Раквереский роман. Уход профессора Мартенса
(Романы) - Кросс Яан - Страница 41

— Кем вы, молодой человек, служите у графа Сиверса?

Я не имел никакого представления, намеревается ли господин Сиверс раскрыть своему партнеру по пари, что я занимаюсь ракверескими делами. Не исключено, что если я это сделаю, то могу что-нибудь нарушить в его планах. Я осторожно сказал:

— Я гость графа Сиверса.

И подумал, что такой статус в известной мере поднимет мой престиж, который, как мне казалось, господин Сиверс странным образом поддерживает в глазах Фермора… Кроме того, подумал я, мое положение гостя будет свидетельствовать, что я у Сиверса не на жалованье. Что могло бы послужить поводом для исключения меня из игры, и тем самым я лишился бы всякой возможности подтолкнуть раквереское дело в нужном мне направлении… Я сказал:

— Я являюсь, если смею так сказать, для господина графа Сиверса… другом его близких…

И подумал: пусть понимает как хочет. Если будет дальше спрашивать, буду и дальше лавировать. Но граф Фермор прекратил расспросы и только попыхивал трубкой.

К счастью, через несколько минут вернулся граф Сиверс с дымящимся кофейником и тремя золочеными чашками. С помощью камердинера он опять переоделся и собственноручно налил все три чашки. К моему облегчению, я не был вовлечен в беседу за кофе и мог беспрепятственно следить за ней: как любезно по отношению к господину Сиверсу и к а к храбро по отношению к пруссакам вел себя граф Фермор под Цорндорфом (партия Сиверса) и какую исключительную храбрость, симметрично под Куннерсдорфом, граф Сиверс проявил против пруссаков и к а к он был любезен к графу Фермору (партия Фермора).

Без десяти минут час графы поднялись из-за стола. Граф Сиверс сунул мне в руку пистолет, и мы стали спускаться на площадку перед господским домом.

Под триумфальной аркой уже стояли лошади с наездниками в седле. Графы подошли к коням. Каждый потрепал своего по морде или по холке и сказал несколько слов наезднику.

Граф Фермор:

— Ну, несись как сатана! Только смотри, чтобы последний подъем раньше времени не изнурил его! Гляди, чтобы он не споткнулся у тебя на спусках. И чтобы, идя рядом, не стал фордыбачиться. Вначале можешь отстать — я уже говорил тебе, — но не больше чем на десять шагов, помни!

Граф Сиверс, в отличие от Фермора, сказал только одно слово:

— Пошел! — и слегка хлопнул Люцифера по шее.

Смешно, но каждый повел себя так, как я ожидал этого от другого.

Я поднял пистолет и взглянул на графов. Камердинер стоял с карманными часами в руке:

— Господа, время ровно… — он выдержал десять ударов сердца и произнес, — час!

Я нажал курок, кони рванулись и понеслись с горы, разбрызгивая щебень.

Господин Фермор схватил господина Сиверса за плечо и хотел, чтобы тот побежал с ним в гору.

— Зачем?

— Отсюда не видно! Посмотрим сверху! С веранды!

По раскрасневшемуся, потному лицу графа Фермора я видел, как страстно жаждал он победы Бука, своего укороченного Буцефала. И, следовательно, как же ему хотелось избежать необходимости вмешаться в решение сената по поводу раквереского прошения, Я так и не понял, почему он так сильно желал этого избежать. Так же как мне осталось неясным, к чему стремился или чего добивался граф Сиверс. Если не считать ту особую звонкость, которая, мне показалось, прозвучала в его ответе, то я не рискнул бы предположить, что он страстно жаждет победы.

— Нет, нет! Подождем здесь. Если мы начнем следить сверху, то в нужный момент не успеем сюда обратно. Если желаете, идите сами. Я хочу видеть последнее усилие! Вблизи!

— Я тоже. Я тоже! — воскликнул граф Фермор. — Ведь решающим может оказаться один фут!

— Само собой разумеется! — подтвердил Сиверс — и мне показалось, что не без злорадства.

