Раквереский роман. Уход профессора Мартенса
(Романы) - Кросс Яан - Страница 3

— Какого же совета госпожа ждет от меня?

Она воскликнула, исполненная справедливого нетерпения:

— Господи боже! Я хочу услышать ваше мнение, как следует поступить?

Я сказал:

— Прежде чем попытаться ответить, я должен задать несколько вопросов.

— Задавайте!

— Соответствует ли истине рассказанное в этом письме?

— Полностью. К сожалению. Меня воротило с души от всех этих подлых интриг, и я полагала, что маркиз — человек благородный.

Я спросил:

— А кто этот граф С.?

Старая госпожа укоризненно покачала головой:

— И вы еще не поняли? — Она скривила рот и подчеркнуто иронически произнесла: — Господин имперский граф и генерал-аншеф Карл фон Сиверс из Вайвара.

Из графов на букву «С» в должности гофмаршала, проживающих предположительно в уезде Вирумаа, насколько мне известно, был действительно только один господин граф Сиверс. У меня самого мелькнула такая мысль, но я тут же отбросил столь нелепое предположение. Я не нашел ничего лучшего, как с наигранной медлительностью, словно бы после глубокого размышления, спросить:

— А госпожа совершенно уверена, что с графом С. все обстоит именно так, как госпожой было сказано этому французу?

Я подумал: «Не подобает же мне прямо спросить, уж не бредила ли она, когда говорила с французом». По-видимому, она прочла мои мысли и обиженно ответила:

— Боже мой! Что же, вы думаете, я бредила?! Разумеется, я говорила правду. Отсюда все мои заботы!

Я опять подумал: «Ладно. Правда это или неправда — придется выяснять позже». И спросил:

— А от кого это письмо? Ведь это только копия? И почему госпоже его прислали?

Старая дама нетерпеливо ответила:

— Вы все еще ничего не понимаете?!

Я сказал:

— Я могу только предполагать. Но мне нужно твердо знать, если я должен дать госпоже совет.

Она пояснила:

— Поймите, этот француз в Париже умер. И у него есть какие-то племянники, один в Париже, другой в Петербурге. Парижский написал петербургскому. И это письмо попало в руки фатальному для меня Сиверсу. Думаю, что письмо просто доставили ему. В надежде на мзду. Ясно? А Сиверс прислал мне с него список. Ах, для чего? А для того, чтобы я знала — ему известно, что я о нем говорила. И чтобы почувствовала — я у него в руках.

Я сказал:

— Я понимаю, что рассказанное госпожой могло рассердить господина Сиверса. Но ведь от этих слов граф не лишится своего положения. Сейчас, когда при дворе все еще полно людей, появившихся там в елизаветинские времена. Но госпоже следовало бы мне разъяснить, что же господин Сиверс может учинить госпоже фон Тизенхаузен?

Она побрызгала одеколоном из серебряного флакона на свой кружевной носовой платок и слегка смочила лоб.

— О боже… Это длится уже тридцать лет. Но особенно — последние годы, когда он в отставке. Это дрянное селение или город, как некоторые говорят… Там, у подножия замковой горы, имеется полоса земли, которую не все инстанции без оговорок признают принадлежащей моей мызе. Там теперь опять понастроили лачуг. Вы же это сами знаете. И живет там сотни две негодяев. Всех их до последнего Сиверс через своих агентов подкупил. А я против них совершенно беззащитна. Один судебный процесс за другим. Их присуждают к розгам, но это их отпугивает на какие-нибудь два месяца. Мне же неоткуда взять людей.

Половина моих слуг состоит в родстве или свойстве с этим клубком змей… Вы говорите, что ничего особенного здесь на мызе не заметили! Но ведь три-четыре раза в год здесь происходят пожары! Или вы полагаете, что строения загораются сами? Не будьте столь наивны. Если я сказала «змеиный клубок», то имею на то основание! Каждое лето я обнаруживаю под своими окнами по несколько клубков гадюк. Или вы предполагаете, что змеи сами приползают туда? И он знает — Сиверс знает, — что я смертельно боюсь жаб. И каждую весну их полно здесь, в моей комнате.

