Товарищи китайские бойцы - Новогрудский Герцель Самойлович - Страница 18

В отличие от Деникина Юденич первое время не только не преследовал китайцев, но даже старался вовлечь их в свою армию. Китайцам обещали жалованье, обильную пищу, хорошее обмундирование.

Однако Ли служить к белым не пошел. И другие его сородичи, которых много было в тех местах, тоже не пошли. Как ни плохо говорили китайские рабочие по-русски, разницу между белыми и красными они уже прекрасно понимали. Голодные, раздетые, разутые, они тянулись в голодную, раздетую, разутую Красную Армию и не соблазнялись ни юденическими деньгами, ни юденическим жирным приварком, ни юденическим теплым обмундированием.

Ли Бо-сан пробрался из Пскова в расположение красных, записался добровольцем в Красную Армию, служил в артиллерии, потом в пехоте. Воевал на разных фронтах.

— А к Пау Ти-сану как попали?

— К Пау Ти-сану? Который батальоном командовал? Я у него не служил.

Мы растерянно переглянулись.

— Как не служили? Но ведь в заявлении Лю Ди-зуна…

— А, это насчет того, чтобы семьям братьев Лю назначили пенсию… Я заявление подписал, верно. Тут ошибки нет. Знаю, что служили три брата Лю в Красной Армии, знаю, что двое из них погибли в одном бою. Все правильно… И самого Лю Ди-зуна тоже знаю. Я с ним уже потом познакомился, когда гражданская война кончилась. Нас Ли Чен-тун свел. Тот, который сейчас в Нальчике живет. Он с Лю Ди-зуном как раз вместе во Владикавказе служил, у Пау Ти-сана — того, о котором вы спрашиваете…

Так мы узнали о Ли Чен-туне.

От Невинномысска до Нальчика — рукой подать. Поехали в Нальчик. Там, кроме Ли Чен-туна, была возможность встретиться с Иваном Ивановичем Моисеенко — китайским ветераном с русской фамилией, о котором нам сообщил в письме из Ростова майор милиции Авдиенко.

Адреса Ли Чен-туна мы не знали, адреса Моисеенко — тоже. Начали с Нальчикского адресного стола.

О Ли Чен-туне там сообщить ничего не могли — «такой не проживает», — а карточку Моисеенко достали мгновенно. По указанному адресу и направились. Ход наших рассуждений был прост: если неизвестный Иван Иванович — китаец, он наверняка должен знать Ли Чен-туна. Не так уж много китайцев в Нальчике, пожалуй, только двое и есть.

Пришли. Нас встретил небольшого роста сухонький старый человек с совершенно голым черепом и живыми огоньками в узких выцветших прикрытых морщинистыми веками глазах.

— Иван Иванович?

— Да.

Познакомились. Нам, главное, надо было разыскать Ли Чен-туна. О нем и заговорили:

— Скажите, Иван Иванович, в Нальчике, говорят, Ли Чен-тун живет. Вы его знаете?

Бесчисленные морщины на лице Ивана Ивановича пришли в движение, в зрачках мелькнула смешинка, он широко заулыбался.

— Знаю, как не знать… Я и есть Ли Чен-тун. По-русски — Моисеенко, а по-китайски — Ли Чен-тун.

Недоразумение разъяснилось. Иван Иванович был именно тем, кого мы так жаждали найти. Он рассказал нам о батальоне Пау Ти-сана столько, сколько, пожалуй, никто не рассказал, разве только за исключением Ча Ян-чи, с которым познакомим читателя позже.

А сейчас об Иване Ивановиче. Но лучше будем называть его Ли Чен-туном, ибо настоящее имя человека то, что дается при рождении.

Ли попал в Россию так же, как десятки тысяч его сородичей, — в годы первой мировой войны, с артелью кули, набранных подрядчиком. Его история с удивительной точностью повторяла множество уже слышанных нами историй.

Нищая деревня северо-восточной провинции Китая, нищая жизнь, мечта о горсти риса, которая хотя бы раз в день появлялась на столе… Потом — вербовщик, сборный пункт артели, многодневный путь с востока на запад, какая-то стройка, или шахта, или лесные разработки, барак, беспросветная работа, думы о родном доме… Словом, все то, что было уделом завезенных в Россию тысяч китайских тружеников, было уделом и нашего нальчикского знакомого.

