Куклу зовут Рейзл - Матлин Владимир - Страница 7

Даже под бородой было видно, как он побледнел.

— Куда не придёшь — «это что за фамилие такое: Гельбергер?». Надоело! — Ося говорил возбуждённо. — А на следствии тогда по нашему делу сколько издевательств я вытерпел. Да и за что посадили? Я ведь практически отсутствовал. Те три девочки, которые с Риммой сидели в спальне, — их же не тронули, а меня… Думаешь, почему? — Он перевёл дух и заговорил спокойнее: — Ты прав, Володька, здесь моя страна, я это знаю. И люблю… Смешно, но так — люблю… Вот ты, небось, выключаешь радио, когда поёт русский народный хор, а я слушаю и плачу. И Чайковский, особенно Четвёртая симфония… И Лесков… А они мне на каждом шагу в морду: «Это не твоё», «Ты еврей»…

— Послушайте, Ося, — с каменными интонациями вступила в разговор Жанна. — Я тоже еврейка, но то, что вы говорите, принять не могу. Мало ли какие там подонки говорят гадости о евреях — почему мы должны их считать гласом народа? Мы, наши родители, наши прадеды родились в этой стране, мы имеем на неё такое же право, как все другие. И отвечаем за неё так же.

Ося печально помотал головой:

— Нет, Жанна, это не отдельные подонки. Я восемь лет на химическом комбинате работаю, я насмотрелся и наслушался. С меня достаточно. У меня жена, между прочим, русская, так она говорит: «Уедем. Лучше быть русской в еврейской стране, чем евреем в России». Один её папаша чего стоит…

— Особенно сейчас, когда правозащитное движение набирает силу, — продолжила Жанна, словно не слышала Осю. — Два года систематически выходит «Хроника текущих событий». Почти каждый случай беззакония становится широко известен, обо всем сообщает иностранное радио. Люди осмелели, как никогда раньше. Всё меняется…

Работа ночного сторожа на складе пиломатериалов оставляла Володе много свободного времени. Он восстановил свои «допосадочные» знакомства. Некоторые из прежних знакомых находились в лагерях, им нужна была помощь. Володя взял на себя сбор денег на посылки и поездки в лагеря. Однажды он сопровождал в Мордовию пожилую, беспомощную женщину, которая ехала к сыну, третий год сидевшему за протест против вторжения советских войск в Чехословакию. Деньги, к его удивлению, охотно давали самые неожиданные люди: учёные, писатели, артисты… У них с Жанной действительно возникало чувство, что атмосфера меняется, что вот ещё немного и власти пойдут на уступки. Наверное, поэтому так сильно подействовал на него незначительный в общем-то случай, происшедший с ним как-то под вечер в Москве.

Володя должен был встретиться по делам «Хроники» с одним человеком из Украины (тогда еще говорили «с Украины»). Дневной поезд из Калуги доставил Володю в Москву в четыре часа, встречу назначили на шесть. Жанна была в это время на работе, Саша — у бабушки, и Володя решил использовать два часа, чтобы посмотреть фильм «Освобождение». Он знал, что это всего лишь советский подцензурный фильм, выражающий точку зрения партийных идеологов, меняющуюся из года в год; но всё же ему хотелось увидеть те места, где происходили великие сражения Отечественной войны, тем более что речь шла о битве на Курской дуге, где погиб отец…

Действительно, батальные сцены захватили его. Фильм был сделан с размахом: огромное количество танков, советских и немецких, масса другой военной техники тех лет, панорама сражений, снятая с вертолёта… Володя сидел, затаив дыхание. И вдруг на экране появился Верховный главнокомандующий, товарищ Сталин (его играл незнакомый грузинский актёр). И тут произошло нечто немыслимое… Сначала по залу прокатился глубокий вздох: «О-о-он». И сразу же — гром аплодисментов. Буквально гром! Зрители яростно аплодировали, не жалея ладоней, на лицах светились счастливые улыбки. В переполненном зале сидели представители разных возрастов и социальных слоёв. Они радостно переглядывались, понимающе кивали друг другу, аплодируя и аплодируя в едином душевном порыве. Кому? Кровавому тирану, убившему десятки миллионов их сограждан…

