- любовь (ЛП) - Ким Холден - Страница 24

Шокирующий заключительный акт спектакля о моей беспутной жизни подходит к концу, когда Миранда вспоминает для чего она здесь и ее бледные щеки окрашивает восхитительный малиновый оттенок «Я уничтожу твою душу», а на лице снова появляется дьявольская усмешка.

— Кажется, ты был очень занят, Шеймус. Встречаясь с проституткой…

— Она не проститутка. И мы не встречаемся, — злобно отвечаю я сквозь зубы, не зная, есть ли правда хоть в одном из моих слов.

Миранда надменно смеется.

— Ой, прости. Ты платишь за ее услуги?

Я делаю глубокий вдох. Я не могу говорить, потому что мне хочется кричать, но все, что я произнесу только глубже затянет меня в воображаемую дыру ада, который сотворила Миранда.

— Мои дети общаются с проституткой и наркоманкой. — Она с презрением смотрит на меня. — Не говоря уже о том, что ты и сам покуриваешь марихуану.

Я закатываю глаза.

— Я и затяжки не сделал, когда она предложила.

Бергман начинает говорить и в его голосе чувствуется власть, которая, уверен, очень помогает ему в суде, когда он защищает того, кого высокая цена его работы сделала правым и достойным защиты.

— Шеймус, Миранда хочет лучшего для детей и действует в их интересах. Она наняла няню, которая уже переехала в дом и записала их в частную Католическую школу, которая считается одним из лучших образовательных учреждений в Сиэтле.

— Но дети даже не католики. Как и ты, — недоуменно произношу я.

— Они начнут учиться в понедельник, — продолжает Бергман, не обращая внимания на мои слова.

— В понедельник? — От шока у меня меняется голос. Сегодня уже пятница.

— У меня самолет сегодня вечером. Я забираю детей со школы и улетаю с ними, — проясняет Миранда, добивая меня.

— Что? — Меня будто пнули под дых, а мой вопрос— это болезненный вздох.

Миранда смотрит на Бергмана — тот кивает, и она снова переводит взгляд на меня:

— Не пытайся бороться со мной, Шеймус. — Это была угроза, наглая и аморальная.

— Почему нет? — бросаю ей вызов я.

Она поднимает со стола телефон и задумчиво смотрит на него.

— Довольно трудно быть родителем… из тюрьмы.

— Что? — Звон в голове становится всеобъемлющим. Он будто пытается заслонить от меня реальность и заглушить ее слова.

— В нижнем ящике твоего комода достаточно марихуаны, чтобы засадить тебя на двадцать лет, мой милый. Все, что мне нужно — это сделать звонок и полиция приедет обыскивать твою квартиру еще до того, как ты доковыляешь до своей убогой машины.

Я неверяще мотаю головой.

— Ты подставила меня?

Она ослепительно улыбается, но я вижу только ряды акульих зубов — острые, как бритва и смертельные для меня.

Во мне поднимается ярость — чистая и патологически опасная. Я представляю, как наклоняюсь над столом и душу ее руками. Наслаждаясь тем, как из нее уходит жизнь. Меня трясет от непреодолимого желания совершить возмездие. А когда злость становится такой сильной, что стираются моральные границы, все замирает. И наступает темнота.

***

Я прихожу в себя, лежа на полу, как выброшенный на помойку мусор. А Бергман и Миранда высятся надо мной, как господа над своим крестьянином.

— Мистер Макинтайр? — спрашивает Бергман.

Я краем глаза смотрю на него, испытывая желание пробить им обоим щиколотки.

— Вы в порядке, мистер Макинтайр? Вы упали в обморок. Вам вызвать скорую? — Судя по такой пространной речи, он действительно обеспокоен.

Я с трудом сажусь и осматриваю себя. Кажется, все в порядке, если не считать тошноты.

— Уберите ее с моих глаз, — выдавливаю из себя я.

Миранда выходит из комнаты.

Я, сдерживая слезы, подписываю бумаги и складываю их в аккуратную стопку. А потом беру ее в руку и смотрю на Бергмана, который стоит по другую сторону стола.

