Дурная кровь - Даль Арне - Страница 48

Двигаться дальше, когда двигаться некуда — задача не из легких.

Они чувствовали — и говорили об этом, они вообще много разговаривали, из любовников они теперь почти стали друзьями — так вот, они чувствовали, что не хватает какого-то маленького кусочка, чтобы мозаика сложилась, и от этого становилось неспокойно, хотя вроде бы и повода для беспокойства не было.

— Мы что-то упускаем, — сказал Пауль однажды вечером, сидя в ресторане отеля. К этому времени они уже расстались с мечтой побывать где-нибудь, кроме офиса ФБР, такси или гостиницы. Йельм регулярно поддерживал связь с домом. В первые дни, страдая от неопределенности своих отношений с Черстин, он с трудом заставлял себя звонить Силле, но постепенно, по мере того как отношения с Черстин освобождались от всего личного, звонки домой стали восприниматься как нечто само собой разумеющееся. Он даже скучал по Силле — когда время оставалось.

— Упускаем? — переспросила Черстин, продолжая жевать кусок тушеной трески. — Мы все время что-то упускаем. Чем больше находим, тем больше упускаем.

Она сделала глоток вина. Йельм смотрел, как двигается ее кадык. Находясь так близко от нее, перестал ли он считать ее красивой? Нет, не перестал. Но его желание нашло альтернативный выход, которого раньше не было.

— Мне кажется, мы уже знаем достаточно.

— Что мы тогда здесь делаем?

— Ищем импульс. Слабый электрический разряд, который свяжет и приведет в движение все разрозненные частицы.

— Ты романтик, — сказала она и улыбнулась. Он видит ее улыбку слишком часто, и она уже не возбуждает его? В голову лезли нелепые мысли.

Они перестали считать дни. Сидели как рыбы в аквариуме. Однажды утром в дверях показался Ларнер. Возбужденный, с пистолетом под мышкой.

— Не устали? — заорал он с порога.

Четыре воспаленных глаза скептически посмотрели на него.

— А что вы скажете насчет настоящей работы? Иностранные наблюдатели участвуют в операции против наркомафии.

Йельм и Хольм обменялись взглядами. Пожалуй, разминка им сейчас не помешает.

Они побежали за Шонбауэром по коридору. Пол под его тяжестью вибрировал, словно сейсмический пояс переместился с западного на восточное побережье.

— Значит, так, — сказал Ларнер, — сейчас мы помогаем ATF^[63]. После того, как наш К переехал к вам, нас не знают чем занять. Остальные серийные убийцы штата находятся на попечении других сотрудников. А мы отправляемся к наркоманам в Гарлем, вам представляется шанс посмотреть американской действительности прямо в лицо. Не отставайте.

Они уже были на улице. Тут же подъехал огромный черный американский автомобиль, Черстин и Пауль запрыгнули в него и сели рядом с Ларнером и Шонбауэром. Все четверо поместились на заднем сидении. Оба агента были в куртках с яркими желтыми буквами ATF. Как похоронная процессия, у которой могут украсть покойника, кавалькада, состоящая из одних черных машин, на скорости протиснулась через заторы и пробки и прибыла в северный Манхэттен, район, где жили те, кто потерял надежду, кто был принесен в жертву, кто умер еще при жизни. Фасады домов становились все более ветхими, и вскоре шведам стало казаться, что они находятся где-то в разбомбленном городе. Среди встречных людей попадалось все больше темнокожих, потом белых не стало видно совсем. Метаморфоза хоть и страшная, но логичная: из белого Даунтауна они переехали в черный Гарлем. Закрывать на это глаза, бессмысленно. Это факт.

Машины вереницей выстроились вдоль улицы. Из них выскочили одетые в куртки ATF люди с оружием наперевес и, построившись рядами, бросились в заброшенный полусгоревший сад, сметая на пути всю уцелевшую растительность.

— Не подходите близко, — предупредил Ларнер и примкнул к бегущим. Они растянулись вдоль дороги, отделяющей сад от следующего квартала. Взгляды всех были устремлены на старый дом, один из двух, чудом уцелевших в этом квартале. Дом был окружен отрядом автоматчиков в форме ATF. Их было много, они стояли, прижавшись к грязным глинистым стенам, которые, казалось, того гляди растрескаются под палящим солнцем.

