Агент полковника Артамонова
(Роман) - Яроцкий Борис Михайлович - Страница 10

Николай Николаевич Обручев представил капитана Артамонова военному министру генерал-фельдмаршалу Милютину.

— Этот офицер, — сказал профессор, — наиболее подходит для работы в Турции. У него, как я уже не однажды убеждался, острый глаз и гибкий ум, склонный к анализу явлений.

Профессор Обручев выразил свою мысль в манере римских ораторов, того же Цицерона. Военный министр, сам будучи профессором Академии Генерального штаба, его прекрасно понял.

Дмитрий Алексеевич Милютин и Николай Николаевич Обручев, старые друзья и единомышленники, оскорбленные поражением России в Крымской войне, когда Англия и Франция заставили Россию подписать унизительный мир, готовили реванш — во что бы то ни стало взять Константинополь, утвердиться на берегах жизненно важного для нашего Отечества выхода в Средиземное море.

Их стремление, зная мнение обоих, горячо разделял капитан Артамонов. Для него даже само слово «Стамбул» вызывало брезгливую мину. Каждому славянину известно, что Константинополь веками питал славянскую цивилизацию идеями добра и справедливости. Поэтому в русской офицерской среде все настойчивей раздавались призывы: «Даешь Константинополь!»

Как-то раз Николай Дмитриевич, будучи с невестой в офицерском собрании, от нее услышал: «Коля, ведь в Турции избегают произносить слово „Константинополь“, как будто его нет». — «Зато он есть в сердце каждого русского офицера», — ответил капитан, как отвечал бы на экзамене по офицерской этике.

Евгении Михайловне ответ понравился. Она тоже была патриоткой-славянофилкой. Рассказала отцу, что ответил ей жених, и Михаил Игнатьевич Пчельников, этот чиновник высокого ранга, верный идеям объединения славян, сказал: «Я твердо верю, Николай войдет в Константинополь победителем».

Вспомнив этот эпизод, Николай Дмитриевич невольно усмехнулся: до поверженной столицы Оттоманской империи еще так далеко, а ночлег в Тырново надо было искать сейчас.

Не сразу, но ночлег нашелся. Мальчишка, который побежал к отцу спрашивать, продаст ли он сено, оказал добрую услугу.

Для верности, чтоб отец мальчика согласился продать сено, Константин Фаврикодоров шепнул: «Запомни, Георгий, эти дяди от деда Ивана».

— Русские? — обрадовался мальчишка. — Русским мой отец обязательно продаст.

Отец Георгия сделал больше. Он не только почти задаром отпустил сено, но и предложил ночлег для всей экспедиции, а для лошадей — уютную конюшню. Во двор загнали кибитки.

— За имущество не беспокойтесь. На ночь я спускаю псов, — заверил гостеприимный хозяин. Внешне он мало был похож на болгарина: светло-русый, голубоглазый. В нем четко проглядывало что-то восточно славянское.

Хозяйка, средних лет миловидная шатенка, приготовила ужин: кукурузную кашу на сливочном масле. Насквозь промокшие геодезисты ели обжигающе горячую кашу, хвалили хозяйку:

— Такой мы и дома не едали.

Знаток кулинарии Хоменко показал свою осведомленность:

— У нас в Приднестровье эта каша называется мамалыгой.

Хозяин с гордостью ответил:

— Мой дедушка родом из Приднестровья. Попал к туркам в плен. Перевозил через Дунай суворовских лазутчиков. Лазутчики попали на засаду, с ними был мой дедушка-лодочник. Русские отбивались до последнего вздоха. Там и легли под турецкими ятаганами. Вместо плена русские предпочли смерть. Царство им небесное.

Хозяин перекрестился, как в России крестятся православные — тремя перстами.

— А как же ваш дедушка в живых остался? — заинтересованный рассказом, спросил Чикутин.

— Дедушку схватили. Тогда ему было, как сейчас Георгию, — показал на сына. — Дедушку продали в Грецию. Купец из Габрово, болгарин, выкупил его, взял на воспитание.

Константин, тоже взволнованный рассказом, чуть было не спросил, кто этот габровский купец, но сдержал себя.

