27 приключений Хорта Джойс - Каменский Василий Васильевич - Страница 18

Чукка и Рэй-Шуа расцеловали Хорта, а Диана забила хвостом об пол.

— Не забудь, Хорт, — напоминал Рэй-Шуа, — что только одну десятую своего долга я возвратил тебе. Спорная борьба продолжается. Дело за тренировкой и выдержкой.

— Ладно, ладно, — улыбался Хорт в бутылку керосина, — там посмотрим, а сейчас будет продолжение моего юношеского изобретения. Одевайтесь.

Все оделись.

Хорт, захватив бутылку с керосином и топор, вышел в чулан и снова залез в снежную пору, в конце которой сбоку стоял сосновый пень.

Хорт под самым корнем пня вырубил дыру, налил туда керосина, зажег и быстро из поры вылез обратно.

Чукка и Рэй-Шуа догадались в чем тут дело.

Нора сначала наполнилась дымом, но потом дым стал рассеиваться и наконец появился свет: огонь просверлил дыру в небо, снег обтаял кругом горячего пня.

Чукка полезла первой.

За ней — Рэй-Шуа, который тащил на буксире за собой лопату и лыжи.

За лыжами Хорт втолкнул в нору Диану, а сам, предварительно взяв патронташ и ружье, полез последний.

Через полчаса дружной работы, когда достаточно все разогрелись, Чукке было предложено отправиться на лыжах с ружьем за зайцами.

Чукка и Диана обе с восторгом исчезли.

Хорт и Рэй-Шуа принялись откапывать трехаршинной толщины снег.

Установив свои лыжи против предполагаемых дверей землянки, они, закурив трубки, прежде всего решили освободить от снега вход, чтобы к ночи успеть войти в двери.

Сквозь вершинную сеть деревьев сиял молодой месяц.

Кругом предсумеречной синей вуалью было окутано снежное спокойное царство.

Скоро издалека донесся сухой холодный выстрел со стороны Чукки.

Опаловый дым стал сапфирным.

Мертвая нестерпимая тишина и бесконечно-снежная даль, полнейшее безлюдье и 37 по Реомюру ниже нуля, ясно говорили о том, что мир только начинается.

Жизнь только начинается.

Это было видно по следам зайцев и собаки и по следам одиноких лыж…

Хорт и Рэй-Шуа стояли у двери…

Хорт думал о Наоми… О ней — о Наоми…

— Хорх-хорх… хорх…

— Цьив-хорх… цьив-хорх…

— Хорх-хорх…

— Цьив-хорх…

Хоркали, пролетая над вечерними вершинами леса, долгоносые, ржаво-бурые вальдшнепы.

Издали скуковала поздняя кукушка:

— Кук-ку… кук-ку… кук-ку… кук-ку…

И смолкла в безответности — поняла, что поздно: пронеслась неясыть серая.

Совы-ночники дробно заверещали.

Хризолитовая Венера ярко играла на западной ясной стороне неба.

Веяло юной весенней свежестью.

Безлистные, но чуть с зеленеющими верхушками, стройные белоствольные березки нежно белели среди елочной массы, раскинувшейся по склонам гор.

Сосны и лиственницы важно выделялись ростом и высоким происхождением, будто знали, что из них строили когда-то корабли.

— Хорх… хорх-хорх… хорх…

— Цьив-хорх… хорх-хорх…

— Хорх-цьив…

— Цьив…

Тяга была здесь отличная: вальдшнепы тянули часто, низко и почти до полной темноты.

В трех местах, на трех склонах, стояли на тяге Хорт, Чукка и Рэй-Шуа.

Выстрелы разносились крепкие, раскатные.

Стреляли часто.

Диана с ног сбилась, перебегая от одного охотника к другому, чтобы достаточно убедиться, что далеко не каждый выстрел попадал в цель.

Чукка стреляла больше всех, горячилась, нервничала, хотела удивить соперников добычей, которая не очень-то поддавалась.

Однако, за тридцать выстрелов в этот вечер она получила три долгоносых.

Рэй-Шуа тоже слишком горячился и главным образом потому, что летали комары, которые нагло лезли в глаз каждый раз. как только он вскидывал ружье.

Все же 5 штук из 22 выстрелов он положил в сумку.

Хорт стрелял мало, спокойно, дельно.

Из девяти выстрелов он промазал три.

Диана, изверившись в выстрелах Чукки, не хотела никак бежать к ней, но так как Чукка стояла на заросшей полосе, около большого оврага — то сам Хорт пошел к ней с собакой, считая свои шесть удач достаточным числом.

— Сколько? — тихо спросила Чукка.

— Шесть, — показал на пальцах Хорт.

— У меня три, — завистливо сообщила Чукка, — отец, у меня только три, а я…

— Хорх-хорх… пс… хорх-хорх…

В этот момент пролетал вальдшнеп.

