Двадцать первый: Книга фантазмов - Османли Томислав - Страница 31

— Да, дорогой, это я, — сказала она наконец. — Я говорю: да, Никлас! Это я. Я еду в аэропорт, улетаю с моей подругой Роуз и ее дочерью…

— Какой Роуз? — услышала она голос Ника.

— Ты ее не знаешь. Мы познакомились уже после того, как ты… — пролепетала Роуз, увидела темно-карие глаза водителя, который на мгновение взглянул в зеркало, и тут же поправилась, — … после того, как я переехала в Бостон.

— Куда же ты едешь, дорогая? — спокойно сказал Ник.

— В Диснейленд… Ты откуда звонишь? — услышала она свой дрожащий голос.

— Из Нью-Йорка, Пэм. Я ненадолго приехал домой, — сказал голос Никласа.

— Домой? — бессильно повторила она. — Там же никого нет.

— Я хотел обойти места, которые много для меня значили… — тихо проговорил он. — Наши маленькие бары, наши кварталы, наши лавки и магазины, куда мы с тобой заходили…

— Ну, и обошел? — Пэм почувствовала комок в горле.

— …я хотел вспомнить наше время, Пэм, и решить, что мне делать дальше… — шептал он ей в ухо.

Памела молчала. Она почувствовала, что у нее закружилась голова. Она не могла сказать ни слова. Ее пугал его осторожный тон, каким он обычно начинал издалека, когда хотел сообщить какую-то неприятность. «Теперь, — подумала она, — он скажет эти проклятые слова об окончательном расставании, ту фразу, которую я боюсь услышать уже так много лет. Это похоже на то, как когда тебе сообщают, что умер кто-то близкий». У Пэм перехватило дыхание.

— И вот, я решил… Я хочу вернуться к тебе, Пэм. Я думаю, что я люблю тебя, дорогая.

Глаза водителя-индийца опять устремились на нее, но теперь женщина уже не замечала его взгляда. Она смотрела вниз, а из глаз текли слезы. Памела не могла ничего с этим поделать. Только часто дышала, чтобы не лишиться чувств.

— Пэм! Пэм, ты слышишь меня? — заговорил телефон.

— Да, — с трудом удалось пробормотать ей.

— С тобой все в порядке, дорогая? — сказал Никлас с того конца линии, только теперь поняв, какое потрясение вызвал он своими словами.

— Что ты об этом думаешь? Ты согласишься, чтобы я к тебе вернулся? — спросил Ник. — Я думаю, что мы сможем начать все сначала. Я думаю, что это чертовски хорошо для нас обоих… Как ты считаешь, дорогая?

— О, да, Ник, — у нее отлегло от сердца, а когда она сумела набрать в грудь воздух, то добавила, — ты хочешь, чтобы я сразу вернулась домой?

Он помолчал, потом произнес своим бесконечно спокойным голосом:

— О’кей, Пэм, — сказал он, — поезжай в свое путешествие, а когда вернешься, позвони мне. Это мой номер, дорогая.

Памела поглядела на свой телефон и в первый раз за много лет увидела номер телефона Ника.

— Хорошо, Ник, — сказала она дрожащим голосом, — я буду считать часы до нашей новой встречи. Я позвоню тебе из Эл-Эй, ладно?

— Конечно, дорогая, — сказал он спокойным голосом, который так ее терзал и который она одновременно так любила. — Передавай привет Роуз. Пока!

Она даже не успела ему ответить, когда услышала сигнал отбоя. В этот момент такси остановилось.

— Аэропорт Логан, мэм, — сказал индиец, довольно качая головой и выговаривая слова с характерным раскатистым «р». — Я думаю, что вы успеете на самолет. Мы прибыли плюс-минус вовремя…

Разговор изменил ее восприятие мира. Теперь все выглядело иначе — лучше. Даже оксюморон «плюс-минус вовремя», который употребил таксист, теперь показался ей симпатичным. Памела улыбнулась, протянула ему деньги и, дав хорошие чаевые, схватила чемоданчик на колесиках и побежала к зданию аэропорта. К счастью, у стойки продажи билетов не было пассажиров, она сразу подошла и сказала:

— У меня зарезервирован билет на самолет, который… — она поглядела на часы, — вылетает через… точно через пять минут.

— Боюсь, что уже слишком поздно, мэм. Посадка, вероятно, закончилась, — сказала служащая авиационного агентства, сопровождая объяснение заученной улыбкой. — Я бы порекомендовала вам взять билет на следующий рейс. Он очень скоро.

— О’кей, — сказал Памела, — давайте.

Заплатив, с билетом в руке она отправилась к выходу на посадку. Пэм решила, что позвонит Роуз, как только немного успокоится. Она только начала разбираться с переполнявшими ее эмоциями, как ее позвал знакомый голос:

— Пэм! Памела, мы здесь!