— Вы только что вручили три драгоценные маленькие жизни в руки самого дьявола. Надеюсь угрызения совести съедят вас изнутри, ублюдок. Вы видите и слышите меня не в последний раз. Я заберу своих детей обратно или сдохну. — С этими словами я подбрасываю бумаги в воздух и наблюдаю за тем, как они падают вниз. — Ах, да, почти забыл. Есть еще кое-что. Пошел ты на хрен.

Я ухожу, стуча тростью по полу, и еду прямиком в школу к детям. Уроки заканчиваются только через сорок пять минут, но я буду торчать здесь, на парковке возле входных дверей и ждать их.

Когда они выходят, Миранда стоит в двадцати футах позади меня со скрещенными на груди руками. Такое чувство, будто она нависает надо мной. Я отвожу детей в сторону и объясняю им, что они какое-то время поживут с мамой. Я пытаюсь спокойно донести до них эту новость, несмотря на то, что каждое мое слово обжигает рот, как кислота. Мне ненавистно видеть то, как они реагируют. Кай замирает. И даже не моргает. Он закрылся и заполз в свою пещеру, в которой размышляет над неподходящими для ребенка его возраста вещами. Он впитывает и поглощает их, пока они не становятся раковой опухолью в его душе. Рори впивается в Миранду презрительным взглядом, обвиняя ее в нежеланном будущем, а потом кричит: «Нет!». И замолкает. А моя маленькая девочка плачет. Так, как никогда раньше.

И мое сердце разбивается второй раз за день. Разрывается на множество маленьких осколков, как разбросанная повсюду шрапнель. Я знаю, то, что после этого останется, невозможно будет склеить снова. Как невозможно собрать пазл, у которого отсутствует половина деталей. С сердцами происходит точно также.

Я обнимаю всех детей за раз. Целую их. Говорю, что люблю больше всего на свете и именно в этот момент на моих глазах появляются слезы. Я пытаюсь сдержать их изо всех сил, потому что дети уже напуганы и разочарованы, и я не хочу расстраивать их еще больше. Но ничего не могу с собой поделать. Миранда будто приставила топор к голове и разрубила меня надвое. Вероятно, вы думаете, что все внутри меня умерло, но нет, как раз наоборот. Внутри меня — обнаженные нервы, чистая, зудящая боль и агония. Это эмоциональная пытка.

Ее слова — как соль, посыпанная на открытую рану.

— Поторапливайтесь, дети. Нам нужно в аэропорт. У нас самолет.

Я вытираю слезы и только после этого поворачиваюсь к Миранде.

— Мы поедим домой, чтобы собрать вещи, а ты езжай за нами.

Она твердо качает головой. Клянусь, в этой женщине совершенно нет мягкости.

— У нас нет времени. Я куплю им все необходимое, когда мы прилетим в Сиэтл.

С лица Киры сходят все краски. Я видел, как временно исчезает радость в глазах человека, когда проходит счастливый момент, но никогда не сталкивался с тем, чтобы она вымывалась полностью. Кира только что лишилась своей невинной детской способности радоваться. Она ушла, ее убили, бездумно и беспечно.

— Мне нужен Огурчик. — В ее голосе чувствуется дрожь и беспокойство. — Я не могу уехать без Огурчика.

Миранда недоуменно смотрит на меня. Она даже не заметила, что наша дочь потеряла свою детскую невинность. Ее раздражает то, что она не укладывается в свое расписание. Я объясняю:

— Ей нужна мягкая игрушка, кот. Она не может заснуть без него, Миранда.

Миранда снова нетерпеливо качает головой.

— У нас нет на это времени, Кира. — Она произносит имя дочери, но смотрит и разговаривает со мной. — Завтра мы купим тебе нового кота.

Кира в ужасе визжит.

— Я не хочу другого. Мне нужен Огурчик!

Я с трудом встаю на колени, переживая, что не смогу встать, беру крошечную ручку Киры в свою, целую ладонь, а потом утешительно глажу ее.

— Я отправлю тебе Огурчика по почте, милая. Утром он будет у тебя. Обещаю.

По ее лицу продолжают катиться слезы, но она замолкает на несколько секунд, обдумывая предложенное решение проблемы.

— Хорошо папочка.

Я целую ее ладонь еще раз и отвечаю:

— Хорошо.

А потом снова обнимаю своих детей. Снова целую. И снова говорю, что люблю их.

— Мне так жаль. Очень, очень жаль.

После этого я наблюдаю за тем, как они уходят со своей матерью.