Судебная петля. Секретная история политических процессов на Западе - Черняк Ефим Борисович - Страница 98

Одной из разновидностей политических процессов стали суды над должностными лицами, которых удобно было сделать козлами отпущения за совершенные военные и дипломатические ошибки. С Семилетней войной (1756–1763) были связаны два наиболее известных из них. 14 марта 1757 г. на борту военного корабля был расстрелян адмирал Джон Бинг. Его обвинили в трусости перед лицом врага. Это обвинение было отвергнуто судом, приговорившим, однако, адмирала к смерти за то, что в битве при Минорке 20 мая 1756 г. он не сделал всего возможного для разгрома вражеского французского флота. Обвинение было тем более неосновательно, что Бинг сражался против превосходящих сил противника. Сам суд, вынесший приговор, ходатайствовал о помиловании адмирала; к нему присоединилась, палата общин, одобрившая специальный билль. Но этот билль был отвергнут палатой лордов, где преобладали креатуры премьер-министра герцога Ньюкастля. Аналогичный характер носил процесс графа Лалли-Толландаля, правителя французских владений в Индии, большая часть которых была захвачена англичанами. Вину за неудачу свалили на Лалли, который по приговору суда был казнен в 1766 г.

В зависимости от общественной атмосферы тот или иной процесс порой приобретал шумную известность, не всегда соответствовавшую политическому значению дела. Во Франции в годы Семилетней войны такой резонанс получило дело Каласа в большой мере благодаря вмешательству в него Вольтера.

У 64-летнего тулузского негоцианта Жана Каласа, протестанта по вероисповеданию, трагически погиб старший сын Марк-Антуан. Несчастье произошло около 10 часов вечера 13 октября 1761 г. на улице Филатье в Тулузе, в доме, где размещался магазин Каласа и где он проживал со своей семьей. В этот день в гостиной на первом этаже за ужином собрались супруги Калас, два их сына — Марк-Антуан и Пьер, а также молодой человек по фамилии Лавес. Он был неравнодушен к одной из юных дочерей Калаеа (в роковой вечер их не было дома). В гостиной находилась также старая служанка Жаннета.

За ужином велась обычная, непринужденная беседа, Марк-Антуан говорил с Пьером о памятниках древности, которыми славилась городская ратуша Тулузы. Когда гость и хозяева встали из-за стола, Марк-Антуан, мало знакомый с Лавесом, счел минуту подходящей, чтобы незаметно исчезнуть. Жаннета подумала, что он покинул семейный круг, чтобы поспешить в кафе «Четыре бильярда», где часто проводил время и даже успел побывать в этот вечер. В кафе видели, как, расплачиваясь, Марк-Антуан открыл тяжелый кошелек, туго набитый золотом… Жаннета успела переброситься с уходящим Марком-Антуаном парой слов, прежде чем он исчез за дверью, ведущей в помещение магазина. Вероятно, он собирался выйти этим ходом на улицу. Впрочем, это только предположение. У Марка-Антуана могли быть какие-то другие планы. Провожая гостя, Калас и Пьер увидели, что дверь в торговый зал открыта. Пьер и Лавес зашли в помещение магазина и обнаружили там труп Марка-Антуана. Жаннета и Пьер, потрясенные происшедшим, в первые минуты бессвязно говорили о том, что Марка-Антуана «убили». Вряд ли это могло значить нечто большее, чем то, что его нашли мертвым. Вскоре у дома собралась толпа. Часа через полтора появился синдик тулузского парламента Давид де Бодриг, в обязанность которого входило проведение следствия по особо важным делам. В течение долгого времени велись споры, насколько можно доверять его объективности. И поныне в специальной исторической литературе можно встретить взаимоисключающие убеждения, хотя изучение тулузских архивов (проводившееся еще с 1927 г. профессором Фежером) пролило достаточно света на эту фигуру. Бодриг был взяточником и казнокрадом, покровителем тайных притонов и игорных домов. Он мог надолго бросить по ложному обвинению в тюрьму прежнего любовника одной из своих фавориток или передавать знакомым вина, конфискованные полицией у контрабандистов. Таков был достойный представитель тулузской юстиции, который должен был первым отстаивать в деле Каласа интересы правосудия[391].

Несмотря на усилия фанатиков, отношения между католиками и протестантами были вполне мирными. Так, Каласы поддерживали дружеские связи со многими католическими семьями. По закону 1686 г. протестанты под угрозой штрафа были обязаны нанимать слуг только католического вероисповедания. Горничная в семье Каласов Жаннета Вилье была ревностной католичкой. Она способствовала переходу Луи Калаеа в католицизм. Тем не менее Каласы продолжали держать ее на прежнем месте, на котором ока прослужила 24 года. Жаннета была арестована вместе с Каласами и давала те же показания, что и ее хозяева.

