Судебная петля. Секретная история политических процессов на Западе - Черняк Ефим Борисович - Страница 137

Узнав об аресте Эбера, Батц решил пробраться в Париж. Находясь в пути, он мог прочесть обещанный Конвенту четыре месяца назад, но опубликованный 16 марта доклад Амара о «деле Ост-Индской компании», где указывалось, что главными организаторами аферы были Фабр, Шабо, Делоне, Базир, действовавшие в сообществе Жюльена из Тулузы, Бенуа из Анжера и «маленького барона Батца». Несмотря на обидный намек на небольшой рост, Батц не мог не удовлетвориться приуменьшением его роли. Он прибыл в Париж уже после гильотинирования вождей эбертистов и последовавшей затем казни Дантона и его сторонников, включая Фабра д’Эглантина и Шабо. В сопровождении двух мнимых «комиссаров департамента и муниципалитета» с фальшивыми документами на имя Лапорта и Ниса барон, как мы уже знаем, явился в опечатанную квартиру Шабо, взломал печати и унес интересовавшие его документы. Расследование, проведенное по приказу Комитета общественной безопасности, не дало, разумеется, никаких результатов.

В этих концепциях А. Летапи и М. Грей явным противоречием кажется, с одной стороны, настойчивое приписывание Робеспьеру стремления из тактических соображений скрыть или приуменьшить роль Батца. А с другой стороны, тщательно коллекционируются факты, призванные свидетельствовать, что Робеспьер стремился намекнуть либо прямо указать на роль Батца как организатора заговора. В итоге авторы трудов вроде М. Грей достигают несколько неожиданного результата — частичной реабилитации Революционного трибунала как раз за то, за что он ее никак не заслуживал. Пытаясь наскрести доказательства, уличающие того или иного из революционных деятелей в шпионаже и помощи роялистам, эти историки повторяют обвинения, выдвигавшиеся против них во время слушания их дела в Революционном трибунале. Между тем даже в прежней консервативной литературе высказывалось мнение, что эти обвинения были сфабрикованы общественным обвинителем Фукье-Тенвилем и его помощниками. Так, следуя этой методе, М. Грей безоговорочно и без всяких доказательств именует «прусским агентом» Анахарейса Клоотса, «оратора рода человеческого» и проповедника учреждения «всемирной республики», которого, особенно из-за участия в процессе дехристианизации, без оснований подключили к группировке эбертистов[551].

Обращает внимание то, что роялистские связи Эбера не вызывали сомнения у роялистского «Парижского агентства». Эти утверждения высказывались в сугубо секретных зашифрованных депешах, адресованных главе разведывательного центра.

Еще 29 октября 1793 г. роялистский агент сообщал: «Я верю в то, о чем я часто писал: «Паш, главари кордельеров и Эбер выступают в интересах принцев (т. е. братьев Людовика XVI, находившихся в эмиграции)»». В донесении 10 февраля говорилось: «Эбер, Шометт и Коммуна кажутся склонившими головы перед той системой разрушения, которую я приписываю англичанам». 17 марта, после ареста Эбера, но до начала суда над ним, агент аббат Бротье сообщал д’Антрегу: «Еще шесть месяцев назад мне стало известно, что Эбер, Паш, Шометт и другие члены Коммуны поддерживают связи с эмигрантами в Швейцарии». «Шесть месяцев тому назад», считая от середины марта 1794 г., возвращают нас к середине сентября 1793 г., иными словами, ко времени, предшествовавшему доносу Шабо. Следовательно, если время указано точно, шпион получил свои сведения не от правительственных чиновников, а из какого-то другого источника. Агент д’Антрега, настороженно относившийся к намерениям английского правительства, подозревая его в стремлении навредить принцам — братьям Людовика XVI, писал: «Я считаю, что удар, нанесенный Эберу и его фракции, одновременно поражает Питта и английскую систему. Коммуна постоянно являлась средоточием агентов англичан…» 24 марта тот же информатор сообщил, что Эбер, Паш и Бушотт имели связи с Вандеей и Бретанью, собирались отдать Брест, как ранее Тулон, неприятелю. «Принцы, одураченные этим мошенником (Эбером. — Е. Ч.), рассчитывали произвести великолепную контрреволюцию через посредничество этого злодея».

