Где правда, там и ложь (ЛП) - Гир Керстин - Страница 8

Но это было до того, как я стала ощущать ужасную ярость по отношению ко всем людям, чей муж только что не умер.

Правда, этот неправедный гнев был лучше того тупого равнодушия, которое я испытывала в первые дни после смерти Карла. В первую ночь я потеряла всякое чувство времени, и без моей семьи – сестёр, брата, родителей и моего ангелоподобного зятя – я бы пропала. Время от времени я ела и пила то, что ставила передо мной Мими, иногда я засыпала на пару минут, а остальное время проходило неизвестно как. Ронни тоже приехал на пару дней в Лондон, как и мой брат, который прилетел на выходные, чтобы помочь с багажом. Надо было организовать кремацию и поминки, расторгнуть договор насчёт квартиры, разобрать вещи, найти перевозчика. Потому что без Карла мне не было смысла оставаться в Англии, и Мими с Ронни предложили мне пожить первое время у них. (Мои родители предложили мне то же самое, но поскольку они жили дверь в дверь с моим братом и его женой, Циркульной пилой, я выбрала – при всём безразличии – наименьшее зло).

Мне ничего не надо было делать, только периодически поднимать голову и говорить «да» или «нет». От меня больше никто ничего не требовал.

В Лондоне я почти никого не знала, все люди, с которыми я имела дело в течение восьми недель до смерти Карла, были его знакомыми либо коллегами, сотрудниками Института искусства Курто, где он преподавал. У него был друг в Сотбисе, были ещё галеристы и музейщики. Все они пришли на поминки, которые моя семья организовала от моего имени – день, который я, словно завёрнутая в вату, как-то прожила.

Только вечером, когда Мими помогла мне снять чёрную одежду (в эти дни мне иной раз стоило огромных усилий просто расстегнуть пуговицу), мне пришло в голову, что из семьи Карла никто не приехал, и какую-то секунду я думала, что мы забыли им сообщить, что Карл умер. Но Мими меня заверила, что ещё в день смерти Карла (я тогда была в какой-то коме – я ничего не помнила о тех часах) она обзвонила всех и прислала приглашение на поминки всем, кто значился в адресной книжке Карла, и каждому из его детей в отдельности. Кроме того, она долго общалась с Лео по телефону и просила его приехать в Лондон для участия в подготовке похорон и улаживании формальностей, но он отказался.

Всем, кроме меня, было трудно поверить, что никто из семьи Карла не посчитал нужным присутствовать на его похоронах, но именно так всё и обстояло. Моя семья была неприятно задета, разочарована и разозлена, только я апатично таращилась в пустоту и подсчитывала розы на диванных подушках (23 розы на одной подушке, 19 целых роз и 15 половинок на одной стороне, 21 целая и 11 половинок на другой – как это было возможно? Везде, куда ни посмотришь, неразъяснимые феномены). Я как раз не очень-то удивлялась. За прошедшие пять лет Карл нечасто виделся со своими детьми, отношения были – не в последнюю очередь из-за меня – сложными и напряжёнными. Лео прервал контакт со своим отцом в день нашей свадьбы. Причины этого он изложил в письме, которое Карл порвал на мелкие кусочки и выбросил в мусорку. Я около часа складывала кусочки вместе и после прочтения снова их выбросила, чтобы Карл не заметил, что я прочитала письмо. Он никогда не говорил со мной о содержании этого письма, и я не говорила ему, что я его знаю. Впоследствии я иногда жалела о своём любопытстве, потому что, увы, слова Лео навеки впечатались в мою память. Из всего того, что ты до сих пор причинил нашей матери, это самое хладнокровное и безвкусное оскорбление… Хотелось бы, чтобы ты понял, как ты смешон – мужчина, женившийся на отставной подружке своего сына и ещё ждущий, что семья за него порадуется…

В эти дни я мало спала или почти совсем не спала, и к тому моменту, когда пришло первое письмо от адвоката дядюшки Томаса, я была такой уставшей, что иногда, сказав что-нибудь, я хоть и слышала собственный голос, но думала, что за меня говорит кто-то другой. Не то чтобы я много говорила. Больше, чем «да», «нет» или «всё равно» из меня было не вытянуть. Может быть, иногда глухое «спасибо». Я мечтала о сне, о паре часов, на которые я могла забыть, что Карл умер, о паре часов, когда я могла вообще всё забыть, но при этом я страшно боялась заснуть.