Должен признаться, что от этих дополнений все рассказанное ею опять показалось мне странным и неубедительным. Что же до графа Сиверса — так бог его знает: чем вируский лакей хуже курляндского конюха! Если господин Бирон стал курляндским герцогом и супругом российской императрицы, а до высылки в Сибирь три недели пробыл имперским регентом… Но у Бирона, по крайней мере, с самого начала была фамилия. Он только несколько изменил ее и из Бюрона стал Бироном. Раквереский лакей Карл, по-здешнему, конечно, Карел, будучи крепостным Тизенхаузенов, фамилии не имел. Я спросил:

— Может ли госпожа объяснить мне, каким образом лакей Карл присвоил себе старинную дворянскую фамилию Сиверсов?

— Сиверсы вовсе не старый дворянский род, — сказала госпожа презрительно. — Дворянство всех эстляндских и лифляндских Сиверсов насчитывает едва ли столетие. Но фамилия, разумеется, дворянская. И получил он ее за то же, за что и все остальное, — спал с этой коровой Елизаветой… — Старая госпожа вдруг выпрямилась и даже как-то кокетливо спросила: — Ну что, теперь вы поедете в Берлин и издадите там книгу, в которой напишете, что тогда-то и там-то раквереская госпожа фон Тизенхаузен то-то и то-то говорила об императрице Елизавете?

Слегка раздосадованно я сказал:

— Нет. Госпожа ведь знает, что я этого не сделаю.

Она продолжала:

— Хорошо. Я вам верю. Ибо что же еще остается глупой старой вдове. Хотя ей уже давно следовало бы перестать верить людям. Ну, а начало карьере этого Карла положило искусство заваривать кофе. Я научила его делать это по-человечески. Знаете, медный кофейник, размером со штоф. Семь десертных ложек хорошо прожаренного, размолотого кофе. Дать только подняться. Помилуй бой, не кипятить. Плеснуть чуточку холодной воды, чтобы осела гуща. И тогда — щепотку соли. Для придания вкуса. Я не знаю, кто определил его в дом к великой княгине. Сперва он чистил на кухне для челяди репу. Потом заболел княгинин кофешенк, и он, разумеется, предложил себя взамен. И все, готово! Лучших манер, чем у него, там и не требовалось. И лучшего немецкого языка. Ибо великая княгиня, стоило ей увидеть красивого мужчину, тут же с ним и ложилась. А когда в оплату за труды она пожелала возвеличить своего лакея до камер-лакея, то и фамилия для него нашлась. В сущности, это была случайность, но и бесстыдство в то же время, что в то утро в Петербурге им под ноги попал именно этот старый Сиверс. Выпивоха, в прошлом — шведский лейтенант. То есть перед русской властью — тише воды, ниже травы. Карл видел его у нас здесь, в Раквере, потому что старший сын старика был на мызе управителем. Тоже фон Сиверс. Кстати, по этому вы можете судить о знатности и древности рода. Карл приволок старого Сиверса к Елизавете. Старик от испуга вытянулся, словно аршин проглотил, а Елизавета сказала: «Признай этого пригожего парня своим сыном. Получишь от меня в подарок часы с бриллиантами!» И старик тут же признал Карла своим сыном, столь скоропалительно, что даже не вспомнил, что у него уже есть сын Карл! Таким образом вдруг появились два Карла Сиверса, между собой братья! И это длилось десятилетия. Пока старший несколько лет назад не умер где-то в Лифляндии. А Карл из раквереской блошиной деревни превратился в господина фон Сиверса. И тут все пошло как по маслу. Продолжало идти как по маслу и тогда, когда вместо Карла к императрице в постель залез — ну, как его? Тот, что пел басом, — Разумовский. Знаете, скажу я вам, Карл человек не умный. Далеко не умный. Но не лишен чувства реальности. Он не делал никаких попыток изменить ход событий — ведь не любил же он ее. Он просто позволял одаривать себя новыми поместьями и новыми чинами. Потому что Елизавета, я прямо скажу, эта божья блошка, только и делала, что меняла любовников и каждый раз заглаживала свое прегрешение перед Карлом повышением в чине и подарками. Последний раз, еще в шестидесятом году, не помню уж, с кем она тогда спала, но для Карла она выторговала у императора Франца Первого титул графа Священной Римской империи.

Старая госпожа умолкла, и я спросил:

— Однако, если мне будет дозволено задать вопрос: чего же, собственно, госпожа опасается со стороны господина Сиверса?