Конечная остановка. Любимец зрителей - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 44

Вечером Ева сообщает ему кое-какие сведения о Густаве Мейере. Они скорее обнадеживают. Слов нет, Мейера на одну доску с таким продюсером, как Жан Лу Дебади, не поставишь, но он приложил руку к вполне приличным фильмам.

— Все дело в режиссере, — продолжает Ева. — Удивляюсь, что Медье начал не с него. Он ставит телегу впереди быков. И потом, меня поражает то, что он еще даже не заикнулся о твоем контракте. Если он не решится на это в ближайшее время, я сама вмешаюсь в это дело. Тут что-то неладно. Я вижу таких людей насквозь. Он ухватился за «Вертера» только потому, что не обязан платить Гёте! Бесплатно спекулирует знаменитым именем — ведь арии из оперы у всех на слуху — и, боюсь, готов прикрыть им любую муру, лишь бы фильм обошелся ему подешевле. Ничего не предпринимай, не посоветовавшись со мной.

— Вечная матушка-брюзга, — вешая трубку, ворчит Сильвен. — Тоска. Ей повсюду мерещатся жулики.

Марилен вернулась домой. Она перевозбуждена.

— Меня просто одолели вопросами. Всех интересует, правда ли, что мой муж собирается играть Вертера. И клянусь, ни у кого и в мыслях нет насмехаться над тобой. В итоге эта заметка произвела положительный эффект. Вроде бы подлянка, но Вильмор считает, что это скорее смахивает на прощупывание с целью проверить нашу реакцию. И теперь я спрашиваю себя, уж не сам ли Медье, не подавая виду, дал просочиться такой информации.

Сильвен взрывается.

— Скажешь тоже! Не ему же все-таки делать намеки на мой возраст.

— Поди узнай! Случается, и злое словцо служит добрую службу. Хочешь знать мое мнение — нам не мешало бы поужинать в людном месте. Нас увидят и воочию убедятся, что ты способен еще выдать на экране очень даже презентабельного Вертера.

Они отправились к «Александру». Сильвен отвешивает поклоны, раздает улыбки, пожимает руки, чувствуя, что за ним наблюдают безжалостные взоры. «Играть Вертера в его годы!» Похоже, все присутствующие в ресторане повторяют про себя эту газетную строку. Тем лучше. В сущности, Сильвен давно уже не ощущал себя в центре всеобщего внимания.

За какой-нибудь час он вновь обрел забытую радость жизни. Он уже перевоплотился в своего персонажа и наполняет бокал Марилен жестом Вертера — он уверен в этом. Внезапно Сильвена осенило: счастье его жизни заключается в том, чтобы перевоплощаться. Стоит ему стать другим — и он испытывает блаженство. Сам же по себе он лишний. Малыш Сильвен! Сильвен — посредственность! Сильвен — зануда!

— Что с тобой творится? — спрашивает Марилен. — А ведь ты и выпил-то всего ничего.

Сильвен не сумел бы объяснить Марилен. Он гладит ей руку.

— Все в порядке, — успокаивает он. — Клянусь тебе, все обойдется.

Назавтра Сильвен является к Медье. Сердце его бешено колотится.

— Вас ожидают, — сообщает секретарша с улыбкой заговорщицы, приберегаемой для тех посетителей, с которыми продюсер на короткой ноге.

Густав Мейер курит сигару. При появлении Сильвена он встает. Не щелкает каблуками, не склоняет голову в низком поклоне, а ограничивается любезным пожатием протянутой руки. Он брюнет и живостью походит на латинянина и по-французски говорит без всякого акцента. Решительно, одни французы коверкают иностранные языки, решает Сильвен, усаживаясь в кресло, на которое ему указал Медье.

— Я полагаю, — говорит Медье, — теперь мы начнем быстро продвигаться вперед.

— Но… у вас все еще нет режиссера, — возражает ему Сильвен.

— А вот и ошибаетесь. Я подписал контракт с Семийоном. До этого Жак Семийон специализировался на короткометражках, и замечательно — тут ничего не скажешь. Он удостоен нескольких премий. Ему двадцать семь. Надо же предоставить шанс молодым, верно? Он присоединится к нам с минуты на минуту. А пока что Густав изложит нам свои соображения.

Короткая пауза, пока Медье наливает виски, и Мейер приступает.

— Вполне четкого представления о будущем фильме у меня пока что нет. Мне чуточку не хватило времени, но по поводу одного мы наверняка согласимся: «Вертер» Гёте лишен содержания. В романе отсутствует сюжет, нет ни перипетий, ни характеров. Это своего рода длинное раздумье о страсти, которая натолкнулась на препятствие.

