Раквереский роман. Уход профессора Мартенса
(Романы) - Кросс Яан - Страница 64

Это почти нескончаемое празднество, перекинувшееся из императорского дворца в дома петербургских вельмож, — я догадывался об этом с самого начала — на самом деле было пиром во время чумы. И в самом прямом смысле этого слова. При моем появлении в Петербурге воздух еще гудел от благодарственного колокольного звона по поводу того, что чума, которая в семьдесят первом году опустошила половину России и особенно жестоко — прежнюю столицу, все же остановилась на пороге новой. Но вот гулянья по поводу сватовства наследника еще не кончились, как одним октябрьским утром семьдесят третьего года в библиотеку неожиданно вошла взволнованная Лидинька. И сообщила:

— Я жду этого с начала большой чумы!

— Чего?

— А того, что если люди так умирают — десятками тысяч, сотнями тысяч, — то кто-то ведь должен воскреснуть из мертвых! Не правда ли? Ведь должен?!

— Что вы говорите, Лидинька?! Кто же воскрес из мертвых?!

— Император Петр Третий!

Конечно, о том, что начало происходить и произошло в далеких юго-восточных губерниях империи, мои сведения сперва были весьма неопределенными. Даже о том, как отозвались события вокруг меня в доме графа Сиверса, мне приходилось, в сущности, только догадываться.

Можно себе, во всяком случае, представить, каков же был первый испуг императрицы и как она заклинала всех, кто должен был твердо об этом знать… Или как она, возможно, хотела, но не решалась заклинать их — братьев Орловых и некоторых других: «Орлы мои, самые преданные мне души, — вполне ли вы уверены? Уверены ли вы, что там, в Ропше, одиннадцать лет назад вы?.. Алексей, ты же это наверняка знаешь? Ты ведь поклялся мне, что задушил его собственными руками? Так как же он теперь?.. Или этот дурень перехитрил вас? И спасся? Или вы оказались растяпами и дали ему убежать? Так за что же я все эти годы всех вас берегла и баловала?! За что?» Пока наша милостивая государыня императрица в конце концов не успокоилась. Ибо выяснилось, что дьявол, который разжег на юге бунт, все-таки не Петр Третий, а всего-навсего беглый казачий хорунжий.

Однако бунт от этого успокоительного сообщения не утихал, а из недели в неделю все разрастался. Начали поступать самые невероятные сообщения. Генерал Карр был разбит Разбойником, отступил, уехал в Москву и был смещен. А Разбойник осадил Оренбург. Он будто бы объявил свободу крестьянам и смерть всем помещикам. Дворянство из юго-восточных губерний бежало в Москву. Калмыки и башкиры присоединились к бунтовщикам. Уральские заводы сдались, и лучшими пушками в империи завладел теперь Разбойник…

Должен сказать: как это ни странно, но, именно следя за этими событиями, граф Сиверс снова обнаружил меня в своем доме. На протяжении двух лет он меня словно бы и не замечал. А теперь велел позвать к себе в кабинет.

На его письменном столе, свешиваясь с краев, лежала саженная, но не до конца нарисованная карта России. Граф пояснил:

— У меня имеются, конечно, различные карты империи. Но для моих глаз они слишком мелки. Возраст. А все мои очки и лупы годятся только для чтения, но не для карты. Если хочешь увидеть не только какую-нибудь одну дурацкую часть, а все целиком. Как сейчас.

Я подумал: ого, у господина графа замашки штабного генерала… А почему бы и нет, ведь в армии или в отставке, всерьез или понарошку — он же все-таки General еn chef…

Граф продолжал:

— И мне нужна обзорная карта с крупно написанными, легко читаемыми названиями. Наш геометр начал ее делать, тот Иваныч, который давал Карлу уроки, но у него что-то с животом случилось. Я его уволил. Чтобы он не занес в дом заразу. А вы сумеете нарисовать мне такую карту по моим мелким картам?

За двое суток на полу в библиотеке я нарисовал ему карту чернилами разных цветов. Граф велел повесить ее у себя в кабинете на стену и стал рассматривать, отступив на три шага. Он сказал:

— Ну-ка, объясните мне, что у нас здесь?