Николай Дмитриевич предостерег:

— Не стоит намекать, что вы местный житель. Заинтересуются вашим прошлым, выйдут на вашего мудира. А тот вспомнит о поджоге почты…

Утро следующего дня выдалось солнечным. Русские, поблагодарив Денковых, выехали в поле, занялись привычной работой. А Константин Фаврикодоров, получив инструкции от начальника экспедиции, тайно отправился в Габрово.

По совету Николая Дмитриевича ему пришлось изменить свою внешность. Теперь у него была борода с проседью и огромная копна курчавых волос. Турецкий костюм делал его неузнаваемым.

В руках он нес плетеную из ивовых прутьев круглую корзину. Эту корзину он припас еще в Варне на базаре мелких поделок. Там же он купил два пакета анатолийского табака — отцу в подарок, матери — иконку с изображением святого Кирилла, просветителя болгар, сыну — ножик из немецкой стали, а жене, если удастся ее увидеть, серебряный перстенек с изображением ангела.

А еще были при нем несколько золотых монет с изображением двуглавого российского орла и на гербовой бумаге свидетельство, удостоверяющее Фаврикодорова как подданного России, участника научной геодезической экспедиции.

Свидетельство — это охранная грамота. Но у жандарма, который потребовал бы документ, вызвало бы недоумение, почему этот болгарин в турецкой одежде?

Расчет был до наивности прост: правоверный турок — господин над болгарином, документы спрашивать вряд ли кто посмеет.

Город был все тот же. За шестнадцать лет разлуки здесь мало что изменилось. Разве что в центре города, сразу за мечетью, появились двухэтажные дома: первый этаж каменный, второй — деревянный. В этих домах, как потом Константин узнал, жили военные начальники, главным образом командиры таборов: пехоты, кавалерии, артиллерии. Таборы были пока только на бумаге, но в случае войны их предполагалось набрать из запаса, из так называемого ихтиата.

На окраине Габрово тоже строились дома, но гораздо беднее и неказистее. Сначала ходили слухи, что в этих домах, которые возводили иностранные специалисты, прежде всего англичане, будет размещаться кочевое племя, по всей вероятности сербские и черногорские цыгане.

На вопросы любопытных англичане отвечали уклончиво: «Да, это племя кочевое, но с кинжалом в зубах. Будут резать русских».

Габровцы, извечные любители юмора, считали, что чопорные иностранцы с туманных берегов Альбиона шутят. Солнце и вино, как известно, располагают к юмору, даже если это юмор висельников.

Довольно скоро габровцы убедились, что в шутке иностранцев была большая доля правды. Эти дома — в каждой семье не меньше дюжины детей — стали заселять выходцы из России, прежде всего с Кавказа. По вере они, как и турки, были мусульмане. Для них англичане и мечеть построили.

Уже более ста лет на Северном Кавказе они резали русских, а русские в ответ сжигали их аулы. Для горцев война стала образом их жизни. Кто им платил, тому и служили. Меняли хозяев, как лошадей. Так, горец Шамиль, не получив от турецкого султана оружия и денег, перешел на службу к русскому царю, поселился в Калуге со всем своим гаремом. Жил бы долго, если бы не вздумал посетить Мекку. Там его и подсидели недавние друзья, недовольные заключением мира с русскими.

Воинственные кавказцы не мыслили себя без военной добычи. По этой причине много черкесов переселилось из России в Турцию. Некоторым из них было отведено местожительство на окраине Габрово. Из черкесов для войны набиралось надежное войско. Большая их часть придавалась полевой армии. Сами турки их называли башибузуками (ассакири-муавине — сорвиголовы).

Пока не было войны, башибузуки объединялись в банды. Грабили и убивали болгар, но за убийство турка черкесом рубили головы всей его семье, включая малолетних детей, будь их у черкеса хоть полторы дюжины. В Габрово, например, не помнили случая, чтобы черкес зарезал турка.

У черкесов считалось шиком похищать людей. Их выгодно сбывали в Африке. За молодого, сильного и здорового русского турецкие купцы давали две скаковые лошади или одного верблюда.

После Крымской войны на Кавказе наступило затишье. Русская армия взяла под контроль все дороги и аулы. Похищать и переправлять людей в Турцию стало трудней и опасней. Схваченного бандита казнили, а его семью вывозили в Сибирь. Если в ауле обнаруживали банду, сжигали весь аул, давая жителям час на сборы. После крутых мер, предпринятых русским правительством, волна бандитизма на Кавказе пошла на убыль.