Стратегия. Гоблин - Денисов Вадим - Страница 16

Убил за секунды, затем той же так и не разжатой рукой волоком втащил труп в подворотню. Быстро все произошло… Тем временем Она, посматривая во все стороны, молча стояла в переулке на фишке. На вассере, как тогда говорили.

Обыскал. Финку, простенький клинок, неряшливо изготовленный в заводской слесарке, сломал в щели между кирпичами, выкинув обломки подальше. В правом кармане нападавшего обнаружился обшарпанный пистолет ТТ с двумя полными обоймами, сразу перекочевавший ко мне, а также деньги и талоны на хлеб, последних было много. Награбил, сука… И что? Вернуть я их не мог, поэтому позже сжег в камине: моим хлеба и так хватает, а палиться на них не стоит. Улика страшная, а так хлеб хоть никому не достанется левацкий.

Деньги взял. Рынок в Ленинграде работал даже в самые тяжелые дни блокады, какая-никакая меновая торговля была всегда. Кстати, подобные криминальные субчики вокруг базара и обретались, вычислить их не составляло труда. Мне до сих пор непонятно, почему менты не вязали их скопом за безделье и внешний вид абсолютно протокольного типа. Эх, добра была Советская власть…

Пистолет я хранил не у Нее дома, а в одной из пустых квартир подъезда, что давало возможность оперативно оказаться при оружии в случае возможного шухера после переноса.

Сверхзадача? Имелась. Мне нужно было сделать так, чтобы набравшаяся сил, но не окрепшая до подозрений женщина устроилась на работу, перейдя на другой паек и обретая еще одну личную социальную значимость, вот к этому и вел. Но детей в школу отпускать было нельзя, я хотел дотянуть до лета, когда станет легче, а там скоро уже и блокаду прорвут.

Тем и занимался в снах-переносах, которые случались все реже и реже, а полностью прекратились лишь тогда, когда я оказался на Платформе-5. Как обрезало.

И теперь еще раз о конфетах.

Это, пожалуй, была единственная возможность помочь хоть кому-нибудь еще, кроме опекаемой семьи, и для этого я ходил с Ней к очередям. Многие родители были с детьми, боясь оставлять слабеньких малышей без присмотра. В очереди за ними почти не следили, контролируя лишь удаление от мамаши, и дети со скуки пытались играть друг с другом. И со мной, городским дурачком. Вот там я и подсовывал им конфетки, предварительно освободив сладости от оболочки. Удержаться они не могли, сразу запихивая их в рот. Конечно, кто-то рассказывал мамке, что вон тот, привычный уже всей очереди веселый дядька угостил вкусным. Вряд ли это могло вызвать особое удивление – не хлеб ведь. А чего с дурачка взять, его и самого могли угостить возле церкви… Не понимает, вот и делится.

С тех пор я эти чертовы конфетки с собой и таскаю, вошло в привычку. Каждого встреченного ребенка стараюсь угостить.

Тяжеленькая история? Извиняйте, какая уж есть.

От «Бильбао» я пошел по колее еще быстрей, с недовольством вспомнив, что в этих южных широтах такого понятия, как нормальные сумерки, практически не существует. Казалось бы, солнечный свет, меняясь сначала на оранжевый, а потом наливаясь закатным багрянцем, только начинает меркнуть по мере того, как светило отвесно опускается к горизонту, и тут – бац! Будто дежурный электрик выключил рубильник! Небо моментально наполняется чернилами, и вот уже без фонаря ни хрена не видно, наступает гробовая темень экваториальной ночи, стоп…

Напомню: двигаться по плохо изученной местности в темноте умные люди категорически не рекомендуют даже сталкерам высшей категории.

Несмотря на изменившиеся тени, колею видно было отчетливо – все тот же длинный коридор, который тянется по косе, длинная дорога из слежавшихся листьев и сломанных веточек. Лианы на деревьях принимали самые причудливые формы, свисая с высоты. Сквозь свод крон проглядывали клочки вечернего неба. А тут неплохо! В джунглях постоянно пахнет гнилью, одни стволы валяются на земле, другие висят на пружинящих лианах, шумно обрушиваясь в самый неподходящий момент. Кругом сырость, труха – термиты делают свое дело. Груды лежалой древесины придавливают кусты, пауки ткут холсты огромных капканов, пейзаж неприятный, давящий. Здесь же светло и даже свежо. Местами как-то странно пусто, тишину нарушает только птичий щебет да какие-то огромные бабочки купаются в косых лучах, широкие крылья отливают серебристо-голубым цветом.

