Сидни Чемберс и кошмары ночи - Ранси Джеймс - Страница 61

На десерт Хильдегарда подала роте грютце — варенье из красных ягод с ванильным заварным кремом.

— Специально для вас, поскольку сейчас лето. Обычно мы ограничиваемся одним блюдом.

— Весьма польщен, — отозвался Сидни.

Хильдегарда положила руку ему на плечо:

— Заслужил.

Сибилла напомнила гостю, что Карл Маркс был немцем.

— Страшное выдалось для Германии столетие, — произнесла она, слизывая с ложки роте грютце. — Но у нас еще есть время возродиться. Из ужасов национал-социализма вспыхнет очистительный огонь революционного равенства.

После ужина Хильдегарда села поиграть на фортепьяно, а мать продолжила беседу. Она сообщила Сидни, что Лейпциг был родиной этого музыкального инструмента. Первое фортепьяно было сделано в 1726 году Бартоломео Кристофори, а в начале века компания Циммермана стала крупнейшей в Европе и выпускала двенадцать тысяч инструментов в год.

— Это фортепьяно было всегда моим любимым, — объяснила Хильдегарда. — Очень подходит для музыки Баха.

— Я думал, твое пианино в Берлине, — удивился Сидни.

— То взято напрокат.

Она исполняла партиту си-бемоль мажор Баха — знала, что это любимое произведение Сидни, играла его в одну из первых встреч после того, как они познакомились. Он внимательно слушал, а затем спросил:

— Каким должен быть инструмент, чтобы он подходил для музыки Баха?

— Чувственным, отзывчивым, но немного напряженным. — Пальцы Хильдегарды бегали по клавиатуре так легко, что никто бы не заметил, какая сила заключена в ее руках. — Немного похожим на тебя, Сидни.

— Правда?

— Не смущайся. Я сказала тебе комплимент. Что плохого?

— Не привык к комплиментам.

— Привыкай. Может, еще услышишь от меня. — Хильдегарда рассмеялась.

— Warum lachen Sie?[13] — спросила Сибилла Лебер.

— Es ist nichts[14], — ответила дочь.

Сидни слушал игру Хильдегарды, любовался сосредоточенным выражением ее лица, и это было подобием молитвы.

Рано утром в воскресенье они выехали в Берлин. Сидни планировал попасть на одиннадцатичасовую службу в церкви Святого Георгия, но их поезд остановился до того, как прибыл в место назначения. Из громкоговорителей вместо обычного «Внимание! Вы покидаете демократический сектор Берлина!» чей-то голос лихорадочно объявил: «Сообщение прервано! Сообщение прервано! Поезд дальше не пойдет!»

Они оказались на станции «Трептов-парк» и увидели множество полицейских в черной форме с автоматами за плечами.

— Что-то происходит, — прошептала Хильдегарда. — Мы не должны были здесь останавливаться. И полицейских больше, чем обычно.

Солдаты перекрыли билетный зал и оттесняли пассажиров с платформы, откуда поезда уходили на Запад.

— Пойдем, — сказала Хильдегарда. — Нам нельзя тут оставаться.

И повела Сидни в город, в сторону Бранденбургских ворот. Там по-военному выстроились дружинники, установили водомет. Прибыли грузовики, нагруженные мотками колючей проволоки.

— В чем дело? — обратилась Хильдегарда к полицейскому.

— Граница закрыта. Никто не должен пересекать ее ни в одну, ни в другую сторону. — Он показал на человека, рисовавшего на асфальте белую линию: — Здесь будет стена.

Город наполнили солдатами восточногерманской армии. Они обыскивали дома на границе сектора, обследовали лестницы, окна и верхние этажи. Подняв голову, Сидни увидел вооруженных людей на крышах.

Народная полиция при поддержке таможенников заняла промышленный район у станции электричек «Руммельсбург». По всей границе сектора, не пропуская людей, стояли с интервалом в два метра часовые, а пограничники, дружинники и рабочие перегораживали улицы колючей проволокой, противотанковыми надолбами и импровизированными бетонными преградами.

— Нам надо идти в более безопасное место, — произнесла Хильдегарда.

— Но у нас на руках все необходимые документы.

