Судебная петля. Секретная история политических процессов на Западе - Черняк Ефим Борисович - Страница 132

Батц считал свой образ действий единственно эффективным: «Возбуждайте разногласия между главарями, и они кончат тем, что вместе скатятся в пропасть, которая разверзнется перед ними… сеять между ними недоверие и подозрения — это несомненно единственный способ организовать заговор против такого правительства и ускорить его падение»[531]. План барона («гигантская концепция Батца»), по мнению его биографа Ленотра, состоял в том, чтобы резко обострить борьбу между лидерами различных фракций. В результате Конвент станет местом, залитым кровью, и вызовет такой ужас и отвращение у народа, что тот сам склонится к реставрации монархии[532]. Он рассчитывал с помощью контактов, а точнее, подкупов некоторых из главарей этих группировок фактически диктовать их поведение, которое на деле, по крайней мере до конца 1793 г., определялось важными социальными причинами.

Однако реальную возможность осуществления этих планов признавал не кто иной, как Сен-Жюст. Более того, в своем знаменитом докладе 13 марта 1794 г. в Конвенте, накануне ареста эбертистов, он заявил, что «все заговоры объединены воедино… Фракция «снисходительных», которая желает спасти преступников, и иностранная фракция, которая горланит, потому что она не может действовать иначе, не разоблачая себя… сближаются, чтобы удушить свободу». Планы Батца «натравить» друг на друга различные фракции революционеров, или, как их именовала роялистская эмиграция, «злодеев» и «разбойников», были вполне в духе ее идеологии и психологии и до 9 термидора, и в последующие годы. «Купить вождей термидорианской реакции, чтобы с их помощью путем внезапного переворота овладеть Парижем; купить важного военачальника, вроде Пишегрю, чтобы повернуть штыки против Конвента, — дальше этого их тактическая изобретательность не шла»[533], — справедливо писал выдающийся советский историк Е. В. Тарле о планах роялистов после 9 термидора.

Возвращаясь к «иностранному заговору» начала 1794 г., заметим, что его руководитель — кем бы он ни был — вряд ли вдавался в глубинные социальные причины, порождавшие раскол среди якобинцев. Это не было свойственно людям его лагеря, хотя некоторые наиболее умные из них осознавали смысл тех или иных фактов, характеризовавший эти причины. (Такая относительная проницательность была в значительно большей степени свойственна иностранцам, особенно английским политикам — представителям буржуазной страны, не питавшим особых чувств к «ценностям» феодального строя.) Однако руководитель заговора явно должен был понять, что непосредственной причиной свержения революционного правительства может быть лишь нараставшая внутренняя борьба в лагере якобинцев и главная ставка контрреволюции должна быть сделана на всяческое разжигание этой борьбы.

По сути дела тактика Батца сводилась к тому, чтобы превратить объективно существовавшие разногласия по проблемам социальной и религиозной политики в непримиримую политическую конфронтацию, к попыткам каждой из группировок любыми доступными методами уничтожить остальные «клики». Эта тактика была нацелена на обострение разногласий в оценке сложившейся ситуации, источником которых было различие классовых интересов. То, что было по существу разногласиями в рамках одной и той же якобинской программы, трансформировалось в сознании участников борьбы в столкновение революции, к которой относили собственную партию, и контрреволюции вкупе с иностранными шпионами. К ним причисляли лидеров враждебной группировки монтаньяров, вожди которой вдобавок считались прямыми агентами неприятельских держав. Ведь даже пресловутые бесчестные «амальгамы» устраивал на процессах в Революционном трибунале не единолично Фукье-Тенвиль; он лишь выполнял волю правительства, пытаясь представить мнимые доказательства (поскольку под рукой не оказалось действительных) того, в чем и так были убеждены большинство членов обоих комитетов.