Католическое духовенство ухватилось за возможность разжечь религиозный фанатизм. Калас убил сына, уверяло око, чтобы не допустить принятия им католической веры. Распускались слухи, что толпы протестантов готовы напасть на мирных жителей Тулузы[392].

Врачебная экспертиза установила, что Марк-Антуан был повешен и что на трупе не было никаких кровоподтеков. При вскрытии в желудке была обнаружена еще не вполне переваренная пища. Смерть могла последовать только в промежуток между окончанием ужина и половиной десятого вечера, когда о смерти Марка-Антуана узнали Пьер Калас и Лавес, а немного позднее — соседи и прохожие. Убийство (или самоубийство) должно было совершиться примерно около 9 или 9 часов 15 минут вечера. К 9 часам 30 минутам тело, по показаниям свидетелей, было уже холодным. А до 9 часов не могла быть переварена в желудке пища, съеденная во время ужина. Судьи не обратили внимания на показания свидетелей, что они видели какого-то незнакомца в голубом костюме, слонявшегося возле дома Каласа и исчезнувшего сразу же после обнаружения преступления. Однако, даже если принять эту версию, еще сохраняется вопрос: как незнакомец проник в магазин и зачем этот неизвестный стремился (а для этого нужно было время, что сильно увеличивало опасность, которой подвергался преступник) замаскировать убийство под самоубийство? Защищавший Каласа известный адвокат Теодор Сюдр предпочел не утверждать, что Марк-Антуан покончил самоубийством, хотя, подчеркивал Сюдр, нельзя исключить и того, что сын Каласа мог повеситься. Следовательно, нет уверенности, что было совершено убийство, и подсудимый должен быть оправдан за отсутствием доказательств. Однако и эта убедительная защита не спасла Каласа. Его судьи считали «доказательствами» высказывания двухсотлетней давности, точнее, произвольное истолкование слов Кальвина и других вождей Реформации.

Случай был непростой, но тулузский парламент и не попытался по-настоящему разобраться в деле, допросить свидетелей, которые явно могли дать важные показания, не была опровергнута версия ни о самоубийстве, ни о возможности убийства Марка-Антуана каким-то неизвестным лицом, не было обнаружено никаких доказательств, что существовали религиозные мотивы для преступления[393]. По приговору тулузских судей Калас был подвергнут мучительной казни — колесованию.

Во время процесса Каласа у Вольтера еще не сложилось определенного мнения об этом деле. Ведь ненавистная писателю религиозная нетерпимость могла олицетворяться вовсе не судьями, а обвиняемым, если он действительно совершил инкриминировавшееся ему преступление сыноубийства. Вольтер подчеркивал: «Я хочу знать, на чьей стороне ужасы фанатизма». В другом письме он заметил, что не кажется правдоподобным то, что судьи, не имея никакого мотива, приговорили невиновного к колесованию. Вольтер писал из Швейцарии парижским корреспондентам кардиналу Берни и графу д’Аржанталю, что дело Каласа лишило его покоя, что фанатизм толпы мог повлиять и на судей. Писатель просил обсудить с министром иностранных дел графом Шуазелем «это ужасающее происшествие, которое обесчестило человеческую природу». Вольтер собирал всю возможную информацию о деле Каласа, чтобы составить о нем обоснованное суждение. Он отвергал сведения, которые пересылали ему некоторые из его великосветских знакомых вроде герцога Ришелье, так как они явно основывались только на мнении тулузских судей. Уже самые попытки властей Тулузы не допустить преданию гласности материалов процесса внушали подозрение. Когда Вольтер ознакомился все же с оказавшимися доступными сведениями, он убедился, что Калас просто не имел физической возможности убить своего сына, даже если бы у него было такое намерение. Вольтер предпринял тщательное частное расследование, которое его полностью убедило в невиновности Каласа. После этого он решил прямо обратиться к министру по общим вопросам протестантской религии графу Сен-Флорентену с просьбой защитить семью несправедливо осужденного. Писатель еще строил иллюзии, что позиция министра была вызвана его плохой осведомленностью о деле Каласа. В действительности граф Сен-Флорентен, в течение полувека занимавший свой пост, получал регулярные отчеты де Бодрига и других представителей тулузских властей о деле Каласа. Сен-Флорентен был фанатичным католиком, постоянно опасавшимся восстановления позиций протестантизма во Франции. Все ходатайства, ставившие целью добиться вмешательства короля для смягчения участи Каласа и его семьи, неизменно попадали в руки Сен-Флорентена, который клал их под сукно. А огромное влияние, которое он имел на администрацию и юстицию, было целиком обращено против семьи Калас. Он даже посоветовал тулузскому парламенту захватить и сжечь «неудобную» брошюру в защиту Каласа, написанную пастором Рабо, хотя во избежание скандала и не преследовать ее автора.