Но даже тогда, когда у меня слипались глаза, я не спала и думала об одном. Карл умер. Карл умер. Карлумер. Умерумерумер.

Я заснула, когда это стало интересным. То есть когда Мими открыла письмо от адвоката дядюшки Томаса и возмущённо втянула ртом воздух.

С недоумением она начала читать письмо вслух. Мой отец в процессе чтения отпустил несколько несвойственных ему крепких словец.

– Что за бесстыдный и наглый засранец! – воскликнул он, и моя мать начала спешно искать его таблетки от давления. Я в это время ещё глубже погрузилась в подушки.

«…поэтому моему доверителю важно указать на то обстоятельство, что перечисленные ниже предметы являются объектами семейного наследия, которые покойный хранил исключительно для моего доверителя…».

Моя голова отклонилась в сторону, дыхание стало глубже, а глаза закрылись.

«Если покойный или его супруга уже реализовали эти предметы, то они должны быть возмещены моему доверителю в полном стоимостном объёме».

– Наглая свинья! – вскричал мой отец, на плечо которого я склонила голову. – Не появляется на похоронах своего брата, но не теряя времени бежит к адвокату, жадный хорёк!

– Каролина? Она что, спит? Пощупайте кто-нибудь её пульс!

– Пускай спит, – сказала моя мать. – Она измучена, а это письмо ещё ухудшит ситуацию. Читай дальше!

«Вне зависимости от запросов супруги и детей покойного мой доверитель претендует на следующие предметы…» – это было последнее, что я услышала за 14 последующих часов.

Проснувшись, я почувствовала себя ещё более уставшей и истощённой, чем до сна. И такой же равнодушной.

Мими и отец начали разбирать бумаги Карла и выяснили при этом, что действительно имеется наследство, за которое стоило бы побороться.

Наследство, о существовании которого я и не подозревала. Наследство, которое повергло бы меня в шок, не будь я уже в шоке из-за смерти Карла.

В отличие от сестры, которая невзирая на слова моего отца, что о мёртвых либо хорошо, либо ничего, называла Карла не иначе как Эбенайзером Скруждем или просто скрягой, я по-прежнему считала Карла щедрым человеком. Мы всегда жили хорошо, вопреки словам Мими насчёт зимних пальто, халуп и так далее. Наши квартиры не были огромными или шикарно обставленными, но они были неизменно в хорошем состоянии и уже поэтому стоили дорого. Кроме того, Карл выбирал такие города (к примеру, Цюрих и Лондон), где жизнь была дороже, чем в других местах. И одни только переезды стоили колоссальных денег (попробуйте как-нибудь переехать с клавесином!). В Мадриде у нас была даже домработница, сеньора Седа, которая неплохо у нас зарабатывала, потому что мы оба ненавидели уборку и мыли посуду только тогда, когда уже не оставалось чистой. (Воображаемая сеньора Седа сопровождала нас и дальше. К примеру, я говорила: «Кто-то должен опять помыть ванну», на что Карл отвечал: «Я думал, что сеньора Седа давно это сделала – кстати, она должна ещё развесить бельё»).

Карл повсюду вёл курс в университете, но эта работа не очень хорошо оплачивалась, поэтому он дополнительно работал как консультант и эксперт в музеях, страховых компаниях и аукционных фирмах, и эти деньги явно не были лишними, потому что Карл любил хорошую еду (я тоже), хорошее вино (я нет), он охотно покупал деликатесы, и по меньшей мере дважды в неделю мы ходили в ресторан. Кроме того, мы часто бывали в театре и кино, и мы оба тратили кучу денег на книги. На шмотки и дорогую косметику оставалось мало, и поэтому было очень хорошо, что я не особо этим интересовалась. Или скажем так: для меня это просто было не важно. А что касается зимнего пальто, на которое всё время намекала Мими, то у меня уже несколько лет было чёрно-белое драповое пальто, которое я очень любила и люблю до сих пор, хотя оно уже довольно-таки поношенное. Я не покупала себе нового вовсе не из-за скупости Карла, а просто новое мне было не нужно. И я не имела привычки выкидывать вещи только потому, что они уже старые.