Одиссея поневоле
(Необыкновенные приключения индейца Диего на островах моря-океана и в королевс - Свет Яков Михайлович - Страница 30

— Pax vobiscum[18], сеньор адмирал, — проговорил дон Андрес. — Воля их высочеств — закон, но я напомню вам об индейцах, когда вы вернетесь из Барселоны. Дозвольте же мне поглядеть на них.

Обмани-Смерть, принимая священника, по привычке схватился за пуговицу. Хоть уважал он дона Андреса, а все равно от дурного глаза пуговица отлично помогает.

— Эти нехристи, ваше преподобие, — напутствовал он дона Андреса, — народ славный. Только мерзляки они страшные. Так что глоток-другой доброго хереса им не повредит. Кстати, не грех был бы, если ваше преподобие пожаловали бы пинту этого зелья и мне, их хранителю…

Бедная пуговица! И так на одной ниточке держится, а тут, на тебе, еще одну духовную особу нечистый несет в дом у Иконных ворот. Обмани-Смерть неохотно открыл дверь, гость, оттолкнув его плечом, ворвался в дом. На госте была замызганная сутана, перехваченная широким кожаным поясом, за поясом торчала великолепная толедская дага (кинжал у священника — неслыханное это дело!), а обут он был в солдатские сапоги, подбитые звонкими подковками. Шляпа же сидела у него на затылке, как боевой шлем на подгулявшем коннике.

— Ты, что ли, хозяин этого зверинца? — пролаял гость.

— Кого имею честь принимать в доме адмирала моря-океана? — сухо спросил Обмани-Смерть.

— Заруби на своем красном носу, сеньор питух, — отрезал священник, — что адмирал твой здесь такой же хозяин, как король польский. Я — архидиакон кафедрального собора Фонсека. Дон Хуан де Фонсека. Вижу, вижу, тебе, пропойце, это имя ровно ничего не говорит. Ладно. Скоро ты узнаешь меня покороче. Где твои филистимляне? Показывай их да поворачивайся поживее, тюлень. Что? Разрешение адмирала? Знать я не хочу никаких адмиралов! Гляди!

Архидиакон отвернул полу сутаны, запустил руку в кошель, подвязанный к ремешку, на котором держались штаны, и достал свернутую в трубочку грамоту.

«Сим предписывается всем, кто с нижеизложенным ознакомится… оказывать содействие… и препон отнюдь не чинить… архидиакону… Хуану де Фонсеке, к сему вверяется для пользы службы нашей… заморских дел подготовка… Я, Королева. Я, Король… дня года тысяча четыреста девяносто третьего от воплощения Господа нашего Иисуса Христа Искупителя».

— Ясно тебе, увалень? Препон отнюдь не чинить! Ну, долго я буду ждать? Давай сюда своих нехристей! Тьфу, сморчки какие-то. В чем только душа у них держится.

Гость бесцеремонно ощупал руки и ноги пленников, заглянул им в рот и пересчитал зубы.

— Тридцать два! Совсем как у нас! Ну и хлипкие они людишки, эти язычники. Впрочем, ежели торговать ими оптом, то… Однако не твоего ума это дело. На!

Он сунул прямо в губы своего собеседника руку.

— Целуй, целуй, не мне, а сану моему воздаешь должное. Не провожай. Сам найду дорогу.

И архидиакон исчез, как бес при первом крике петуха. Исчез, чтобы во благовремении появиться снова. Очень любопытным деятелем был этот дон Хуан де Фонсека, архидиакон севильского собора. В Кастилии множество соборов, в каждом свой архидиакон. Но из всех соборных архидиаконов только на долю дона Хуана де Фонсеки выпал счастливый жребий — быть главой ведомства заморских предприятий кастильской короны.

От севильского собора два шага до Калье-де-лос-Сьерпес — Змеиной улицы, где жили богатейшие банкиры и купцы андалузской столицы.

Король севильской биржи флорентиец Хуаното Берарди как-то сказал:

— Ее высочество превзошла самого Христа, а дон Хуан де Фонсека превзошел нашу королеву. Сын божий в Канне Галилейской обратил воду в вино, королева же обратила диакона в банкира, а диакон обращает воздух в деньги. Устами месера Хуаното говорила сама истина.

