Раквереский роман. Уход профессора Мартенса
(Романы) - Кросс Яан - Страница 45

Я почувствовал, что его странная гневная страстность сорвала с меня и без того достаточно поредевшие лохмотья моей веры, просто физически обнажила мое сомнение и меня самого, но я попытался снова прикрыться ими. Я пытался защищаться.

— Хорошо, хорошо, господин Рихман, но объясните мне, зачем же они обещали?! Граф Сиверс убедил графа Фермора — и тот заверил?! Графа Сиверса и меня! К чему такая игра?

— А-га, — воскликнул аптекарь, — сейчас вы сами употребили нужное слово! Они играли вами. И все тут. Понимаете? Ваш неожиданный приход, ваше необычное ходатайство, ваше особое горячее отношение к тому, чего вы домогаетесь, — на мгновение все это развлекло господ. Ха-ха-ха, они делают вид, будто слушают этого мальчика, что они само внимание и вежливость, а сами смотрят, какое при этом у него лицо. Они же были с вами само внимание, сама учтивость? Были ведь? Были же?!

И мне оставалось только подтвердить, что они были со мной любезны. Я не посмел даже упомянуть про их небрежность к моим документам. Я умолчал и о том, что они были любезны сверх меры. Так или иначе, но любезны.

— Вот видите! — с жаром воскликнул Рихман, — Но не стоит из-за этого так бледнеть. Вот, держите. — Из взятой с полки бутылки он налил мне в большую рюмку чего-то крепкого, кажется рябиновки, и я одним глотком ее выпил, а Рихман продолжал: — Вы же не единственный, с кем они играют. Власть играет со всеми нами. Только не всегда так прозрачно. Учтивость власти, ее стремление к законности, ее моральность — это всего только игра. Вам двадцать семь лет. Разве вы этого еще не разглядели? Власть не желает быть ни учтивой, ни законной, ни моральной. Власть желает властвовать. И оставаться у власти. Самодержец, сенат, департаменты, министры, коллегии, комитеты — все только для этого и существует. Их суета и их косность — в той мере, в какой требуется, — все только для этого. А если власть иногда делает вид, что желает чего-то другого, то это или обман, или забава. Одно из двух.

Я сделал последнюю попытку. Я воскликнул:

— Послушайте, господин Рихман, я приведу вам пример из вашей собственной области: императрица дозволила в прошлом году новую фармакопею. Вы сами об этом мне говорили. Так что же, этот акт — тоже забава?

— Отчего же? — согласился аптекарь. — Это совсем не забава.

— Так что же, обман? — спросил я победоносно.

— Обман! — крикнул аптекарь еще победоноснее.

— То ость как?

— Ибо вы уже обмануты! Вы верите, что это был акт просвещенной гуманности. А я ведь вам говорил: сперва она была дана только для военных госпиталей. Это во-первых. А если ее и распространят на аптеки, так все равно для того же самого. Вовсе не для того, чтобы лучше лечить народ. Это только первое звено в цепи. А цепь неминуемо такая: лучше леченный народ, — значит, здоровее рекруты, сильнее армия, прочнее власть. Так что по нашей классификации и новая фармакопея обман. Желаете привести еще примеры?

Я понял, что даю себя провоцировать, и все же пошел на это:

— А указы императрицы о развитии образования…

— Обман! — закричал Рихман. — Неужели вы верите, что власти нужны образованные люди an und fur sich?![41] Ей нужны более образованные, следовательно, более ревностные исполнители повелений. Любое образование, несущее с собой что-нибудь иное — сомнения, критику, реформистские идеи, она мгновенно пресекает. А вы обратили внимание: государыня переписывается с Вольтером. А распространен ли Вольтер в России? Госпожа Тизенхаузен читает Руссо — вы сами мне об этом говорили, — а какая нам от этого польза? Только вред. Потому что теперь над нами парит гарпия, читавшая Руссо. И мы понимаем, что никакой Руссо не поможет нам против ее произвола. Так что и указы о развитии образования относятся к категории «обман». А третий пример — то, что господа, власть предержащие, сделали с вами в Вайвара. Это не было даже обманом. Просто изысканная плоская шутка. И ничем другим это и не могло быть.

