Любовь, опрокинувшая троны - Прозоров Александр - Страница 21

После двух кругов ковш опустел, и Михаил Федорович бросил кости.

– Черное! – выдохнул он, и кубики послушно повернулись чернотой наверх.

Нагой рассмеялся, сгреб серебро и спросил:

– Еще по одной, други?

– Везет тебе, боярин! – завистливо выдохнул Корела и выложил на скамью блестящую монету.

– Должна же и мне хоть раз удача выпасть! – недовольно оскалился Раков и тоже полез за серебром.

Михаил Федорович черпнул еще ковш хмельного меда, отпил, пустил по кругу. Тоже сделал ставку.

– Черное! – упрямо повторил приказчик, бросил… и разочарованно выдохнул: – Проклятый Карачун! Белое!

Мужчины скинулись по серебру, казак затряс ладонями… Поморщился:

– Пустышка! Опять, вестимо, к тебе удача повернулась, боярин!

– Белое!

Костяшки покатились и повернулись черной стороной вверх.

Кон увеличился еще на три монеты.

– Ну же, ну же, ну же… – Приказчик что есть силы затряс ладонями. – Черное, разорви меня березой!

Костяшки запрыгали, покатились…

– Е-е-е-сть!!! – Мужчина радостно вскинул руки над головой. – Ну наконец-то!

Раков сгреб серебро, высыпал в подсумок, оставив только одну монету, и показал ее сотоварищам:

– Продолжаем?

Проигравшие вздохнули, сделали свои ставки.

– Белое! – Казак бросил, и тоже угадал. Но лишь разочарованно цыкнул зубом: – Всего две к одной. Давайте еще кружок?

Боярин зевнул, опять зачерпнул, пустил ковш по рукам. А затем на скамью снова легли три монеты, через которые почти сразу перекатились костяшки.

– Пустышка! Вот и мимо тебя удача прошла, Михаил Федорович! – щелкнул пальцами казачий старшина, а приказчик просто сгреб со скамьи кубики. Затряс в ладонях, злорадно ухмыляясь.

– Где моя не пропадала? Белое!

– Пустой ход! – теперь настала очередь смеяться боярину. Андрей Корела, наоборот, сосредоточился, нашептывая что-то над костяшками.

– Ш-ш-ш… Черное! – Он разжал ладони. – Есть! Этот кон мой! Две монетки, зато мои! Курочка по зернышку клюет…

– Из церкви благополучно вернулись, Михаил Федорович? – Из Дьячей избы[11] вышли четверо стряпчих и направились к игрокам.

Никита Качалов, Данила Третьяков и еще какой-то писарь с перепачканной чернилами бородой тяжело дышали в отороченных мехом, распахнутых кафтанах, под которыми белели полотняные рубахи, и только Данила Битяговский, сын надзирающего за воспитанием царевича дьяка Михаила Битяговского, щеголял в зеленой атласной рубахе и длинной синей ферязи без рукавов, шитой из дорогого индийского сукна. Для теплой погоды – самая подходящая одежда.

– Как Дмитрий Иванович, в порядке ли? – еще раз спросил Даниил Михайлович.

– А чего с ним сделается? – не поворачивая головы, буркнул Михаил Нагой. – Вон балуется.

Родовитый боярин не собирался отчитываться перед недорослем, сидящим на писарской должности. Демонстрируя полное свое небрежение собеседником, он даже зачерпнул еще меда, отпил, пустил ковшик по кругу.

Молодой стряпчий подошел ближе, глянул на играющих в ножички мальчишек. Небрежно сообщил:

– Мы, Михаил Федорович, ныне пообедать отлучимся. Коли нужда возникнет, на отцовское подворье вестников посылай.

Боярин Нагой на подобное указание и вовсе не обратил внимания; демонстративно пропустил мимо ушей, повторно прикладываясь к ковшу со сладковатым хмельным напитком.

– Ой, а чего это с царевичем? – Молодой стряпчий двинулся к мальчикам.

В этот раз Михаил Федорович соизволил повернуть голову, найти взглядом поповского сына… И по его спине пополз холодок.

Одна из двух главных примет царевича Дмитрия: большая родинка у носа – исчезла!

Отклеилась, потерялась, пропала. Осталась только та, что на лбу. И это означало, что прямо сейчас, через мгновение, главный секрет семьи Нагих будет раскрыт. Все узнают, что настоящего, истинного Дмитрия Ивановича в Угличе нет, давно пропал! Что перед слугами царскими и самим государем его изображает обычный худородный мальчишка.