Ли Чен-тун работал лесорубом в карельских лесах великого князя Николая Николаевича. Царский дядя казался ему богом, управляющий имением — полубогом и даже самый маленький приказчик на делянке — высшим существом.

И вдруг — революция! Великий князь перестал быть великим князем, управляющий сбежал, а у приказчика, привыкшего разговаривать с не знающими русского языка китайцами палкой, появились в голосе угодливые нотки. Он хорошо понимал, этот приказчик, все преимущества топора лесорубов перед его дубинкой.

Ли это тоже понимал. А еще он понимал, что есть вещь посильнее топора — винтовка. Ли бросил великокняжеский лес, темный барак и направился в тот город, откуда шла революция, где рабочие, как он слышал, расхаживают по самым красивым улицам в мире с красными повязками на рукавах и с винтовками через плечо.

Попав в Петроград, Ли добился чего хотел. У него появилась винтовка и алая повязка. На повязке крупными буквами — надпись: «Красная гвардия». Гордая надпись. В ней чувствовалась сила класса, взявшего власть в свои руки и не собиравшегося ее уступать.

Начались в жизни Ли бурные дни. Он стоял на часах и слушал ораторов на митингах, патрулировал с красногвардейцами по городу и участвовал в демонстрациях, стрелял в налетчиков, охраняя пролетарский порядок, и оборонялся от их пуль.

А потом случилось так, что Ли заболел, долго лежал в больнице, и болезнь, сделавшая беспомощным его тело, ослабила душу. Долгими бессонными ночами он вспоминал свою фанзу, перебирал в памяти каждую мелочь знакомой жизни. И его неудержимо потянуло на родину. Домой, только домой! Бог с ними, с винтовкой и алой повязкой с гордыми словами. Верно, в России делаются большие дела, но это — дела русских. А ему сейчас ничего не надо, ему бы только до дому добраться.

Худой, с землистым лицом, едва держась на ногах, вышел Ли из больницы на улицы помрачневшего заснеженного Петрограда. Приближался конец бурного 1917 года.

Ли пошел на Сергиевскую, в китайское посольство, поговорить о возвращении на родину. Дежуривший в приемной посольский чиновник, брезгливо косясь на оборванного соотечественника, процедил сквозь зубы, что таких, как Ли, много и посольство оказать им помощь не в состоянии. Что же касается вопроса о возвращении на родину, то тут тоже ничего определенного он не скажет. Каждый должен добираться туда, откуда приехал, своими силами, на свои средства. Об одном он только считает долгом предупредить: путь длинный, добраться на Дальний Восток в нынешних условиях почти невозможно.

Ли стоял перед чиновником, как стояли перед власть имущими десятки, а может быть, сотни поколений его предков. Но никогда они не дышали воздухом пролетарской революции, а Ли дышал им. Ничего не сказав, только взглянув на корректного, одетого в прекрасно сшитый костюм соотечественника так, что тот поежился, Ли повернулся и зашагал к выходу. Это само по себе было дерзостью. В правилах почитания младшими старших говорится, что уходить от почитаемого лица нужно так, чтобы почитаемое лицо не видело твоей спины, а все время видело твою признательную улыбку и твои знаки прощания.

Но Ли пренебрег старыми правилами. Чиновник из мандаринов не был для него больше почитаемым лицом. Несколько месяцев жизни в революционном Петрограде сделали свое дело.

Выйдя из посольства, Ли долго брел по городу в сторону вокзала. Сердцем и мыслями он по-прежнему стремился на восток, домой.

Однако поехал Ли не на восток, а на юг. Это случилось из-за Батырбека. Батырбек, как и Ли, был рабочим на лесоразработках в имении великого князя. Работали на одной делянке, грелись у одного костра, иногда даже затевали между собой, чтобы размять кости, шуточную борьбу. Ли легче, чем большинству его соотечественников, давался русский язык. Потому и познакомился с Батырбеком ближе. Дружить не дружили, но приязнь была.

Неожиданно встретившись на улице Петрограда, рослый, широкий в плечах, порывистый Батырбек облапил щуплого Ли, стал хлопать его по спине, что-то кричать, а Ли только смущенно улыбался и односложно отвечал на сыпавшиеся вопросы.

Когда с проявлениями восторга со стороны Батырбека было покончено. Ли поделился с приятелем своими заботами, сказал, что плох стал, сил лишился, умирать собрался. А умирать надо на родной земле. Только не знает, как до дому добраться. Трудно сейчас в дороге. Здоровый не выдержит.