Хозяйка истории. В новой редакции М. Подпругина с приложением его доподлинных писем - Носов Сергей - Страница 3

– Спасибо. Господин Хорн, как давно, по вашему мнению, мы «имеем дело с этим индивидуальным и неповторимым явлением»?

– Я не аналитик разведывательного директората. Вам известна область моей ответственности. Конечно, вы знаете лучше меня, но поскольку вопрос прозвучал… По моим скромным оценкам,

Елена Ковалева стала работать на вас в период между шестидневной войной на Ближнем Востоке и чехословацкими событиями. Я назову январь – февраль шестьдесят восьмого. Возможно, я ошибаюсь.

– Все возможно. Нет ничего невозможного.

– Вам виднее.

– Хорошо, не будем об этом. Последний вопрос. Мы обязаны его задать по просьбе нашего политического руководства. Господин Хорн, готовы ли вы сделать заявление в телепрограмме новостей с осуждением методов ЦРУ и поддержать последние советские инициативы по разоружению? (Пауза.)

– Нет. Вы сами понимаете, это не принесет пользы ни вам, ни мне.

– Нам ясна ваша позиция. Откровенно говоря, в нашем управлении придерживаются того же мнения.

Секретный дневник Е. В. Ковалевой[5]

Май 1971 – июнь 1972

16 мая

Юбилей. 1000 дней вместе. Говорит, сосчитал по календарю, допустим, я не проверяла, конечно; если так, то – пускай.

Это много.

– Тысяча дней любви.

А я подумала: совместной работы. Или службы, точнее сказать.

Белые розы. Букет. Шампанское, виноград.

Стала мнительной. Знаю, что неспроста. Так и спросила:

– Ты хочешь узнать что-то?

– Ну зачем же ты так? – Даже как будто задет. Поцеловал. И все же: – Одно другому, – сказал, – не мешает.

В смысле – работа любви. Или любовь – работе.

Вышли на балкон. Выпили по бокалу. У меня было скверное настроение, думала, не готова.

Но он так на меня посмотрел и так улыбнулся, что все во мне перевернулось вдруг. Я сказала:

– Пошли.

Забавно. После – всегда забавно.

Страница готова. Пишется вроде. Значит, пошел. (Дневник.) С четвертой попытки. Первые три: все тетрадки – в огонь. Посмотрим, что дальше будет.

Ну-ну, красавица, изображай.

Сейчас мне кажется, я могла бы предсказать с точностью до – как обнимет – и далее… Но когда обнимал, волна в самом деле подкатывала, он знал, чего добивается… Нет, я сама торопила – давай же, давай, давай, спрашивай… – он забубнил – про какую-то встречу, да еще и в Пекине, про секретную встречу, про конфиденциальную встречу – я не хотела вдумываться чью, не хотела повторять за ним имена – этих чертовых китайцев-американцев или кто там они, да что мне до них, но бубнил, бубнил свое, спрашивал, обнимая, приедет ли тот – второй – Генри, ах, Генри, милый наш Генри, дружок – потому что от этого будто – от того, поедет ли он или нет, – будет что-то зависеть. Гнать, держать, дышать, зависеть – ненавидеть и вертеть. Я сознательная. Я очень сознательная. Ну, ты не комплексуй, говорил, ты расслабься, расслабься, ведь я же люблю тебя, понимаешь, люблю… Ненавижу это «расслабься». Расслаблялась – наверное. Если так называется – да. Он же любит, влюбленный. И я. Я – его. Чтобы крепче, просила. И хрустнули косточки. Еще, еще!.. А потом – когда понеслось – там – там – там – там – там лакуна, пробел, ничего не помню. Кричала. Не владела собой. Не могла не кричать. Все услышал, все, что хотел. Был испуг под конец – о соседях, как раньше – мелькнуло – когда в стену стучат, – но какое же тут общежитие, пора и привыкнуть – приходила в себя, – когда нет никого за стеной, никого кроме нас нет на свете нигде и никто не услышит. Устала.

И вот, открыв глаза, в потолок смотрю. Он же сразу – влюбленный! – бежит к телефону – в прихожую. Шлеп, шлеп – босиком по линолеуму.