Ее высочество была негласной компаньонкой банкиров Змеиной улицы, а ее наперсником стал архидиакон дон Хуан де Фонсека. У него был тончайший нюх на выгодные сделки, он знал, когда и при каких обстоятельствах надо скупить или спустить с рук хлеб из королевских амбаров, вино из погребов ее высочества.

Королеве нужны деньги? Пятьдесят миллионов мараведи? Деньги будут сегодня к вечеру. И Змеиная улица по просьбе дона Хуана развязывает кошельки, открывает кубышки. Не из любви к нему. Змеиная улица никого не любит. Но ей по душе девиз архибанкира… простите, архидиакона Фонсеки: do ut des — даю, чтобы ты дал.

Королеве нужны корабли? Двадцать каравелл для перевозки войск? Десять гребных судов для зерна и муки? От собора до гавани рукой подать, а в гавани у судовладельцев и капитанов дон Хуан свой человек. И здесь формула do ut des отворяет все двери.

Он был бескорыстным корыстолюбцем, этот дон Хуан де Фонсека. Себя он не обогащал. Довольствовался малым, взяток не брал. Но ведь извлечение денег из воздуха — занятие необычайно азартное и услаждающее душу.

У ее высочества было немало верных рыцарей, подобных дону Хуану. Рыцарей не рыцарских кровей. Судьи, правители канцелярий, сборщики податей, палачи служили ей верой и правдой, их она пестовала и лелеяла…

Адмирал, выслушав донесение Родриго о визите странного гостя, лишь пожал плечами. Не знал он, что скоро, очень скоро придется ему на узкой дорожке встретиться с доном Хуаном де Фонсекой, главой ведомства заморских предприятий их высочеств.

Путь в Барселону лежал через Кордову, Мурсию, Валенсию и Таррагону. За Мурсией река Сегура стерегла рубежи королевства Арагонского. Стеречь, правда, было нечего. Кастилия состояла с Арагоном в законном браке. Брачный союз почти четверть века назад заключили Изабелла и Фердинанд, и уния эта оказалась весьма прочной.

Но так или иначе дорога пересекала два королевства. И она проходила через самые цветущие их земли, а кортеж великого адмирала передвигался по ней в самое цветущее время года. Ведь недаром с апрельской Испанией сравнивал адмирал райские берега Эспаньолы.

И снова чужая страна. И снова города, люди, лошади, собаки, кошки, ослы, мулы, оливковые рощи, ветряные мельницы, сады, поля, горы, морские берега. И снова толпы зрителей. Слух о проезде адмирала возбудил десять провинций обоих королевств. Из дальних селений, из городов, лежащих за тридевять земель от барселонской дороги, потянулись в Кордову, Мурсию, Валенсию, Таррагону тысячи любопытных. Плотными шпалерами стояли люди вдоль улиц, и в каждом городишке на всем семисотпятидесятимильном пути повторялись картины торжественного маскарада.

Адмирал на белом коне, индейцы в золотых масках, попугаи… Всем пленникам больше всего на свете хотелось забиться в какой-либо тихий уголок, сбросить с себя маскарадные одежды и погрузиться в сон.

Ведь спать приходилось урывками на шумных постоялых дворах, и только одному Пако снились берега Острова Людей. Остальные пленники даже во сне видели орущие толпы бледнолицых зевак, церковные шпили, лошадиные хвосты и бесконечные ленты испанских дорог.

Барселона. Все путалось, сливалось, переплеталось в глазах измученных индейцев. Стены невероятной толщины, башни, и над городом каменная голова горы Монтжуич. Узкие улицы, они уже, чем в Севилье, и толпа здесь другая. Меньше криков, меньше шума, лица хмурые, плечи квадратные, береты надвинуты на лоб. Каталония. Серьезная страна и серьезные люди.

Их высочества — серьезные высочества. И у королевы, и у короля ум ясный, и оба они знают, как наилучшим образом поступать в любом случае. Королева (короля вообще не очень заботили кастильские заморские дела) не слишком надеялась на успех этого заморского предприятия. Но затея адмирала оправдалась. Разумеется, его сообщения нужно проверить, но если он и в самом деле нашел путь в новые земли на пороге Индий, то прежде всего следует подумать, как поскорее прибрать к рукам и этот путь, и эти Индии.

Адмирал… Надлежит его встретить с почетом, воздать ему по заслугам. Утвердить адмиральский и вице-королевский титул и поскорее послать на запад, в новообретенные страны. Этот генуэзец околдован собственными замыслами, он доверчив, он благоговеет перед ее высочеством.