибида склонила голову на грудь, и, если бы не слышалось ее прерывистое дыхание, можно было бы подумать, что она умерла.

В эту минуту появились, тяжело дыша, все пятьдесят гладиаторов, преследовавшие каппадокийцев. Они привели с собой Эрцидана; он был ранен стрелой в бедро, упал и был взят в плен. Аскубару удалось убежать.

Каппадокиец рассказал все, что знал, и тогда гладиаторы поняли, как все произошло.

— Что случилось? — раздался женский голос.

Это была Мирца, как обычно в своем военном одеянии. В сопровождении Цетуль она шла в храм Геркулеса.

— Стрелы, которые проклятая Эвтибида предназначала тебе, благодаря счастливому вмешательству какого-то бога, может быть Геркулеса, поразили ее самое, — ответил центурион, давая Мирце дорогу, чтобы она могла войти в круг гладиаторов.

Услышав голос Мирцы, Эвтибида подняла голову и вперила свой угасающий, полный ненависти и отчаяния взор в глаза девушки. Губы ее судорожно искривились; казалось, она хотела произнести что-то. Растопырив пальцы, гречанка протянула руки к сестре Спартака, как бы желая схватить ее… Последним усилием она рванулась вперед, затем, испустив предсмертный стон, сомкнула веки; голова ее упала на ствол дерева. Недвижимая и бездыханная, Эвтибида свалилась на землю…

— На этот раз в сеть попался сам птицелов! — воскликнул центурион и предложил Мирце и остальным товарищам следовать за ним.

Все в молчании удалились, оставив на дороге труп презренной предательницы.

В тот момент, когда Эвтибида, поплатившись за свои преступления, умирала на глазах у Мирцы возле дороги, ведущей от Темесы к храму Геркулеса Оливария, в порт прибыло судно, с которым Граник послал Спартаку вести о себе.

Узнав о высадке Граника на берегах Бруттия, фракиец долго обдумывал, как ему поступить. Наконец, обратившись к Арториксу, он сказал:

— Ну что ж, поскольку Граник с пятнадцатью тысячами воинов находится у Никотеры, перевезем туда морем все остальное наше войско и будем воевать с еще большей энергией.

Он отослал судно в то место, где находилась флотилия, с приказом возвратиться на следующую ночь в Темесу.

За неделю Спартак перевез ночами все свое войско в Никотеру. Каждую ночь, за исключением последней, когда он погрузился сам вместе с кавалерией, четыре легиона по его приказу делали вылазки, чтобы отвлечь внимание римлян и внушить им мысль, что гладиаторы никуда не собираются уходить.