Там, где горит свет (СИ) - Шевченко Ирина - Страница 9

Вор поднялся, ощупал штаны: просохли. Тут же натянул.

Заметил на каминной полке свой портсигар, обрадовался – уже не пустой! – и сунул в карман. Девчонка отреагировала странным взглядом, будто он на ее кровное покусился. Потом тоже поднялась с пола, рассеянно осмотрелась и неожиданно завопила так, что у Валета уши заложило:

- Ты что натворил?! Зачем?! Гад неблагодарный! Я его… А он! Ты… ты…

Она опять захрипела, закашлялась, а Тьен так и не понял, из-за чего крики.

Огляделся, выискивая причину злости. Вроде ничего он тут не сломал, не перевернул, пока был без сознания. Комната, как комната. Платяной шкаф с зеркальной дверцей, рядом – книжный с порожними полками под толстым надтреснутым стеклом… Но стекло – это точно не он: трещина старая, уже и потемнела от пыли…  Кровать без матраса, стол… На столе рядочком горшочки и баночки, где с землей, где с водой, – ни один не перекинут. Да и невелика беда, если бы что-то уронил: все равно в них сплошь сухие листья да веточки понатыканы, не настоящие же цветы!

- Цветы, - засипела девчонка, схватившись за грудь, а в глазах заблестели злые слезы. – Все мои цветы!

Кинулась на него с кулаками, но куда ей, пигалице?

- Угомонись, дура! – Тьен зажал девчонку крепким хватом, чтоб не рыпалась. – Не трогал я твои цветочки. Поливать чаще надо было!

- Поливала. С вечера… зеленые… Все ты…

Ее снова скрутил приступ кашля. Точно, чахоточная, и связываться неохота. Но когда зашла речь о цветах, вспомнил: лето, набережная, а еще до этого – аптека старого Ганса в слободе.

Вот и сочлись.

- Не трогал я твои цветы, - повторил он, дождавшись, когда ее отпустит кашель. – И спасибо, что помогла. Не забуду.

Девчонка поелозила кулаком по лицу, размазывая слезы, и хлюпнула носом.

- Шмотье какое-нибудь на меня есть? Одежда?

- Найду, - буркнула она сердито.

- Вот и ладно. Стемнеет, уйду, не боись.

- Было бы, кого, - неожиданно огрызнулась мелкая.

Она и была мелкая: тринадцать-четырнадцать, не больше. Но не из пугливых. Кутается в широкую вязаную кофту, жмется, словно от страха, а глазками-то так и шарит вокруг, чем бы тяжелым его хватить, если что…

- Звать тебя как, спасительница?

- Не твое дело!

- А если малого спрошу?

Девчонка зашипела, ощерилась: того и гляди, снова бросится, только на этот раз не с кулаками, а зубами в глотку вцепится.

- Только посмей к нему подойти!

И не дура ли? Сама в дом притащила, а теперь спохватилась, что добрые дяденьки на улице с дырками в груди не валяются.

- Софи, ты скоо? – послышалось из соседней комнаты.

- Софи, значит, - ухмыльнулся Валет. – Красивое имя. В общем, так, Софи. Я добра не забываю, рассчитаюсь при случае. А пока барахлишко мне, какое есть, подыщи, и разойдемся.

- Самого как зовут? – осмелела девчонка.

- Меня не зовут, - осклабился вор. – Я сам прихожу.

- Угу. Или приносят тебя полудохлого.

Она вышла из комнаты, зло хлопнув дверью, а в коридоре, он слышал, снова надолго закашлялась.

Лечиться ей, дурехе, надо… А не задохликов по снегу таскать, да-а-а…

Валет в который раз с удивлениям прислушался к своим ощущениям: боли не было. Совсем. Потыкал пальцем в повязку – вроде что-то кольнуло. На нем и прежде все, как на собаке, заживало, но чтобы сквозная рана за одну ночь затянулась? Чудеса, да и только. А в чудеса Валет уже лет десять как не верил. Но и разумного объяснения случившемуся не нашел, отложил на потом.

Прошелся вперед-назад по маленькой комнатушке, поглядел на усохшие листики в горшочках, пожал плечами: хлопотное это дело, цветы выращивать. Тем паче, дом нездоровый какой-то. Девчонка, вон, от чахотки доходит, а в углу - мышь дохлая валяется.

Дома Софи стало совсем плохо. А еще и парень этот… И винить некого: сама пожалела, сама притащила. Сама не додумалась сразу убрать дорогой портсигар в тайник.