Боярин, стремительно трезвея, медленно поднялся.

Что-то нужно было сделать – прямо сейчас, немедленно! Пока проклятый стряпчий не успел поднять тревоги!

Рука боярина скользнула к поясу, он сделал три быстрых шага к Даниилу…

Между тем глаза младшего Битяговского уже округлились от страшной догадки. Он сделал глубокий вдох, открыл рот и что есть мочи закричал:

– Изме… – Крик оборвался предсмертным хрипом, и Михаил Федорович отступил назад, выдергивая окровавленный нож из спины увидевшего лишнее бедолаги. Вскинул руку, указывая на его сотоварищей:

– Держи их!

Стряпчие, серея лицом, попятились. Никита Качалов схватился было за нож, однако Андрей Корела, поднявшись с чурбака и глядя куда-то влево, одним стремительным широким движением выхватил саблю и тут же с полуоборота рубанул его поперек груди, рассекая сверкающим, остро отточенным клинком и кафтан, и рубаху, и живую плоть под ними. Мужчина только охнул и, уже мертвый, откинулся на спину. Его товарищи, уже не помышляя о сопротивлении, кинулись бежать.

– Не упустите! – рявкнул Михаил Федорович.

Казачий старшина с показной неспешностью воткнул окровавленный клинок в землю, вложил пальцы в рот и оглушительно засвистел. Стоящие у ворот караульные повернули головы.

– Валите их! – коротко распорядился Корела, для пущей наглядности проведя большим пальцем по горлу и ткнув указательным пальцем в сторону драпающих мужчин.

Охрана заулыбалась, предвкушая развлечение, поднялась с лавок, потянула из ножен клинки. Стряпчие, осознав опасность, повернули и, петляя и визжа, как зайцы, прыснули в стороны, исчезли между пристенными амбарами и сеновалом.

– Свят, свят… – Тихий выдох заставил боярина метнуть взгляд на крыльцо. Там, в ужасе наблюдая за происходящим, застыли трое слуг.

– Раков, детей лови! – крикнул Михаил Федорович и бросился к ступеням.

Холопы, поняв, что их ждет, кинулись в дом, но врезались в затворенную дверь. Один догадался скакнуть через перила и юркнуть за сложенную у стены поленницу, другие замешкались. Мелькнул брошенный казаком нож, звучно ударился о створку, вынудив слуг в испуге пригнуться, замешкаться. Они снова толкнули двери, вваливаясь в сени, кинулись ко вторым дверям, но не успели – молодой и быстрый казачий старшина, распластавшись в прыжке, дотянулся кончиком сабли до ноги одного, вынудив припасть на колено, тут же рубанул по голове второго, обратным движением добил подраненного.

Запыхавшийся боярин, забежав в дом, только облегченно кивнул, выскочил обратно, перевалился через перила, шумно бухнувшись в какие-то палки и носилки, забежал за поленницу, зло сплюнул:

– Сбежал! Корела, ты его видел?

– Осип это был, няньки Волоховой сын, – отозвался с крыльца казак. – И чего дальше будет, Михаил Федорович?

– Стряпчих в реку, и скажем, что не видели. Ушли и пропали. Холопов туда же, и концы в воду. Сестре велю не искать. И няньку выпороть, дабы впредь за приметами следила! Вот токмо Осипа надобно обязательно словить, – озабоченно добавил боярин Нагой. – Много лишнего видел. И этих…

«Эти» еще бегали по двору, отчаянно пытаясь спасти свои жизни. Писарь, проползя под амбаром, попытался зарыться в сено. Однако многоопытные в грабежах казаки сразу заметили странное шевеление сухой травы и принялись колоть сеновал пиками. Вскоре болезненный вскрик показал им, где находится жертва. Несчастного выволокли за ноги и беззлобно добили усеянным железными шипами шестопером.

Данила Третьяков оказался чуть более везучим – заметил приоткрытую дверь, заскочил в нее, накинул крючок, побежал наверх по ступеням. Однако стряпчий отлично знал, что рано или поздно его все равно найдут и убьют. Он так и не понял, что вдруг такое случилось, и с чего боярин Нагой внезапно взъярился на молодого стряпчего? Но очевидца сего душегубства Михаил Федорович в живых, понятно, не оставит.

За дворцом же с плачем и воем улепетывали от приказчика Русина Ракова семилетние мальчишки. Они тоже ничего не понимали, и им тоже хотелось жить, а не валяться в лужах крови, как двое зарезанных у них на глазах добрых людей.