Я объяснил, что голубое пятно в верхнем углу справа Финский залив, черное пятнышко в конце залива — Петербург, а черная точка справа наверху — Тобольск. И что три голубых пятна внизу — это северные оконечности Черного, Каспийского и Аральского морей. Показал ему Москву, Волгу, Уральский хребет, города Яик и Оренбург.

— А это что за закорючка там вверху, левее Петербурга?

И я, честно говоря, несколько смутился. Геометр, начавший делать эту карту, так мало места оставил на ней к западу от Петербурга, что Таллин там уже не умещался. Но Раквере я, хоть и с трудом, на самом краю карты все же обозначил. Черный кружок по ту сторону Нарвы и, в сущности, уже за краем, я даже не могу сказать, зачем я это сделал: то ли в надежде, что граф его не заметит, то ли, наоборот, что он обратит на него внимание. И сказал насколько сумел непринужденно:

— Ах, это? Это Раквере… Я подумал, что…

— Что вы подумали?

— Что, поскольку это город вашей молодости…

Правой рукой он потер подбородок, и я не понял, скрыл он рукой гримасу или усмешку. Он сказал:

— Хорошо. Когда этот бунт здесь внизу справа уляжется — я надеюсь, скоро, — тогда посмотрим, что там наверху слева. А теперь нужно как-нибудь обозначить границы бунта.

Я об этом уже подумал. И заранее купил в галантерейной лавке несколько дюжин булавок со стеклянными головками, к одним прикрепил желтые бумажные флажки императрицы, а к другим — черные Разбойника. Я принес их с собой в коробке из-под сигар.

— Очень хорошо, — сказал граф и вдруг негромко рассмеялся: — По слухам, именно у полков Разбойника — желтые флаги. Но сделаем вид, что мы этого не знаем!

И он велел мне обозначить дислокации правительственных войск и бунтовщиков: первые — желтыми, вторые — черными флажками. У него имелись на этот счет сведения, разумеется десяти- или двенадцатидневной давности, записанные на обрывках бумаги, и он читал их через лупу. На Южный Урал и половину Оренбургской губернии у меня ушло множество черных флажков, но в самый город Оренбург, в кольцо из черных флажков, где оставался в осаде губернатор Рейнсдорф, я воткнул желтый. И туда же, неподалеку, где стоял генерал-поручик Деколонг, его флажок, и на полтысячи верст севернее еще несколько желтых.

С того дня это стало моей ежедневной обязанностью на протяжении нескольких месяцев. С утра граф уезжал во дворец или в военную коллегию и к обеду привозил последние сведения. Государыня велела наконец опубликовать официальный манифест, сообщавший о существовании Разбойника и о бунте. Таким образом, разговоры на эту тему перестали быть распространением антиправительственных слухов. А я втыкал в карту империи все больше и больше черных флажков, черные все шире окружали немногочисленные желтые, вскоре они шли уже от Камышина до Уфы и Челябинска. И я с удивлением наблюдал: граф, который еще в Вайвара, а тем более за последние два года в Петербурге, казалось, ни к чему серьезно не относился и производил впечатление человека, смотревшего на все играючи и легко, теперь вдруг с напряженным интересом всматривался в грозное распространение черных флажков. Столь напряженным, что временами он выглядел просто усталым. Со мной он, разумеется, событий не комментировал, до этого он не снисходил. Но отдельные его высказывания мне доводилось слышать. На рождество из Новгорода к нам приехал господин Якоб. По распоряжению графа Карла я воткнул еще несколько черных флажков в Башкирию и отметил падение Самары. Господа разглядывали карту и курили свои длинные трубки. В последнее время и граф Карл стал курить. Господин Якоб сказал:

— Сейчас генерал-аншеф Бибиков уже в Казани. Он наведет там порядок.

— Будем надеяться, — сказал граф, но мне показалось, что он особенно не надеялся.

— Вообще должен сказать, я не понимаю, как такое стало возможным! — воскликнул Якоб, который, видимо, забыл о моем присутствии. — Это же просто безумие, что происходит! Дворянство убивают! Поместья грабят! Я десять лет губернаторствую. Я думал, что крестьяне любят меня, а выходит, что в душе они убийцы и разбойники, что крестьянин рождается убийцей и разбойником! — Якоб вдруг выпрямился и как-то оторопело произнес: — То есть я прошу прощения, господин граф, если я…