– Добрый вечер, Евгений Евгеньевич, – и вполголоса, тихо: – информация полностью подтвердилась… Да, приедет… Да, абсолютно точно… В середине июля…[6] Уверяю вас, да… Четвертый сценарий…[7]

Голенький стоял, без халата. Думал, я не услышу. Голенький и любимый. Дурачок.

25 мая

1001 день. 1001 ночь.

Это число мне больше нравится. Чем тысяча.

Тысяча и одна ночь – в одной постели.

Не каждая – но все-таки…

Все-таки в одной!

Удивительно. Не единого пропуска!.. нет, не вспомнить… Нас даже в командировки посылали вместе – как тогда, в декабре, в Серпухов!..[8] И когда я ложилась в клинику на обследование – дважды, – его тоже укладывали со мной! В отдельной палате, в двуспальной кровати… – даже стихами выходит… Фантастика! Вот за что надо выпить, Володька, – за то, что без пропусков!.. под одним одеялом!..

Ладно спи, дорогой. А я пободрствую и тоже лягу. Зря кофе пила.

Тысяча и одна ночь – пускай не каждая – но сказок Шехерезады!

28 мая

Мне не рекомендовано думать об ЭТОМ. О том, как происходит.

Объяснили: рефлексия разрушительна. А вдруг «исключительный дар» возьмет и – исчезнет?..

Или они боятся, что, разгадав механизм ЭТОГО, я выдам тайну врагам?

Боже, но разве можно в ЭТОМ хоть что-то понять?

И какое мне дело…

………………………………………………………….

А дневник? О дневнике – ни-ни.

30 мая

Хорошо бы устроить ремонт. Переклеить обои в мужниной комнате. Побелить потолок на кухне. Рамы покрасить.

Весь день скучала.

Читала какой-то глупейший детектив, уже позабыла чей. А сходить посмотреть в другую комнату – лень.

Володька обещал к семи.

Он у нас теперь аналитик[9].

1 июня

Подписала еще кое-что, сильно регламентирующее мою жизнь. Кроме понятной подписки не разглашать секреты (много ли я их знаю?), взяла на себя обязательства не вступать в контакт с иностранцами (в моем случае «контакт» звучит, пожалуй, слишком пикантно). И даже не посещать международных выставок – без мужа (или провожатого)[10]. Притом что я и так не выхожу из дома!..

Смешнее всего, что дала подписку сохранять верность супругу. Это мое персональное обязательство.

Таких, наверное, еще никто не давал.

По всему видно, ему доверяют на все 100[11].

– А если я тебе изменю, Володя, меня посадят в тюрьму?

– А как же, родная. Только я тут ни при чем. Они сами придумали[12].

3 июня

На дачу приехали после обеда. Когда свернули с шоссе, я только тогда и обнаружила, кто едет за нами. Володя сидел за рулем, я сказала: «Смотри…» – он улыбнулся: «А ты как думала».

Сопровождали нас только до первого поста, там они остановились, и далее, через бор, мы добирались одни, без охраны; причем милиционер у шлагбаума отдал честь Володе (а может быть, даже мне – я рядом сидела…); и документов никто не спрашивал.

Е. Е. вышел сам на дорогу – встречать; открывал ворота; я почему-то ждала, что будет он при лампасах, ничего подобного – обычный тренировочный костюм, наш, не импортный, трикотажный, и штанины засучены до колен – такой дедушка-садовод. Меня он расцеловал, похвалил прическу, тут же по явился пудель по имени Риф, темно-рыжий, лизучий и, конечно, похожий на – но не хозяина, а хозяйку; та со своей стороны на генеральшу совсем не похожа – маленькая, вертлявая, лохматая. Представилась просто: Лариса.

Сразу же повели нас в усадьбу – обедать. Усадьба большая, солидная. Ели окрошку на веранде, за столом сидели еще некоторые, Володя шутил, хохмил, анекдоты рассказывал. Е. Е. же рассказывал про огурцы со своего огорода, обещал нам показать, как растут. Угощал «Посольской», я не пила. Еще о живописи говорили, хвалили Илью Глазунова за смелость, он первый, кто решился проиллюстрировать «Яму» Куприна. Лариса меня тихо спросила: «Вам нравится “Яма”?» – Я сказала: «Не очень».