Снежный ком - Чехов Анатолий Викторович - Страница 15

— А ты не шутишь?

— Не до шуток…

От радости я не мог поверить, что уже в это воскресенье буду с папой.

— Рыбалку обещать не могу, нет времени, — сказал он. — А к живой природе хотя бы в городской черте приобщиться надо. Хоть на Птичий рынок съездить, что ли, пока тепло…

— А можно мы и Павлика возьмем? Он ведь там все знает! Каждое воскресенье на Птичьем рынке бывает!..

— Если родители ему разрешат, я не возражаю.

— А что-нибудь купим? — затаив дыхание, спросил я.

— По обстоятельствам…

Это было почти обещание. Уж как-нибудь вдвоем с Павликом мы папу уговорим и какую-нибудь животину купим.

Вдруг я увидел, что в ящике из-под посылки в гостях у Васьки сидит Павлик, а в углу коробки, где он был раньше, прогрызена дырка.

— Папа, смотри, они опять вместе.

Папа наклонился над ящиком, почему-то только проронил:

— Мда…

— А мама говорила: «Рассади, а то подерутся». Видишь, даже не ссорятся.

— Видеть-то вижу, — неопределенно сказал папа. — Но лучше ты их рассади.

— А мама до утра не придет?

— Кто ее знает? Давай-ка, брат, мой ноги и спать!

— Ты обиделся?

— И не думал. Просто тебе пора спать.

— А ты?

— А мне надо немного поработать над диссертацией.

— А можно я поставлю раскладушку в твоей комнате? И тебе будет веселее.

— Давай, ставь, только побыстрее, — и правда немного повеселев, разрешил папа. Он даже потрепал меня по макушке.

Я быстро приготовил себе постель на раскладушке, рядом поставил ящик из-под посылки с Васькой и коробку из-под ботинок с Павликом. Оба хомяка тут же принялись грызть свои коробки, но я им погрозил каждому пальцем, и они притихли.

Папа подошел ко мне, поцеловал в макушку, сказал: «Спи, сынок», потом сел за свой письменный стол, открыл ключом правую тумбу, достал красную папку с диссертацией под названием «Как без единого гвоздя построить дом».

Тумба эта была всегда под замком, а ключ папа носил в кармане: ни одна бумажка, ни один листок, тем более книга, не должны были пропасть или куда-нибудь подеваться. Особенно ценной у папы была книга про деревянные дома, потолще и покрасивее той, что приносила тетя Клопа. Называлась она «Поэма о дереве». Обложка из деревянных пластин, обтянутых зеленой материей, такой же переливчатой, как у дедушки на орденских планках. Корешок золотой, а в самой книге — очень интересные фотографии разных домов в деревянных кружевах, а еще фото разных фигурок из дерева… Особенно мне нравились деревянные кони с медными глазами и еще два скворечника, вырезанные в виде коротких с большими головами мужика и бабы. Длинноносая баба протягивала мужику табакерку. На табакерке вырезано: «Понюхам?» А мужик курит трубку и таращит глаза: «Нюхай, мол, сама, а я покурю…» Скворцы залетают бабе под нос и глуповатому мужику в открытый рот. Очень, наверное, это смешно…

Папа развязал тесемки папки и разложил на столе листки своей диссертации, потом достал сигареты и закурил, хотя при маме курить в комнате воздерживался.

Я лежал тихонько и наблюдал, как он, о чем-то думая, затянулся и пустил струйку дыма. Лицо у него было по-прежнему задумчивое и грустное. Потом он спохватился, замахал перед собой рукой, разгоняя дым, оглянулся на меня.

Я сразу же закрыл глаза, как будто сплю.

Тут Васька и Павлик, как назло, опять стали грызть свои коробки. Ужасно я на них разозлился: папа работает, ему спокойно думать надо, а они скребутся…

Папа потихоньку встал, поправил на мне одеяло, вышел из комнаты. Я слышал, как он вздыхал и курил в коридоре, а потом на кухне. Зашипела сигарета — это он загасил ее в мойке, потом что-то стал пересыпать в кухне, какую-то крупу, и вернулся в комнату с большой железной коробкой, на которой было написано «гречневая».

Не успел я подумать, для чего это он сделал, как папа очень ловко поймал Павлика и посадил его в эту железную коробку. Потом тихонько подошел к моей раскладушке, насыпал крупы и Ваське, поступил из справедливости. Успокоив хомяков, снова сел за письменный стол.