Рядом с ней стояли Роуз с Ребеккой. Памела в восторге бросилась к ним. Роуз была немного полнее, чем во время их последней встречи. На шее у нее висел фотоаппарат.

— Я тебе звонила, но твой телефон был занят, — сказала Роуз, обнимая ее.

— Я всегда везде прихожу в последнюю минуту и треплю нервы другим людям и себе, — с иронией, относящейся к ней самой, сказала Памела, удивленная, что в тоне, каким она произнесла эти слова, не было былой горечи.

— Теперь мне гораздо легче, — сказала Роуз.

— Ох, слава богу! — с таким же облегчением сказала Памела. — Я думала, что вы уже улетели, Роуз. Этот идиот таксист пропустил съезд с шоссе. И потерял кучу времени, пока искал нужную дорогу.

Потом она наклонилась к Ребекке.

— Ой, как ты выросла! Ты еще не была в Диснейленде? А я отправлюсь туда в третий раз. И уверена, не в последний! Я очень рада, милая, что мы едем вместе.

В этот момент объявили, что посадка на рейс в Лос-Анджелес заканчивается.

— Эй, подождите минутку, я хочу вас снять, — встрепенулась Роуз.

Она щелкнула фотоаппаратом, который сверкнул вспышкой и запечатлел девочку и Памелу с озабоченным выражением на лице, и добавила:

— А теперь давайте поторопимся!

— Но, Роуз, дорогая, я взяла билет на другой рейс.

— Как на другой?

— Эта гусыня внизу дала мне билет на следующий рейс. Она решила, что на этот я уже не успею.

— Ничего страшного, Пэм, увидимся в Лос-Анджелесе. Номера у нас зарезервированы. Так что до встречи в гостинице!

Роуз взяла Ребекку за руку и пошла к выходу, где их ожидал служащий авиакомпании с кислым выражением на лице.

— Я должна сказать тебе что-то важное! — крикнула им вслед Памела.

Но эти двое уже исчезли за дверьми, и Пэм так и не поняла, услышала ли ее Роуз.

По залу ожидания разнесся голос сотрудницы службы информации аэропорта…

55

Глядя, как двуколка скрывается за поворотом, Кавай вспомнил историю, которую рассказал Абдул Керим-баба, и подумал, что то, что ему привиделось, похоже на сон, который мог бы присниться ему, когда бы он дремал в гостиной дома семьи Каваев. Но это была некая сумасшедшая реальность, хотя, когда он посмотрел на себя в зеркало в соседнем магазине мод, на щеке, несмотря на лютую боль, которая все никак не проходила, не заметил никакой царапины. «Это внутренние следы, — сказал себе профессор, решив, что призрака, которого он увидел в начале важного для него дня, сотворил Абдул Керим-баба. — Но в чем тут смысл? В том, что духи прошлого живы и что прошлое влияет на настоящее? Что тени прошедших времен могут причинять боль? К чему все это?..» — думал профессор, пытаясь применить научные принципы теоретической семиотики, но чувствуя себя бессильным перед все новыми и новыми вопросами, встающими перед ним.

Некоторое время Кавай в растерянности размышлял, стоит ли ему поговорить о случившемся со старым шейхом, решил все же пойти к нему и быстро зашагал к кованым железным воротам дервишского текке. В отличие от вчерашнего вечера, сейчас ворота были закрыты. Ему это показалось логичным, учитывая, что тюрбе и мечеть — это исторические памятники и там находятся сокровища, которые ночью должны быть защищены, но всё же в воздухе явно витало нечто странное. Из текке доносились звуки, похожие на периодически повторяющиеся ритмичные вздохи, в которых профессор Кавай постепенно распознал многократное «Ху». «Зикр^[65] идет», — подумал он и остановился, не желая мешать дервишскому ритуалу и молитве, в которой сотни раз повторяется имя Бога…

Кавай оглядел улицу, затерявшуюся в глубине старого квартала Кошишта. Охрид был непохож сам на себя — совершенно безлюден, заполнен только длинными тенями и непривычной тишиной. Все вокруг казалось абсолютно нереальным. Вдруг его внимание привлек какой-то скрип и движение вдалеке. Каваю показалось странным то обстоятельство, что он не очень-то и удивился, когда заметил тело кучера двуколки, висящее на судьбоносном крюке, покачиваясь и скрипя в утренней тишине. Кавай отвернулся и увидел, что прямо перед ним за оградой текке стоит Абдул Керим-баба, на этот раз — в дервишском наряде и совершенно прямой, будто освободившийся от недугов и видимых признаков старческой немощи и оставивший себе только мудрость. Абдул Керим-баба пристально смотрел на него своим проницательным взглядом полуприкрытых черных глаз, а позади него охридские дервиши пира Хаджи Мехмета Хайяти в один голос выкрикивали волшебную мантру, которая значила «Он».