Над асфальтом дрожало горячее марево. Было тихо и безлюдно. Вместо черных лиц черные куртки и желтые надписи. Несколько голубей сорвались с места и облетели дом, совершая странные восходящие круги, словно стремясь к солнцу. Единственное облачко растворилось в вышине. Все застыли в ожидании сигнала. Немая сцена. Так во время съемки ждут сигнала фотографа. И вдруг все пришли в движение, все одновременно бросились внутрь развалин — целая армия сильных муравьев пошла на штурм старого муравейника. Шведы остались на улице одни — парочка беззащитных иностранных обозревателей, которых того и гляди затянут в какой-нибудь подъезд и дадут на собственной шкуре попробовать американской жизни. Из дома доносились одиночные выстрелы, слегка приглушенные, похожие на голливудские спецэффекты. Потом раздалась короткая автоматная очередь, снова выстрелы. Негромкий взрыв. И спустя всего несколько минут — полная тишина. В дверях показался человек, черный человек в черной куртке. Он помахал им рукой. Они не сразу поняли, что это Ларнер и что он подзывает их к себе.

— Пойдемте, — предложил он. — Посмотрите, как мы живем.

В воздухе стояла густая пыль, ее кристаллики заблестели на солнце, едва Ларнер открыл дверь дома. Сразу запершило в горле. Оказалось, что это не пыль, а порошок — они вдохнули наркотик. На первом этаже несколько крупных чернокожих мужчин лежали на полу, обхватив руками затылок. Охранники, которым уже нечего было защищать. Двое скрючились в странных позах возле стены. Из открытых ран по капле сочилась кровь, постепенно густея и застывая на воздухе. Ларнер поднялся этажом выше. Комната за комнатой, в каждой химическая лаборатория, разбитые колбы, перевернутые бутылки, чадящие газовые горелки и густое облако пыли. Труп среди осколков на столе, изуродованное выстрелами тело покрыто слоем беловатой пыли, которая на глазах краснеет и коркой покрывает мертвое тело. Здесь тоже на полу люди, руки на затылке. Тишина. Штиль после бури. Тишина перед бурей. Следующий этаж. Третий. Тоже лаборатория, но аппаратура другая. Пластиковые пакеты порваны, белое содержимое летает в воздухе, как туман над озером. Руки на затылке. Мертвый человек свесился из окна. Кусок стекла, как плавник акулы, торчит из живота. Окна открыты. Порошок разлетается над городом. Одурманенные голуби звучно воркуют. Белый ветер носится по этажам, залетает в дальнюю комнату, где лежат аккуратные пачки долларов. Порыв воздуха разрывает бумажную ленточку, подхватывает зеленые бумажки. Они кружатся по комнате, их ловят. Комната начинает вертеться, коричневое пятно на джинсах лежащего человека расплывается. Они стоят в самой дальней комнате. Ларнер улыбается. Его улыбающееся лицо вдруг разваливается пополам. Половина головы взлетает вверх, снова падает. Кожа отделяется от черепа, мертвое лицо хохочет разверстой пастью, под этот смех кожа опять прилепляется на место.

Йельм, спотыкаясь, идет к окну, жадно хватает ртом грязный, но хотя бы не отравленный воздух.

— Вы просто надышались, это пройдет через несколько секунд, — успокаивает Ларнер.

Черстин садится на пол у окна, обхватывает себя руками. Йельм держится за подоконник, стараясь сконцентрировать взгляд на каком-нибудь предмете. Голова кружится. За его спиной начинается движение. Тишина взрывается голосами и звуками. Лежащих людей поднимают и выводят, раздаются крики, ругань. Пауль и Черстин этого не видят.

Пара голубей легко и непринужденно появляется откуда-то с небес и устраивается на соседнем доме. Они неподвижно сидят на коньке крыши. Единственная неподвижная точка в плывущем мире.

— Постарайтесь некоторое время не дышать, — раздается за спиной голос Ларнера. — На ошибках учатся.

Он их проучил. Только сейчас Йельм понял, что Ларнер их проучил. Однако глаза его не отрываются от голубей. Голуби уже покинули крышу и что-то клевали внизу, потом снова взлетели, но еще оставались в пределах видимости. Йельм смотрел, как они выполняют фигуры высшего пилотажа, точно повторяя движения друг друга. Оказавшись в радиусе наркотического зловония, они резко взлетели вверх и стали планировать в загрязненном воздухе, пока наконец не опустились на карниз дома напротив. Йельм перевел взгляд на окна верхнего этажа. Сначала за грязным, отливающим на солнце стеклом ничего не было видно, но постепенно глаза привыкли и стали различать силуэты. Мужчина и мальчик. Отец поднимает руку и бьет сына — классический, унаследованный из глубины веков жест — пощечина, один раз, другой, третий, много раз одно и то же движение, которое как будто специально повторяют, чтобы привлечь внимание Йельма. Постепенно это повторяющееся действие вытесняется статичной картинкой, которая, многократно умножаясь, проецируется в сознании Йельма: сын смотрит на ударившего его отца, взгляд сына, буря чувств в его душе. На эту картинку наслаиваются другие: Лабан Хассель, снизу вверх глядящий на своего отца, его собственный сын, Дан, дети Гуннара Нюберга — каждый из них снизу вверх смотрит на своего отца. И, наконец, К. Он тоже среди них, он снизу вверх смотрит на… К.