Во время движения, уже не так отвлекаясь на поиск следов возможного преследования или слежки, я часто поглядывал в бинокль на противоположный берег большого острова, острова Пузана. Там над террасой появился настоящий лес, плотной стеной росли огромные деревья и кустарники. В низинах растительность в паводок стоит притопленной, и по стволам деревьев заметно, что уровень реки может подняться выше на метр. Часть этого сложного русла-эстуария на какое-то время превращается в одно сплошное озеро, передвигаться по которому возможно только на лодках, без пеших прогулок вообще.

Над кронами деревьев постоянно парили птицы, количество и разновидности которых описать сложно. Все торопились завершить свои дела до наступления темноты. У самого уреза воды стояли белые цапли, выцеливающие зазевавшихся лягушек, стайками плавали утки. Об остальных видах, населяющих прибрежные заводи с кувшинками и мелкие травяные острова, я толком ничего даже и рассказать не могу. Определителя птиц с собой не имею. На моторе рядом с берегом ходить непросто, придется регулярно глушить, чтобы очистить винт от накрутившейся травы.

Доносились заунывные глухие вопли уже знакомой мне необычной птицы черно-белого цвета, которую в Доусоне называют камунго. Размером она с глухаря, голова украшена пером, напоминающим антенну. Вкусные, жирные, мяса много и рыбой не отдает.

Зеленые попугайчики стаями носились над рекой, перелетая от берега к берегу. По шевелению крон деревьев можно было заметить перебирающихся в них обезьянок, а на торчащих из воды корягах – греющихся в солнечных лучах редких больших черепах.

Жизнь кипит! Если через плотные заросли кустов травы подойти к самому берегу, то видно, как кругом прыгают лягушата, разноцветные кузнечики, в воздухе снуют зеленые, синие и красные стрекозы. К вечеру, когда спадает жара, насекомых у воды вообще прорва.

Все шло спокойно, пока минут через семь хода я не услышал звук, заставивший меня вздрогнуть и остановиться. Признаюсь, я даже испугался, сначала даже не осознав этого. Звук этот чем-то напомнил мне тот самый, который я услышал в парадной блокадного города, попав туда впервые. Панический, повторяющийся в истерике писклявый плач, тревожный и щемящий сердце, словно мольба о помощи. По-хорошему, мне нужно было, не обращая на это внимания, делать ноги и быстренько бежать дальше, к лагерю, но проклятая память о тяжелых снах не дала этого сделать. Хотел уйти, но уже знал, что не уйду. Я просто не смог бы двигаться почти два километра по колее с затихающим за спиной то ли плачем ребенка, то ли его стоном.

Оставив мешающий пулемет перед зарослями и вытащив пистолет, прислушался и осторожно углубился, отодвигая ветви левой рукой. Растительность цеплялась за рюкзак, и я осторожно высвобождался из объятий кустарника, который, не желая отпускать, обнимал меня цепкими лапами. Стараясь лишний раз не трещать сучками под ногами, я наконец вышел к реке перед последним кустом, который оставалось лишь отогнуть в сторону.

Ну и что тут происходит? На небольшой полянке у воды, растопырив по песку обломки сучьев, лежало длинное дерево, принесенное сюда в паводок и похожее на чудовищную кость, серую, обглоданную дочиста. Ствол был на треть погружен в воду, а на самом большом суку, очищенном течением от ветвей помельче, на самом краю, балансируя над водой из последних сил, сидел самый настоящий поросенок. Так вот, оказывается, кто пищал! На душе сразу стало легче.

Офигеть! Серого цвета животина, коричневый пятачок, по спине идут три коричневатые полоски… Такие полудикие свиньи водятся по всей Амазонке, они могут жить как на домашнем довольствии, так и самостоятельно, в природе. Все привыкли считать породистыми обязательно толстых, малоподвижных свиней, а идеалом свиной красоты считать йоркширских жиртрестов. Но такая машина по производству сала не найдет себе столько топлива, питаясь на дармовом подножном корму. Здешние свиньи изящны, ловки и подвижны, как горные козочки. Они легко приручаются, неприхотливы. Только сала с них не получишь: никак не набирают, хоть чем корми.