Конечная остановка. Любимец зрителей - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 2

Валентен принес бутылки. Компания наряду с ординарными винами потчевала пассажиров бордо высшей марки, которое в конце маршрута частенько приходили отведать и контролеры. Шаван чувствовал себя хозяином четырехзвездочного ресторана. Он был бы горд радушно принять здесь Люсьену. Как бы не так! Она не пришла сюда ни единого раза. Ничто не возбуждало ее любопытства. Она не любила путешествовать. «Опять эти твои вечные дорожные истории», — реагировала она на его рассказы про мелкие происшествия своего очередного рейса. Так что он помалкивал. А поскольку сама она целыми днями торчала дома, болтаясь по квартире в халате, наполняя пепельницы окурками, хватаясь то за роман, то за журнал под неумолчный аккомпанемент магнитофона, ей самой рассказывать было нечего. Так что им не оставалось ничего иного, как говорить о зиме, росте цен или же комментировать происшествия, подобно случайным знакомым в зале ожидания вокзала, которые убивают время за болтовней. Так тянулось годами. По правде говоря, так повелось у них с самого начала. Их брак оказался неудачным. И зачем только дядя Людовик так настаивал! «Вот увидите, вы оба будете счастливы… Из Люсьены получится славная женушка… Она умеет создавать уют. И потом, у нее легкий характер. Она смирится с тем, что тебя вечно нет дома… Четыре дня в неделю — не пустяк, и я знаю, многих женщин это бы не устроило!»

— Шеф, вас спрашивает Амеде.

Шаван отправился на кухню, где Амеде завел свару с шофером пикапа, снабжавшего их провизией. Кнели были уложены одна к другой в металлический контейнер.

— Гляньте-ка на продукт, какой они мне доставили! — вскричал Амеде. — Вот! Я положил вам одну на пробу.

— Черт побери! — протестовал шофер. — Без соуса у них, конечно же, никакого вкуса.

— Речь не об этом, — сказал как отрезал Амеде. — У нас в меню стоит «кнели из щуки». Так вы попробуйте, шеф. Пусть меня повесят, если здесь есть щука!

Шаван медленно жует — снимает пробу.

— Вкус рыбы ощущается, — говорит он. — Может, и не щуки, но, честно говоря, совсем не плохо.

— Ах! Вот видите! — обрадовался поставщик. — А вы все время поднимаете шум…

— Ладно, ладно, — брюзжит Амеде. — Лично мне все до лампочки. Но будь я клиентом… Где мороженое?

— Получайте.

И поставщик передает повару четыре большие картонные коробки.

— Оно не успеет у вас растаять, — отшучивается он. — Счастливого пути, ребята.

Шаван проходит по залу, высматривая, что не так. Не мешало бы украсить столы цветами. Но обед и без того стоит шестьдесят восемь франков, придется обойтись без цветов. В скором времени вагоны-рестораны отживут свой век. Возможно, лет так через пять-шесть и наступит пора подносов с жестким куриным бедром, черствым хлебом, брусочком масла, наподобие кусочка мыла, и бокалом дешевого красного вина. Уходит со сцены не только профессия ресторатора, но сама жизнь… Когда развод будет оглашен…

Шаван застыл на месте, заложив руки за спину и опустив голову. Развод!.. Да, так больше продолжаться не может. А потом… Как будто за ним должно что-то последовать… «Да что со мной происходит?» — подумал Шаван. Это погода нагоняет хандру. Люсьене сейчас двадцать восемь, а мне стукнуло тридцать восемь. Выходит, ничего еще не потеряно. У каждого из нас еще есть время начать жизнь сначала. Сейчас еще можно расстаться по взаимному согласию. Мы совершили ошибку — вот и все. С чего бы это она стала за меня цепляться. Я буду платить ей приличное пособие. И ничто не помешает мне жениться вторично. Разве я не вправе иметь жену — настоящую!

— Шеф! Кушать подано.

Что? Неужто одиннадцать? Официанты усаживались за двумя столами, поближе к кухне. Обедают всегда на скорую руку, поскольку меню персонала гораздо проще меню пассажиров. Колбасы. Чаще всего бифштекс с чипсами. Сыр и чашка кофе. Обслуживает самый младший из них.

— У вас усталый вид, шеф, — замечает Тейсер. — Вам нездоровится?