И цветы, все до единого, пропали. За одну ночь! Неужели от внезапного тепла, от того, что камин с вечера растопила? Хотя какая теперь разница? Как бы там ни было, а к праздникам ни фиалок, ни гиацинтов, ни дополнительного заработка…

Расплакалась сразу, но слезами горю не поможешь.

- Софи!

Люк звал, обещала ведь скоро прийти.

- Я тут, маленький, - через силу улыбнулась она, заглядывая к братишке в комнату. – Сейчас чаю заварю, с малиной. Хочешь?

Перетертой с сахаром малины осталось всего полбаночки. Сразу казалось, что много, ели ложками, а последние недели, когда девочка сообразила, что сделанных запасов до весны точно не хватит, стала класть только в чай и только Люку. Но сегодня придется и себе положить немного, а после под одеялом отлежаться, пропотеть, как следует, чтоб простуда отпустила.

Но сперва чужака неблагодарного из дома выставить!

Порывшись в чулане, нашла коробку с отцовскими вещами. Распродать бы давно, да разве с тряпья много выручишь? Выбрала рубаху, теплую, но поплоше, такую, что не жалко. Еще одну взяла – ветошь ветошью – пусть на портянки рвет. Ватник, так и быть, пускай забирает, до нужника добежать и шаль накинуть можно. И старые валенки она редко когда надевает… А калоши не отдаст!

- На вот! – собранную одежду швырнула прямо на пол, под ноги парню.

Он поднял рубашку, осмотрел, как на ярмарке. Рот скривил, так что стало видно дырку между ровных белых зубов.

- Хахаля?

- Что? – не поняла девочка незнакомое слово.

Чужак кривиться перестал.

- Отцовская? – спросил уже по-другому. Она кивнула. – На работе, говоришь? И когда придет?

- Когда надо!

Чайник шипел, исходя густым белым паром. Воды осталось ровно половина, но на две кружки хватит. Софи насыпала заварки, залила кипятком и оставила настаиваться, а сама тем временем опять заглянула к брату.

- Кушать не захотел?

- Я захотел, - раздалось за спиной наглое.

«И зачем я вернулась в тот переулок?» - подумала она с досадой. Еле дышал же! Казалось, и до утра не дотянет! А теперь расхаживает тут хозяином, жив-живехонек, и никакой жалости к нему, Софи уже не испытывала. Но и страх перед незнакомцем, как ни странно, тоже прошел.

- То там? – встрепенулся, услыхав новый голос, Люк.

- Никто. – Девочка загородила собой проход. – Погоди еще немного, я чаю с сухариком принесу.

Затворив дверь, шипящей кошкой накинулась на чужака:

- Сказал же, что уйдешь!

- Когда стемнеет, - спокойно напомнил тот свои слова. Не спросясь прошел за ней в кухню. – Так покормишь гостя?

- Все равно же не отвяжешься.

Софи насыпала пустой каши и поставила тарелку на стол перед «гостем».

- Считаешь, я голубь – пшено клевать? – ухмыльнулся тот.

- Другого нет, - отрезала она. В холоде оставалась еще половина курицы, но мясо было только для Люка.

- Понятно, что нет. - Парень окинул кухню пренебрежительным взглядом. – Но ложку все-таки дай.

Девочка смутилась, достала ложку. Хотела тоже сказать какую-нибудь колкость: язык, слава богу, в препирательствах с торговками, заточен - но, как назло, снова закашлялась.

- Давно болеешь? – спросил зеленоглазый с сочувствием.

- Нет, - пробормотала она. – Первый день, как простыла.

- Всего день, а уже кровью харкаешь? – не поверил он.

- Ничего я не… - Во рту остался металлический привкус. – Просто горло подрала.

- Бывает, - парень пожал плечами и, как ни в чем не бывало, принялся уплетать холодную кашу. – Но, если что, и чахотку вылечить можно. У меня знакомый один собачий жир топил. Щенков собирал по округе, шкурки на шапки, а тушку выпотрошит и…

Софи почувствовала, что ее сейчас стошнит.

- Нет у меня никакой чахотки!

Новый приступ некстати согнул пополам.

- Вижу, - хмуро заметил чужак, которому, по-хорошему, полагалось сейчас хрипеть и корчиться от боли - ему, а не ей! – Только, когда к малому ходишь, рот тряпкой завязывай, заразишь еще.

От внезапного, до кости пробравшего ужаса, ноги подкосились, и Софи упала бы, не вцепись она в краешек стола. Заразить? Люка? А что, если она действительно больна? Что, если она умрет, как мама? Как он будет без нее? А если с ним самим по ее вине что-нибудь случится?