Мейер наблюдает за лицом Сильвена, а оно выражает одобрение.

— Так вот, — продолжает Мейер. — Выходит, что отправной точкой нашего сценария и должна стать несчастная страсть. А несчастная страсть порождает комплексы.

Сильвен настораживается.

— Очень интересно, правда? — встревает Медье.

Сильвен страшится вникнуть в смысл слов Густава Мейера, но тот, увлекшись, развивает свою мысль, отбивая при этом такт ногой.

— А что такое комплекс? Точное определение — подавленный порыв. Вертер страстно желает Шарлотту, но при этом запрещает себе ее любить. Почему? Признаюсь, я долго искал объяснения, пока не нашел. Отбросим предположение об эдиповом комплексе — оно слишком примитивно. Вообразим себе лучше, что Шарлотта — точный портрет своего папы. Что может быть естественнее, правда? Но когда Вертера потянуло к ней, у него создалось впечатление, что его также потянуло и к ее отцу. Подсознательно, разумеется. Но вы представляете себе этот ужасный конфликт? Бедняге Вертеру не чужда склонность к гомосексуализму, которую он подавляет, и она ищет себе выход в необычайных лирических излияниях. Танцуя от этой печки, нетрудно выстроить сюжет и, главное, оправдать его самоубийство. Ибо каждый сценарист знает, что нет ничего труднее, чем найти оправдание самоубийству. Я даже удивлю вас, сказав, что в подаче Гёте самоубийство Вертера неоправданно. У Вертера нет для самоубийства глубокой причины, оно — прихоть автора. Как сценарист Гёте не стоит… как это у вас говорят?.. Ах да! Вспомнил: не стоит выеденного яйца.

Сильвен думает об отце — тот покончил с собой, вовсе не страдая от комплексов. И проникается ненавистью к Мейеру, не способному понять, что есть чистые самоубийства — самоубийства с высоко поднятой головой лицом к лицу со вселенной.

— Ах! — воскликнул Медье. — Вот и Семийон.

И тут шумно входит крупный блондин. Несмотря на мягкую погоду, на нем дубленка и вельветовые штаны в крупный рубчик. «Хорош, — думает Сильвен, — ему бы еще пастуший посох, зажатый в кулаке, и стадо овец за спиной».

— Простите великодушно! — вскричал Семийон. — У меня увели мотороллер. Пришлось тащиться на велосипеде. — Он валится в кресло и обмахивает лицо, растопырив пальцы веером. — Ну что? — интересуется он. — На каком вы этапе? Когда я обедал с Густавом, он объяснил мне свою задумку. Меня бы она устроила. А вас?

— Нам нравится, — дипломатично отвечает Медье, как бы ручаясь и за Сильвена.

Семийон повернулся к Мейеру.

— Я бы хотел, — продолжает он, — чтобы мы присутствовали при исцелении Вертера. В общих чертах суть психоанализа всем известна, но тут представляется удобный случай продемонстрировать его на глазах у зрителей.

Вскочив на ноги, Мейер соединяет квадратом указательные и большие пальцы, словно отрабатывая раскадровку.

— Я начинаю снимать от дивана. На нем кто-то вытянулся. Медленно поднимаюсь вдоль ног и наконец обнаруживаю лицо Вертера. Голос off^[27] врача-психоаналитика: «У вас возникает одна ассоциация за другой: любовь, соитие… И тра-а-ах! Мы прозрели и знаем теперь, что к чему».

Сильвен спрашивает, делая вид, что активно участвует в обсуждении:

— Вы переносите действие в наше время? Никаких костюмов той эпохи?

— Отличный вопрос, — отвечает Семийон. — Лично мне видится вся эта история в Америке. Отец Шарлотты может быть священником.

— Ах! — восклицает Медье, как сладкоежка, предвкушая лакомый кусок. — Вот это мысль! Пуританская среда. Трудности с самого детства.

— В костюмах чуть-чуть в стиле ретро, — с железной логикой дополняет его Мейер.

Семийон подходит к Сильвену, кончиками пальцев поворачивает его голову на три четверти в профиль и при свете из окна долго размышляет, пока наконец не роняет:

— Оно еще не слишком помято. — Осознав, что он тут не один и что Сильвен смотрит на него, извиняется: — Не обращайте внимания. У меня такая привычка — размышлять вслух. Я прикидываю необходимое освещение. — Он дружески похлопывает Сильвена по щеке. — Сойдет, старина. — И возвращается в кресло, по пути налив себе хорошую порцию виски.