Хорт присел за пень.

Диана припала.

Чукка вскинула, бухнула.

Диана бросилась искать.

Вальдшнеп стрельнул в бок и, хоркая, благополучно исчез.

— Хорх-хорх…

— Отец, мне Дианы стыдно — она уважать меня перестанет, жаловалась Чукка.

Тогда Хорт, воспользовавшись отсутствием Дианы, швырнул своего вальдшнепа из сумки далеко в овраг.

И, когда Диана вернулась разочарованная, Хорт послал ее искать в овраг, и собака, разыскав вальдшнепа, явилась к Чукке торжествующая с добычей: было очевидно, что она снова стала почтительно относиться к охотнице.

Чукка радовалась.

— Теперь право имею еще раза три промазать. Так приятно с волнением стрелять весне навстречу. Диана, на меня не смотри.

В эту минуту гулко разнесся дублет со стороны Рэй-Шуа.

Диана кинулась туда.

— Чукка, — пользуйся случаем, — шутил Хорт, раскладывая костер, — стреляй под шумок.

Вальдшнеп тянул, но высоко.

Чукка выстрелила.

Хорканье спокойно продолжалось.

— Высоко, мимо, — вздохнула охотница.

Хорт, с улыбкой раздувая огонь, поглядывал на свою дочь, неизменно сизым отливом, горели ее глаза — два навозных жука.

И вспомнил он детские дни Чукки, когда она оборванная, худая бегала босиком под окнами и все смотрела в небо, как сейчас, будто знала о своей далекой дороге.

И скоро исчезла…

А потом вспомнил он как после долгих лет разлуки снова увидел глаза Чукки, когда вбежала она в каюту аэроплана — там, у Соленого озера.

Ведь только по глазам он сразу узнал ее.

И вот теперь — те же неизменные глаза Чукки — те же два навозных жука смотрят в небо, словно ничего не случилось, а если и случилось, то какие-то пустяки: прошлое — упавшая звезда с ночного неба.

А прошлые отдельные личности — ничто.

— Ничто… ничто… вообще ничто… — повторял Хорт, подкладывая в костер сухие сучья.

Дым стлался по склону вниз, застыв голубым туманом над долиной.

Филин гоготал где-то глубоко в лесу.

Тяга поредела.

Еще свежее стало и темнее, звезды налились.

Рэй-Шуа медленно полз в гору с чайником, наполненным водой, в одной руке, а в другой держал большой шар глины.

Хорт приготовлял для чайника козелки.

Чукка хозяйничала.

— Ну, чорт, помогай, — вздыхал перегруженный Рэй-Шуа — еще десяток метров к звездам, и я у цели. Сегодня мы закатим ужин именинный. Нну, ухх… Мы отменно справим пришествие весны. Хорт, не забыл ли ты что-нибудь? Нну, ухх…

— А ты меньше разговаривай, — советовал Хорт, — когда лезешь в гору, а то выскочит у тебя глиняный шар и укатится восвояси.

— Я, милый мой, — не унывал Рэй-Шуа, — в шар воткнул свои пять когтей и ему не вырваться. Больше боюсь за чайник— вода еще дальше глины. Ухх…

Когда, наконец, Рэй-Шуа разгрузился, Хорт поставил чайник на огонь.

Чукка, отрезав у пяти вальдшнепов головы и половину ног, не трогая перья, выпотрошила их и, положив в нутро масла, и посолив, передала Рэй-Шуа, который закатав в глину, как в яйцо, каждую птицу, положил в огонь жарить дичь. Это он делал мастерски.

Через сорок минут, когда все было налажено, Рэй-Шуа с важным видом знатока достал из глиняных яиц вальдшнепов, перья которых отделились, пристав к стенкам скорлупы.

Остро-вкусный аромат обвеял охотников.

Хорт налил по бокалу вина.

Все чокнулись за праздник весны, и ужин начался.

Чукка и Хорт хвалили мастера, ловко зажарившего дичь.

— Браво, романист, браво!

— Вот если бы я, — начал Рэй-Шуа, обгладывая жирную грудную косточку, — как вальдшнепов, мог быстро и вкусно зажаривать романы, — о, я бы тогда не бросил своего писательства. А то изволь сиди целые дни, недели, месяцы и мрачно, упорно-тоскливо высиживай свое загадочное произведение. И при этом тебе никак не известно, — понравится твое, пахнущее потом и кровью угощение, или нет, или не особенно. Ты же ходи, расправляй свою спину, массируй позвоночник, сколько достанешь, и кротко слушай, и нежно смотри усталыми глазами, как какие-нибудь критики из коммивояжеров будут скверно говорить или дурацки писать о твоей каторжной работе. А если даже и расхвалят — тоже мало интересно и — главное — не нужно. Я принципиально не читаю, что обо мне пишут.