Хозяин умолк, и, честное слово, какаду, казалось, понял, что наступило самое время для его реплики или, во всяком случае, что в наступившей тишине она прозвучит особенно эффектно. Он распушил на шее перья и протрещал: Shbrrechtmnhrrrr!

Я почувствовал, что рихмановская рябиновка ударила мне в голову, мне было сразу и жарко и холодно. Жарко от стыда, холодно от разочарования. У меня горели уши и стыли щеки. Моя голова пылала, а пальцы были ледяные. Может быть, возвращаясь в Вайвара и промокнув под дождем, я простудился, и у меня началась лихорадка. Я сказал:

— Господин Рихман, вы превосходно умеете разрушать иллюзии. Если бы известная мера моей наивности была достаточно велика, то мне, после вашего разъяснения, оставалось бы только повеситься. Ха-ха-ха-ха. Но, к счастью, все обстоит не так уж скверно. На самом деле не так уж я поверил этим господам. В сущности, мне хотелось с вашей помощью проверить себя.

Это было правдой только отчасти. Про себя я подумал: какое счастье, что я не выложил ему про их пари и победу Люцифера. Тогда ему до смешного легко было бы высмеять меня: «Так вы что, слепой, сами вы не видите, как они своим пари играли вами?!»

Я поблагодарил старика за поучительный вечер и встал. Мы уже вышли в прихожую. И, уже держа в руке свою поношенную шляпу, я спросил:

— Однако объясните мне, господин Рихман, вы ведь годами боролись за права города. Вы сидели на ступе с порохом. В переносном и только благодаря счастливому случаю не прямом смысле слова. Во имя чего? Если мы не больше чем игрушки в руках власти? И все только обман, шутка, иллюзия?

Он поднес свечу, которую держал в руке, провожая меня, к нашим лицам, с упрямой усмешкой взглянул мне в глаза и сказал:

— Не во имя веры. Во имя глупого тщеславия. А вдруг мне удастся что-нибудь хоть на йоту сдвинуть. Покойной ночи.

Я уже стоял на улице, на ступенях крыльца. Я воскликнул:

— Значит, все-таки во что-то веря? — Я обернулся, чтобы торжествующе посмотреть в его усмехающееся лицо, но за моей спиной в ночных сумерках не было ничего, кроме двери из сучковатых еловых досок.

Спустя неделю на имя господина Беренда Фалька пришло письмо из Таллина от госпожи Тизенхаузен. Оно поступило отдельно, а не среди других писем с различными хозяйственными распоряжениями, которые то и дело получал Фрейидлинг. Господину Беренду Фальку его госпожа писала в этом отдельном письме о том, что в связи с судебным делом она еще на некоторое время задержится в Таллине. Пусть господин Беренд по-прежнему держит мальчиков в ежовых рукавицах и следит за тем, чтобы уроки игры на фортепиано, которые дает им мадемуазель Фредерици, не страдали от их лени. Кстати сказать, вопреки принятому на большей части мыз обычаю, госпожа Тизенхаузен, говоря со слугами, всегда называла своих внуков мальчиками. Я, кажется, ни разу не слышал, чтобы она назвала их молодыми господами. В письме не было ни малейшего упоминания о графе Сиверсе и моей вайвараской миссии. Кроме одной только маленькой странной зацепки. Госпожа писала: «Я слышала, что вам не удалось найти для мальчиков в Нарве учителя французского языка. Я попытаюсь присмотреть его здесь, в Таллине». И я не понял, было ли это действительно забывчивостью старой женщины, и она не помнила, что посылала меня зондировать почву у графа Сиверса в Вайвара, а вовсе не искать мальчикам учителя в Нарве. Или это была конспирационная игра, притворное письменное подкрепление разговора о моей поездке в Нарву, бог его знает для чего или для кого втиснутое в это письмо. Во всяком случае на несколько недель я был опять свободен от заботы, как преподнести моей госпоже свою поездку в Вайвара. Однако в иных заботах у меня недостатка не было. Или, может быть, то, о чем я намереваюсь говорить, мне следовало бы назвать каким-нибудь другим словом.

Тийо мимоходом сказала, что роженицу, госпожу Розенмарк, уже ходят навещать. Спустя два дня я отправился в булочную Прехеля и заказал творожный торт с изюмом. Получив его, я надел лучшее, что у меня было из одежды, и пошел проведать Розенмарков.