Правительственные источники обвиняли Эбера, а потом и Шометта в намерении создать регентство при малолетнем короле. Такие же намерения приписывали руководителям Клуба кордельеров и агенты графа д’Антрега. В этом некоторые историки стремятся найти доказательства истинности этих обвинений. Однако куда проще объяснить такое «совпадение», во-первых, тем, что роялистские агенты знакомились с какой-то частью документов революционного правительства или узнавали об их содержании в пересказе своих знакомых, а во-вторых, что такие обвинения «носились в воздухе» и неизменно выдвигались против каждой потерпевшей поражение политической группировки. В целом революционное правительство и роялистское подполье пришли по существу к одинаковой оценке политической обстановки, хотя эта оценка была высказана в различной форме, с использованием различных политических аргументов.

Итак, подытоживая, следует сказать, что все содержание книги М. Грей представляет собой мешанину фактов и домыслов, границы между которыми различимы только для специалистов, детально знакомых с использованными исследовательницей источниками (а также с оставленными ею без внимания). По сути дела М. Грей сделала попытку, исходя из предположения, что Эбер являлся скрытым роялистским агентом, объяснить все действия автора «Пер Дюшена». Однако при таком предположении приходится признать, что буквально каждая фраза Эбера имела тайный смысл, прямо противоположный явному, все его слова и дела, характеризующие Эбера как республиканца и революционера, были лишь прикрытием подлинных убеждений и действий агента барона Батца.

Роковые иды марта — 15 марта 44 г. до н. э., день убийства Юлия Цезаря — стали в веках крылатым выражением на многих языках, обозначающим зловещий поворот в жизни как отдельных людей, так и целых народов. Иды марта 1794 г. были днем, за немногие часы до наступления и вслед за окончанием которого переломился ход событий, стал явным необратимый распад якобинского блока. С середины марта революция начала гильотинировать саму себя. Этому предшествовал период напряженной борьбы, невидимой на поверхности.

Еще в начале осени 1793 г. группировки, на которые раскололся якобинский лагерь, только формировались. В сентябре того года, во время неудавшейся попытки бегства Марии-Антуанетты и выступления парижских санкюлотов, Дантон доверительно поведал художнику Давиду, ставшему членом Комитета общественной безопасности: «Эбер — это парень, которого я очень люблю». В начале января (14 плювиоза) Дантон выступил в Конвенте, требуя освобождения эбертистов Венсана и Ронсена. Но в конце 1793 г. Дантон отклонил предложение о союзе, сделанное ему Эбером, представлявшее новую попытку к сближению между ними (первая была сделана еще в сентябре). Дантон решил поддержать Робеспьера в борьбе против кампании по дехристианизации, развернутой эбертистами, и одновременно атаковать «Отца Дюшена», используя обвинения, выдвинутые Шабо. Дантон рассчитывал таким образом ослабить Парижскую коммуну, где преобладали левые якобинцы. Поддерживая Робеспьера, он надеялся отвести от себя обвинения Комитета общественного спасения в коррупции, в сговоре — в прошлом — с изменником генералом Дюмурье.

Но планы Дантона шли дальше. Долгая безнаказанность заговорщиков-эбертистов могла быть поставлена в вину правительству, что привело бы при очередных перевыборах к изменению состава комитетов, где пока у Дантона были только враги. О содержании доноса Шабо знали сравнительно немногие люди, но оно было известно как Дантону и Демулену, так и Робеспьеру и Сен-Жюсту. И те и другие знали, что это не является тайной для руководителей эбертистов. В этих условиях разоблачение Эбера (все равно, был ли он виновен или только оклеветан Шабо) становилось ставкой в борьбе между «снисходительными» и правительством. Опасения Робеспьера, что такое разоблачение «обесчестит» Гору и подорвет режим, не были чужды и Дантону. Но Робеспьер учитывал, что раскрытие вины Эбера окажется выгодным Дантону. Понимание этого для Дантона было мотивом, чтобы предать огласке показания Шабо, хотя они должны были затронуть его собственных друзей — Фабра и Делоне. Все находилось в крайне неустойчивом равновесии, которое должно было быть нарушено[552].