— Должно быть, простыл, — раздосадованно ответил Шаван.

Он слыл молчаливым. Тот не стал допытываться. Валентен заговорил о назревающей забастовке. Разговор становился все оживленнее. Время от времени Шаван подавал голос, чтобы не показаться им безучастным и дать понять, что считает требования профсоюзов законными, но мысли его заняты другим. Он сунул письмо в толстый том, который Люсьена читает в данный момент. Она любила толстые романы, конца которым не видно. Последние несколько дней она погружена в «Унесенных ветром». Вынув закладку, он вложил на ту же страницу свое письмо, заклеил конверт и написал: «Мадам Люсьене Шаван», желая придать своему посланию настораживающую важность. Когда Люсьена откроет роман? Обычно, разделавшись с грязной посудой, она прочитывала несколько страниц, попивая маленькими глотками свой кофе, пока сам он слушал дневную сводку новостей. Ну а оставаясь в одиночестве? Люсьена уверяла, что ничего не меняет в распорядке их жизни, но Шаван был почти уверен, что она ленится готовить для себя одной. Скорее всего, избавляясь от ненавистного ей, как она выражается, наряда по кухне, она питается всухомятку. Ведение домашнего хозяйства, мелкая починка, походы по магазинам, любовь… Последнее как раз и составляло самый горький предмет их несогласия… Шаван перечислял жене все свои претензии, на что у него ушло несколько недель скорбного обдумывания. Он вел их реестр на старых счетах железнодорожной компании для большей уверенности, что ничего не упустит. И лишь вчера, когда она слушала последнюю пластинку Энрико Масиаса, наконец решился и в едином порыве, от которого дрожала рука, написал сладковатое и ужасающее письмо.

Моя дорогая Люсьена… Читая его, это письмо, она вынуждена будет признать, что они являются всего лишь компаньонами. Впрочем, он расставил для нее все точки над «i». А именно, он писал: «Настанет момент, когда безразличие перейдет в ненависть». Да, Шаван не побоялся такого слова. Потому что он начинал уже испытывать это чувство. Когда Люсьена битый час подпиливала ногти… Когда бесконечно занимала туалет… или же, ссылаясь на мигрень, валялась в постели… А еще когда требовала денег, постоянно жалуясь на безденежье. И все это с неизменно отсутствующим видом, отделенная от него стеной отчуждения.

Шаван глянул на часы. Полдень. Вот сейчас она встает. Для книги с заложенным в нее письмом еще слишком рано. Мишель убирал со стола. Легкий толчок дал знать, что маневровый локомотив подцеплен к поезду и отвезет его на Лионский вокзал. Состав скользил бесшумно, пасмурный от тумана и дождя свет прилипал к стеклам окон. Шаван так любил этот момент… скрежет буферов на стрелках… однообразная и всегда словно увиденная впервые вереница заводов, жилых домов муниципальной застройки, переплетения железнодорожных путей, которые сходились и расходились, словно ожившие и полные неясной угрозы. Уехать! Стать на несколько часов полным хозяином самому себе, как моряк на борту судна, вдали от семьи, от дома, от родной земли, от всего того, что связывает и порабощает!

Шаван почувствовал себя лучше. Одюро, помощник Амеде, готовил тележку с аперитивами. Он укладывал миниатюрные бутылочки с таким расчетом, чтобы можно было оценить их марки по этикеткам, но истинных знатоков становилось год от года меньше. Бывало, пассажиры приходили в вагон-ресторан приятно провести время, поболтать, переговорить о делах, расслабиться, а заодно и пообедать. Теперь же они приходили поесть, вечно второпях, и, случалось, сетовали на медленное обслуживание, хотя оно и проходило в нормальном темпе. Они готовы были удовольствоваться грилем, как в закусочных. Это заявляло о себе новое поколение людей, которых устраивало второпях перекусить и бежать дальше по делам.

Состав со скрежетом прокладывал себе дорогу. Очень скоро «Мистраль» выведут на первый путь и медленно подкатят к буферу в конце рельсового пути. Время двенадцать двадцать. Необъятный зал ожидания привычно гудел. Его непрерывное гудение перекрывал голос из репродукторов, объявлявший об отправлении поездов Париж — Милан и Париж — Шамбери.