Одиссея поневоле
(Необыкновенные приключения индейца Диего на островах моря-океана и в королевс - Свет Яков Михайлович - Страница 5

До Гуанахани оставалось 153 лиги.

Старший брат матери касика Гуабины умирал. Духи хвори давно терзали старца. Просто непонятно, почему им никак не удавалось унести его в страну Коаиваи.

Гуаяра, великий жрец, еще вчера заметил, что нос у больного вытянулся, лицо посинело и руки стали перебирать клочок ткани, которым было прикрыто иссохшее тело. И все же брат матери Гуабины не желал уходить в Страну Вечных Теней.

Гуаяра охотно помогал достойным людям совершать переселение в лучший мир. Делал он это с помощью удавки — крепкой бечевки из волокна кабуйи.

Родичи, собравшиеся у бохио умирающего, ждали, когда великий жрец приступит к делу. Гуаяра, однако, не торопился. Сперва надо было переговорить с духами, ведь именно они открывают дорогу в страну Коаиваи. Они же назначают час, когда надлежит отправить туда их избранника.

Гуаяра принес все, что требуется при беседе с духами: священную скамейку-духо, тыкву-погремушку (называлась она марака), курительную трубку и зелье-кохибу.

С этим зельем вскоре познакомились европейцы, и назвали они его табаком. Назвали по недоразумению — на Гуанахани и соседних островах слово «табак» применялось лишь к курительной трубке, а не к ее содержимому. Трубка же эта была странной формы и имела вид полой рогатинки. Рожки вставлялись в ноздри, зелье-кохиба насыпалось в короткий ствол.

Гуаяра, втянув через нос голубоватый дымок (выкурил он при этом пять или шесть трубок), отрешился от земных дум и забот. Тропой кохибы он вступил в страну духов.

Отбросив скамейку-духо, великий жрец пустился в пляс, оглушая зрителей пронзительными воплями. Лицо его побледнело, на губах выступила пена. Так ужасен был его вид, что духи сочли за благо вступить с ним в переговоры. Духи вещали утробным басом, Гуаяра отвечал им блеющим тенорком.

О чем шла речь, никто понять не мог, голоса духов и призывы их слуги заглушала взбесившаяся марака, камешки в ее брюхе перекатывались с адским грохотом. Наконец духи утихомирились, и Гуаяра пал ниц на землю. Он лежал долго и недвижно, затем внезапно вскочил и кинулся к ложу больного.

Петля затянулась на шее старца, и спустя мгновение брат матери Гуабины покинул земной мир.

Ягуа не раз присутствовал на таких церемониях и считал их делом неизбежным. Придет время, и сам великий жрец уйдет к Вечным Теням с удавкой на шее, настанет пора, и та же участь постигнет Ягуа.

Конечно, жаль покойника. Нрав у старика был веселый, одно удовольствие было ходить с ним на рыбную ловлю, а занятнее всего оказывалась охота на гуакамайо — длиннохвостых попугаев. Старик знал за большим озером места, где птиц этих тьма-тьмущая, а силки он расставлял даже лучше, чем это делал Гуаяра, великий жрец и великий птицелов.

Все это так. Но в стране Коаиваи тучные земли, там клубни юкки с человеческую голову, а в Море Теней гуляют косяки жирной макрели и любая рыба сама плывет в сети. Стало быть, покойнику будет на том свете весело и сытно. А коли так, то стоит ли о нем горевать?

Жрец скоро пришел в себя и отправился домой. Большой круглый каней Гуаяры был заказан простым смертным, но Ягуа принадлежал к числу немногочисленных избранников великого жреца и мог посещать его в любое время. Гуаяра, впрочем, не испытывал теплых чувств даже к тем людям, которым дозволен был вход в его дом. Он был угрюм, жил бобылем и отличался одной лишь слабостью — любовью к своей Утии. Утии — зверьки величиной с крысу. Они донельзя пугливы, и, несомненно, Гуаяра, приручивший свою Утию, был большим волшебником.

На Гуанахани все чистоплотны. В бохио и канеях воздух всегда свеж, все лишнее выбрасывается вон, семейные земи протерты тряпками, гамаки каждодневно проветриваются.

Великий Гуаяра высоко парил над миром, не соблюдая обычаев простых людей. Его каней являл собой печальное зрелище. Высокая коническая крыша протекала, из стен вываливались целые связки тростника, над дырой, заменяющей дверь, висели клочья пожухлых пальмовых листьев. На грязном полу валялись обрывки сетей, обглоданные кости, сальные тряпки, истерзанный гамак чудом держался на покосившихся столбах. Пахло Утией. Она невозбранно оскверняла помещение, следы ее не убирались никогда.