Поначалу Володя не мог поверить, что это происходит наяву, а когда понял, то вскочил и по ногам зрителей бросился к выходу. Он задыхался. На улице жадно глотнул прохладного воздуха и сел прямо на землю. Что это было? Неужели они не знают, никогда не слышали? Не может быть, со времён хрущёвского доклада на XX съезде столько всего рассказано… Значит… что? Они его любят за то, каким он был. Они любят убийцу, мучившего их столько лет. Он, Володя, сам не веря и не ведая, сказал тогда правду: они убили Иванушку потому, что любили своего Тирана Узурпатыча.

Но тогда ради чего он отсидел два срока? Кому это нужно? Вон Ося Гельбергер — повернулся и уехал. А куда ехать ему, Володе Степанову? У него другой страны нет, только эта, только такая…

Володя зашёлся кашлем, долгим и мучительным, и едва не потерял сознание. Но всё же на встречу с человеком из Украины поспел вовремя.

А лучше бы не поспел: за этим человеком была слежка от самого Киева…

Третий Володин арест пришёлся на осень 1972 года. Взяли его ночью на квартире у Жанны.

— Нарушение паспортного режима — это уж как минимум, — сказал лейтенант бойко.

— Прошу предъявить ордер, — прохрипел со сна Володя, вспомнив ходившую по рукам самиздатовскую инструкцию «Как вести себя на допросах и при обыске».

— Это пожалуйста.

Лейтенант протянул бумажку на бланке, с печатью и подписью. Подпись прокурора была с завитушками, неразборчивая, но внизу шла машинописная расшифровка: «Ю.Н.Котельников».

Искали старательно, повсюду, даже в кроватке сладко спавшего Саши. Забрали связку книг. Одновременно, как узнал позже Володя, обыск произвели у мамы и в калужской комнатёнке. Операция проводилась с размахом: большое начальство поставило перед опричниками задачу — наконец покончить с «Хроникой текущих событий», и те старались вовсю…

Подсудимых было четверо, суд длился наделю, Володя получил семь лет лагерей. Жанна опять возила в Мордовию посылки, но на этот раз они мало помогали, от изнурительной работы Володе становилось всё хуже. К тому же он объявил голодовку, протестуя против избиения охранниками зека-литовца. Голодовку он вынужден был прекратить, но вернуться хотя бы в прежнее состояние уже не смог. Вскоре Володя Степанов потерял сознание и умер в лагерном лазарете: в конце второго года заключения, на сорок первом году жизни.

Дедушка Зубов

В семидесятых годах прошлого столетия эмигранты из Советского Союза были ещё в диковинку, на нас ходили смотреть, с нами искали встречи, нас расспрашивали: правда ли, что в той стране всё принадлежит государству, даже парикмахерские.

Принимали нас еврейские общественные организации: обеспечивали наше существование, пока мы не устраивались на работу. Но, помимо того, над каждой семьёй эмигрантов брала шефство какая-нибудь американская семья. На этих американцах лежала обязанность, так сказать, окормлять нас духовно и помогать нам бытовыми советами. Духовная опека в основном сводилась к тому, что у эмигрантов деликатным образом выясняли степень их приобщённости к религии, чтобы соответственно подыскать синагогу. Надо сказать, что большинство эмигрантов в ответ на эти предложения презрительно фыркали, поскольку считали себя людьми образованными и передовыми, а религия, как известно, есть опиум для народа в лице отсталых элементов. Что же касается бытовых советов на тему о том, где можно купить подешевле, то они с благодарностью принимались. Особенно, если шефы отвозили в нужный магазин и показывали нужный товар.

У нас тоже появилась такая шефская семья — Барбара и Айра Фишманы, интеллигентная пара нашего примерно возраста, то есть лет за тридцать. Айра профессорствовал в местном университете, его специальностью была биология; Барбара тоже занималась раньше наукой, но после рождения третьей дочки была вынуждена уйти с работы. Сейчас она сидела дома с детьми и ждала рождения четвёртого ребёнка, надеясь, что это будет, для разнообразия, мальчик.