Дорога на Ксанаду - Штайнер Вильфрид - Страница 17

Мартин оказался не таким уж отвратительным студентом. Его тезисы были четко сформулированы и тщательно обоснованы теоретически, в чем я смог убедиться после первого же прочтения его набросков. В какие-то моменты я мог даже предположить, что рыжие волосы Мартина отражали его умственную вспышку. Преимуществом в сложившейся ситуации являлось то, что мне не приходилось долго находиться рядом с ним и мириться с его общением…

В общем, мне нравилась роль волка в овечьей шкуре. То, что осталось на моей совести, не походило на угрызения, а скорее напоминало воздушное облачко, случайно поднявшееся к солнцу и бросавшее на меня тень. Я чувствовал себя аристократом, обреченным благодаря не совсем легальному, но тем не менее законному предательству жить вне закона. Такой Робин из Локсли, который, произнося торжественную клятву, принял присягу перед щитом с гербом Анны, а не Ричарда Львиное Сердце. В моих фантазиях Мартин не годился на роль шерифа Ноттингема или сэра Гая Гисбурна, даже не тянул на злого короля Джона. Но по какой-то причине я никак не хотел так думать, и во время случайной совместной игры в бильярд вместе с Анной и Мартином чувствовал себя словно в Шервудском лесу. Кий был моей меткой стрелой, и когда я попадал в цель, дама Марианна громко смеялась. Но только тогда, когда Мартин был моим противником.

Мартин организовывал вечера, бронировал столики. Обычно мы играли в «классический пул», каждый сам за себя. Тот, кто не участвовал, наблюдал. То, как играла Анна, одновременно смущало и убеждало меня. Когда мы скрещивали с ней наши деревянные клинки, она ожесточенно боролась за каждый шар. Однажды, загнав черную восьмерку не в свою лузу, она с ужасным воплем разбила кий об пол на глазах у всех: и посетителей, и персонала. А потом договаривалась с инструктором о возмещении ущерба.

Но в большинстве случаев — и я говорю об этом безо всякого удовольствия — она побеждала меня.

А играя с Мартином, Анна становилась невнимательной и ее честолюбие в момент улетучивалось.

Если она проигрывала, то снова взбадривалась, когда мы начинали новый круг и помещали шары в треугольник. Она целовала его в щеку, come rain or come shine,[70] и концентрировалась уже на следующей игре. Если мы играли с Мартином, с ней происходило то, чего я никак не мог понять.

Хотя во время игры Анна периодически прижималась к нему и демонстрировала мне телесную привязанность к своему другу, она удивительным образом наслаждалась моментами, когда Мартину не удавался удар или шар попадал не в ту лузу. Зато если шар забивал я, она смеялась и даже аплодировала. Такое поведение Мартин не замечал или просто не придавал ему значения. А мой лишь недавно настроенный на позитивное мышление рассудок связывал это с символами игры, записывал на мой счет дополнительное очко.

Обычно такие встречи на троих заканчивались в одном из шикарных баров, находящихся в центре города. Где, как мне очень часто казалось, Анна чувствовала себя так же неуютно, как и я. Но то, что она с такой настойчивостью предлагала эти кафе, становилось для меня одной из тех загадок, которые она загадывала и тем самым приводила меня, старого недотепу, в замешательство. А может, это говорил давно пропавший дух жизни на моем левом плече — маленький эльф с голубыми крыльями, клювом тукана и медовым голосом, разбуженный поцелуем Анны среди ночи, полной красных великанов и зеленых чертенят.

— Возможно, она просто хотела показать, насколько вы похожи, схожи духовно, понимаешь, как две ищущие души в большом, повседневном мире.

— Ах, замолчи, — зашипел я через левое плечо, когда он снова попытался что-то сказать.

Но нужно признать, я тоже заметил нечто похожее, когда мы топтались там взад и вперед под горящими лампами, Анна и я, словно птицы на перекладине, гиацинтовый и ощипанный серый попугай, загнанные в блестящую клетку.