Робеспьер и его единомышленники полагали, что лидеры контрреволюции придерживаются как раз той тактики, которой следовал Батц, — натравливания одной фракции республиканцев на другую. Вместе с тем руководители революционного правительства стали смотреть на противостоящие правительству группировки в якобинском лагере как на агентов внутренней и внешней контрреволюции. Более того, к проискам заграницы стали относить ряд мер, которые выдвигали деятели этих группировок, отражая настроения масс. Так, Сен-Жюст считал результатом контрреволюционных интриг требование «максимума». Весной 1794 г. он писал: «Заграница вследствие следовавших одна за другой превратностей и довела нас до этих крайних мер, она и предлагает средства избавления от них. Первая мысль о таксации пришла к нам извне, ее подал барон де Батц. Это был проект голода. А в настоящее время во всей Европе признано, что рассчитывали на голод, чтобы вызвать народный гнев, чтобы уничтожить Конвент, а на роспуск Конвента — чтобы растерзать и расчленить Францию»[534].

Не будет преувеличением сказать, что «иностранный заговор» (вне зависимости от того, чем он был в действительности) приобрел в сознании современников такой размах и столь большое политическое значение потому, что действительные или мнимые «интриги» Батца были как бы зеркальным отражением планов Робеспьера. Эти действия барона были именно тем, в чем Робеспьер подозревал своих противников внутри якобинского блока, чего он ожидал от них, что он был заранее готов вменить им в вину, дабы устранить с политической арены. Поэтому еще в конце 1793 г. Робеспьер безоговорочно поверил в «иностранный заговор» и что его возглавляет конкретное лицо — барон де Батц. Надо лишь повторить, что такой ход мыслей был свойствен не только Робеспьеру и его сторонникам, но и многим руководителям дантонистов и эбертистов. Мог же К. Демулен, долгое время бывший близким другом Робеспьера и ставший идеологом дантонистов, договориться до такого фантастического утверждения: «Наша революция в 1789 г. была делом, устроенным британским правительством и частью дворянства»[535]. Напомним, что именно Демулен первым стал почти открыто повторять в своем журнале «Старый кордельер» обвинения Шабо против Эбера.

Бесспорно, что политическая роль «иностранного заговора» была прежде всего следствием не каких-то действий загадочного барона, а стремлением правительственных комитетов разгромить оппозиционные монтаньярские группировки, что она определялась намерениями не Батца, а Робеспьера. Это, однако, не снимает вопроса о том, каков же на самом деле был размах заговора, с рядом действительных и мнимых участников которого читатель уже познакомился на предшествующих страницах. А это можно сделать, лишь рассматривая его в рамках обшей картины тайной войны против Французской Республики, развернутой роялистами и иностранными державами, и в первую голову секретной службой Великобритании, поскольку деньги Батц, видимо, мог получить только от английской разведки. «Агентами Питта» именовали тогда едва ли не каждого, кого хотели погубить. А влияли ли реальные лазутчики британского правительства на ход событий во Франции?

Говоря о роли иностранной агентуры, надо учитывать, что она целиком определялась объективной обстановкой, ходом классовой борьбы. Крупную роль в событиях революционного времени эта агентура могла сыграть только там и тогда, где и когда для этого складывались определенные условия, от которых целиком зависели формы ее эффективных действий. Но вместе с тем эти действия могли быть по своему значению совершенно непропорциональными используемым — иногда достаточно ограниченным — средствам. Можно сказать в общей форме, что воздействие тайной войны сказывалось в связи с постоянным возникновением исторической альтернативы — возможности победы одного из путей развития революции. Влияние тайной войны на ход политической борьбы тесно связано с ролью личности в истории. Именно тайная война способствовала устранению с политической арены одних лиц и выдвижению других, действия которых могли существенно влиять на ход многих событий и исход некоторых из них. Это в целом могло служить одной из причин продвижения революции или, напротив, задержки ее на одном из этапов, степени ее завершенности или незавершенности, того, на какой стадии начиналось движение революции по нисходящей линии.