Мы стояли на краю площадки. В мелькании солнечных бликов и тени от деревьев я старался за графскими спинами следить за часами и прислушивался к стуку копыт, но через две минуты после старта все затихло. Мысль, что один фут или даже меньше может оказаться роковым для победителя и побежденного и что я, как судья, должен буду в нужном случае веско высказать решение, меня достаточно смущала, уже хотя бы по причине условия графского пари. У меня даже сжалось от страха сердце, когда я подумал: в сущности, мне, возможно, придется решать не исход графского пари, а судьбу Раквере…

К счастью, через семь минут все решилось, и настолько бесспорно, что им не пришлось меня ни о чем спрашивать. Я точно не помню, что в эти семь минут Сиверс рассказывал Фермору (свидетельство того, насколько я был взволнован). Какую-то дурацкую историю какой-то придворной дамы (имя он не назвал) и какого-то пажа. У дамы был золотой медальон и в нем — миниатюрный портрет этого пажа. Но тут дама стала обманывать своего возлюбленного с прусским послом, паж украл у нее медальон и между золотой крышкой и своим маленьким лицом засунул огромного дохлого прусака. Повесил ли он медальон обратно даме на шею, или послал его прусскому послу, или сделал что-то еще, я так и не узнал, потому что за поворотом дорожки на склоне послышался цокот копыт, господин Сиверс умолк, и, как мне показалось, лицо у него от напряжения окаменело. У господина Фермора слух был, видимо, слабее. Потому что он воскликнул: «Скачут! Скачут!» — когда лошади уже показались в парке между деревьями, и сразу стало видно, что черный конь, то есть Люцифер, иными словами граф Сиверс, был на полтуловища впереди белого — Буцефала, то есть графа Фермора. Будто белый гнался за своей неуловимой, а может быть, все же уловимой тенью. Граф Фермор сплюнул и, несколько пригнувшись и оттопырив зад, чтобы доставали руки, колотя себя по белым коротким штанам, закричал:

— Бук! Бук! Эх, ты, мать твою за ногу! Schnell! Darling![40] Давай! Давай!

Граф Сиверс молча и неподвижно стоял точно под самой аркой. Только стоял он как-то странно кособоко, вдруг правое плечо стало намного ниже левого. Мне хотелось смотреть на лошадей, но я не мог отвести глаз от него. Чтобы понять, что с ним происходит. И понял: он опирался на трость. И за двадцать — тридцать секунд, пока приближался цокот, он на четверть ввинтил ее в щебенчатый грунт. Я подумал: только ли от азарта состязания с графом Фермором? Только ли от щекочущей радости триумфа над госпожой Тизенхаузен? Или, может быть, все же в надежде на освобождение Раквере?

Кони побежали по прямой на нас, и несколько секунд еще нельзя было понять, сможет ли белый поймать и опередить черного. Потом они пронеслись у нас на глазах сквозь арку. Люцифер сохранил дистанцию. Господин Фермор был побежден на половину лошадиного туловища. И судьба Раквере — если только господин Фермор окажется хоть в какой-то мере джентльменом — была, как мне следовало понимать, решена.

Граф Фермор сопел и раскуривал трубку. Граф Сиверс был само улыбающееся благодушие.

— Господа, после этого великолепного спектакля… — Он сунул обоим спрыгнувшим с лошадей наездникам что-то в руку, если не ошибаюсь, то каждому по золотому империалу, и, отослав их вместе с конями, продолжал: — Я хочу предложить господам отобедать. — А потом столь же шельмовским манером обращаясь ко мне: — Господин Беренд, я надеюсь, окажет нам честь и отобедает с нами. А вы, Вильямович, вы ведь не обидитесь, если мы будем обедать не здесь внизу, — он показал на господский дом, — не правда ли, вы не сочтете это отсутствием уважения к моему достопочтенному старому другу! Здесь так или иначе в вашем распоряжении все правое крыло. Но обедать будем наверху, в моем аистовом гнезде. Там я себя чувствую лучше всего.

На обратном пути к павильону я хотел вернуть господину Сиверсу пистолет.

— О нет! — отказался граф, — Оставьте его себе на память о сегодняшнем дне. Я думаю, что для вас этот день имеет значение?

— Но, господин граф…

— Никакого «но», молодой человек! — И заговорил о том, как вместе со своим другом, начальником тайной канцелярии Ушаковым, ходил когда-то в Подолии охотиться на кабанов.