— У вас есть портвейн? — спросил Мартин, с головы до ног обращенный в новую, опасную для новичка религию. С тех пор как он попробовал у меня портвейн двенадцатилетней выдержки, нам часто приходилось заказывать какой-нибудь дешевый эквивалент из имеющихся в венских барах, в моем случае со скрытым отвращением. Например, «Зандеман Руби» или, еще хуже, сахарную смесь для травли насекомых. Однажды я стал свидетелем того, как Анна ловким движением руки теннисиста отправила содержимое стакана, как сказал бы Даниель, в пластиковый мир имитации кактуса. А чтобы Мартин не заметил сего еретического акта, она, искренне улыбаясь, с шармом доброжелательной покровительницы выудила из кармана сигарету «Кэмел» и прикурила от моей зажигалки. И попросила своего друга заказать ей белого сухого вина. С подобными моментами, когда твоя возлюбленная прикасается к твоей руке, прикуривая сигарету, подчас бывает трудно справиться. Я искренне тосковал по вкусу рислинга «Изумруд» и прикосновениям Анны, а Мартин постепенно входил в раж.

— Вордсворт, — говорил он, размахивая портвейном над своими огненными локонами так, будто хотел сам себя окрестить, — был тем, кто не мог никого потрясти.

По крайней мере он не называет его больше, как домашнее животное.

— Поэтому вы все всегда считаете, что благодаря ему Колридж, ветрогон, смог так воспарить. Это как быстрый взлет с твердой поверхности.

Настала пауза, которую я очень хорошо знал и иногда прерывал из-за нечеткости понятий, как, например, «вы все» или «всегда», и просил его отвечать за свои слова. В конце концов, он мой ученик, а я — мастер. Тогда почему же я не заказываю графин с вельтлинским «Изумрудом» для нас с Анной или на худой конец только для себя?

— На самом деле, — сказал Мартин (я не знаю никого в моем филологическом окружении, кто бы говорил столь безапелляционно), — на самом деле Колридж мог бы и дальше писать, даже если ему исполнилось бы девяносто восемь, если бы Вордсворт не перетянул бы его так жестоко в свой сплоченный буржуазный мирок.

В такие моменты я обычно указывал Мартину на резкость формулировок и давал ему понять, что я бы направил его мысли в другую сторону.

Анна никогда не вмешивалась в наши дискуссии, но в тот момент, когда мы говорили о магическом годе, я заметил на ее губах что-то странное: гибрид улыбки, наполовину язвительный, наполовину сочувствующий. Словно перед ней в освещенной комнате находились два слепца, натыкавшиеся на разные предметы, старательно ощупывая их, чтобы составить общее впечатление об этом помещении, в то время как она видела абсолютно все. Часто она внезапно вставала, кокетливо произносила нечто вроде:

— Я оставляю моих умных мужчин на некоторое время наедине. — Потом медленно шла к стойке бара, опрокидывала двойной мартини и заговаривала с другими гостями. Через некоторое время со стороны стойки доносился громкий смех, а я старался не показывать виду, что мне намного приятнее было бы слушать смех Анны, чем монологи Мартина.

Все же ярость, с которой он выражал свое пристрастие, меня поражала.

— В сущности, — сказал он однажды (кстати, еще одно из тех выражений, от которых я тщетно пытался его отучить), — в сущности, Вордсворт являлся творением самого Колриджа, и, как он обычно поступал со всеми своими великими произведениями, его он тоже не закончил.

У меня не вызывало сомнения, что Мартин просто стянул у кого-то эту мысль, но я не знал у кого. Хорошая кража заслуживает уважения. Я заказал еще два «Зандеман». Отчасти в качестве жеста доброй воли. Анна улыбнулась мне из-за стойки — заговорщически, как утверждал мой эльф.

И все же я не мог удержаться от искушения целыми днями названивать Анне. Но только днем, потому что вечером это было бы очень рискованно. И даже если бы мне настолько не повезло, я непременно придумал бы что-нибудь. Просто положить трубку было не очень хорошей идеей, к тому же я не настолько одарен, чтобы имитировать голоса. Но сложные ситуации разрешаются, как правило, в момент их возникновения.