— Тебя уже арестовывали, Сидни. К чему-нибудь да придерутся.

— Я бы предпочел рискнуть.

— Пошли!

С багажом в руках они миновали несколько улиц и задержались в небольшом кафе. Хильдегарда сказала, что надо выпить кофе и решить, как действовать дальше. Толпы людей, прижимая детей к груди или усадив на плечи, катили набитые пожитками детские коляски. Какой-то мужчина даже тащил на голове матрас. Прохожий остановился перед окном и уставился прямо на них.

— Боже! — ахнул Сидни.

— В чем дело? — заволновалась Хильдегарда.

Человек не сводил с них глаз. Это был Рори Монтегю.

Он еще немного постоял, кивнул и исчез.

— Это не может быть он.

— Кто?

— Тот человек из поезда. Его застрелили при попытке к бегству.

— Значит, остался в живых. Ты видел труп?

— Мне сказали, что он умер.

— Наверное, они хотели, чтобы ты поверил в его смерть. А на самом деле отпустили. Полагаешь, тебе угрожает опасность?

— Не исключено. С какой целью в него сначала стреляли, а затем позволили уйти на все четыре стороны?

— Абсурд.

— Я думаю, он работает на разведку. Сунул мне негативы, чтобы я передал директору колледжа. Меня поэтому и задержали, я тебе говорил.

— А если он работает на КГБ? А тебя просто подставил?

— Хотел, чтобы меня арестовали? А они устроили так, чтобы я решил, будто он погиб?

— Но зачем это им понадобилось?

— Чтобы я обо всем рассказал, когда вернусь в Англию. И соответствующим образом проинформировал директора колледжа.

— А он на чьей стороне?

— Неизвестно.

— Зато знаешь, что Рори Монтегю жив. Если он хотел, чтобы ты думал, будто его убили, тогда ты в опасности. Мы должны срочно покинуть ГДР. Здесь оставаться рискованно.

Сидни колебался.

— Зачем ему все это понадобилось? Для чего британцам надо знать, что его убили?

— Видимо, он работал под прикрытием и переметнулся на сторону противника.

— Но зачем устраивать мой арест?

— Предупредить.

— Не проще ли было убить?

— Только не в переполненном поезде.

— Могли убить, пока я сидел под арестом. Разыграть дорожную аварию или подсыпать яд в еду. Не сомневаюсь, что врач установил бы смерть от естественных причин. Что ты сказала Фешнеру?

— Напомнила о прошлом. Намекнула, что знакома кое с какими людьми. Важными, способными повлиять на его судьбу. И заверила, что ты для него угрозы не представляешь.

— Поручилась за меня?

— И еще дала денег.

— Купила мне свободу?

— Все намного сложнее.

Сидни очень хотелось узнать, откуда Хильдегарда достала денег и во сколько обошлась его свобода, но она вдруг произнесла:

— Ты сказал ему, что любишь меня?

— Фешнер проинформировал?

— Упомянул, когда говорил, что испытывал тебя на детекторе лжи. Это правда?

— Да, правда.

— Почему не признался мне раньше?

— Не был уверен, что готов.

— Мы давно знаем друг друга, Сидни. И ты считал, что не готов?

— Да.

— А теперь?

— Думаю, готов.

— Тогда нам лучше уйти, пока мы еще живы. Пересечь границу будет уже труднее. Тот человек видел тебя, и твою визу, наверное, уже аннулировали. Нам нужно найти какое-нибудь убежище, чтобы переждать до темноты. Вовсе ни к чему, чтобы тебя снова посадили.

На Потсдамер-плац и напротив Бранденбургских ворот собирались толпы, на прилегающих улицах стояли танки, рельсы на севере города были перегорожены. Танки ГДР блокировали оба подхода к границе, их орудийные башни были развернуты в сторону Запада. Вооруженные люди в стальных касках охраняли переезды, рабочие устанавливали бетонные надолбы на брусчатке улиц.

Машины направляли к пропускному пункту «Стаакен». Немногочисленные жители западного сектора показывали документы, и после продолжительных разговоров и допросов их пропускали через границу, туда, где студенты шумно протестовали против насильственного разделения их города. То, что происходило в Берлине, напоминало им коммунистическое подавление венгерского восстания.