Наступила тишина. Некоторое время слышно было, как шелестит бумага, — это папа перелистывал свою диссертацию. Похрустывали крупой хомячки.

Спать не хотелось. И я стал вспоминать, о чем говорили папа и мама, когда ссорились.

— Вечно ты без денег, — упрекала мама. — Годы идут, а у нас ничего не меняется… «Как же не меняется? — раздумывал я. — В прошлом году я ходил в четвертый класс, а с первого сентября пойду в пятый…»

— Кому нужна твоя диссертация? — И добавила то, что повторяла чаще всего: — Люди за рубеж ездят, вещи привозят, а у нас в доме лишней тряпки нет…

В тряпках мама разбирается, конечно, лучше папы. А вот в домах — едва ли… Почему же она его учит, как строить, о чем писать?

Мне вот, например, тоже очень нравится дедушкин рубленый деревянный дом. В нем так хорошо пахнет свежим сеном, сосновыми досками, как в лесу после грозы… А ведь папа в этом доме родился и вырос. Вот он и пишет про свои родные с самого детства дома… В той книге, например, которую так бережет папа, есть еще очень интересные деревянные кони с горящими под лучами солнца глазами. Взлетели они на самую крышу дома и там застыли, закинув головы, выпятив крутые груди, развевая гривы…

…Перед папиным столом висит фотография Большого театра. На Большом театре тоже кони, только бронзовые. В колеснице Аполлон стоит, правит упряжкой… Я смотрел на этих коней и вспоминал тех, что в книжке, и никак не мог вспомнить, глаза у них гвоздиками прибиты или так держатся?..

Мне так захотелось это узнать, что я повернулся на бок и стал наблюдать за папой, выбирая момент, когда можно будет с ним заговорить.

Папа сначала очень быстро писал, потом стал перелистывать книгу, что-то прочитал в ней, задумался.

Вокруг стояла ночная тишина. За окном шелестел дождь. Проехала запоздалая машина, взвизгнули на повороте тормоза. Кто-то прошаркал подошвами по асфальту. Хрустели крупой в своих коробках Васька и Павлик. Через прозрачную занавеску было видно, как погасло одно окно в доме напротив, затем другое…

Я никак не мог догадаться, о чем сейчас думал папа. О деревянных конях? Едва ли… Скорей всего о том, что они с мамой опять поссорились. А может, о том, что я Наташку толкнул. Вот небось думает: «Сын хулиган растет. Девчонок, да еще младше себя, обижает…» Все-таки зря с Наташкой так все вышло: жалко ее… Потому она и рассказывает про своих новых пап, что настоящий их папа ее с тетей Клопой бросил. Правда, мама как-то сказала, что это тетя Клопа его бросила, просто взяла и выгнала из дому за то, что водку пил… Теперь ей не только в ателье, но и дома шить приходится…

— Пап, — спросил я, — а ты от нас никуда не уйдешь?

Папа даже вздрогнул от неожиданности, но моему вопросу не удивился.

— Нет, сынок, с чего это ты придумал?

— А мама тебя не выгонит?

— Не за что…

— А за телогрейку?

— Каждый человек какой-нибудь дурью мучается, — жестко сказал папа.

— А ты диссертацией?

— Вот за это спасибо.

— Да это не я, бабушка говорила…

Лишь с опозданием я понял, какую глупость сморозил. Бабушка и то знала, что диссертация — никакая не дурь, а «научное объяснение того, что ненаучно всем известно». Мама тогда ей ответила, что диссертацию все равно надо писать, потому что сейчас все пишут…

— Ну что же ты не спишь? — уже с досадой спросил папа. — Мысли у тебя все какие-то странные…

— Про коней думаю, — вздохнув, признался я.

— Про каких коней?

— Что у тебя в книжке. Не могу вспомнить, есть у них гвоздики в глазах или глаза так держатся?

Я боялся, что папа будет меня ругать: а не добрался ли я сам до его коней? Не открывал ли заветную тумбу стола, всегда запертую на ключ?

Но ругать меня папа не стал, только спросил, даже с удивлением:

— Ты что, в самом деле про этих коней думаешь?

— И про мужика, и про бабу, — сказал я. — Мужик курит трубку, а баба ему табакерку протягивает и говорит: «Понюхам?» А скворцы им залетают в рот… Я только немножко посмотрю и сразу усну…