Вдоль стен громоздился колдовской реквизит: мараки-погремушки, новые и старые, целые и разбитые, барабаны, пучки перьев, драные пояса и золотые маски-гуаясы. Под гамаком скучали священные скамейки-духо. На одной из них восседал Гуаяра, и на плече у него спала Утия.

Гуаяра устал. Нелегкая это работа — отправлять людей в страну Коаиваи. Пришел Ягуа. Закурили. Не рогатые трубки, а туго свернутые листья кохибы. Утия сердито сказала «ррррр», спрыгнула на пол и, стуча кривыми когтями, протрусила к выходу.

— Говори, — произнес великий жрец.

— Духи Вечных Теней воздают тебе хвалу. Глаза мои видели: ты сегодня был велик.

— Кхе?! — Морщинки у глаз Гуаяры разгладились. — Кхе. — Гуаяра был таким, как всегда. — А это что? — Гуаяра пальцем дотронулся до рубца на плече юноши. Ягуа коротко рассказал о вчерашней рыбной ловле и о встрече с акулой.

— Глупец, трижды глупец! Скажи, чем акула отличается от человека?

— Ну, акула, она ведь рыба, а человек — это человек…

— Кхе. Знай же, сытая акула никогда не нападает первой. На тебе была кровь. Не было бы ее, и акула на тебя не кинулась. Ну-ка, покажи руку? — Гуаяра поднял затоптанную тряпку, опустил в кувшин с каким-то зеленым отваром и сказал:

— Прижми тряпицу к ране. А теперь дай мне корзинку с травами. Вот ту, что под гамаком. Таких трав ты еще не видел. Гуаяра собрал их за Озером Духов.

Великий жрец часто давал уроки своим избранникам, и уроки эти Ягуа очень любил. Гуаяра высыпал травы на пол и, перебирая сухие стебельки, повел речь о целебных свойствах разных видов гуанаханийской зелени.

Под конец, когда Гуаяра заговорил об одном чудо-корне с полночных островов, Ягуа спросил:

— Слышал я, что за этими островами в Стране Заката лежит большая земля. Верно ли это?

— Да. Люди с тех островов ходили туда, люди с большой земли у них не бывали. А нам эта земля ни к чему.

— А в стороне Восхода, за Большой Соленой Водой есть ли какие-нибудь земли?

— Гуаяра этого не знает. Не раз духи Урагана уносили рыбаков в сторону между полночью и восходом, назад никто не возвращался.

Подумав, великий жрец нерешительно добавил:

— В старых песнях, деды их пели, поминаются пришельцы из Страны Восхода. А в одной песне были такие слова: «Снова на горе потомкам злосчастным люд белокрылый придет от Восхода…» Забыто это все. Гуаяра устал. Уходи.

Гуаяра вытянул губы трубочкой и пронзительно свистнул. Утия ворвалась в каней и, радостно повизгивая, уселась на обычном месте — правом плече хозяина.

— Я ухожу, о мудрейший из мудрых. Скажи мне только, не придут ли к нам белокрылые?

— Духи тьмы и света наделили твоего наставника даром прорицания. Гуаяра великий пророк, и он говорит: никогда не придут к нам люди из Страны Восхода. Уходи, уходи. Пророк уже спит.

До дня «Икс» оставалось четыре дня.

Понедельник, 8 октября. Плыли к запад-юго-западу и прошли за день и ночь 11 1/2 или 12 лиг, и порой казалось, что ночью делали по 15 миль в час, если только запись эта не ошибочна. Море же было как река в Севилье. «Благодарение господу, — говорит адмирал, — воздух очень мягкий, как в апреле в Севилье, и одно наслаждение дышать им. Такой он душистый». Появилась очень свежая трава, и показалось много полевых птиц (одну из них поймали). Летели же они на юго-запад. То были чайки и утки. Видели одного глупыша.

Шел шестьдесят седьмой день плавания. Вероятно, в эти дни капитан «Пинты» Мартин Алонсо Пинсон сказал: «Птицы знают свое дело». Да, они знали свое дело, указывая кораблям путь на юго-запад.

8 октября флотилия шла вдоль Северного тропика, и в четырех градусах к югу оставался остров Пуэрто-Рико. Дыхание не слишком далекой земли доносилось до кораблей, а юго-восточные ветры гнали от берегов этой земли водоросли, возможно сорванные недавним ураганом с пуэрториканских рифов.