Двадцать первый: Книга фантазмов - Османли Томислав - Страница 35

— Давай-ка, дорогая, успокойся, — сказала Станка, ощущая, как травмирована эта девушка, которую, если говорить честно, раньше, когда та приходила к ним домой, она встречала со все растущей неприязнью из-за ее самоуверенности, казавшейся высокомерием. Станка Коева была женщиной старой закалки, и она не одобряла слишком вольное поведение Майи. Она привыкла к тому, что жена должна быть тенью, следующей за мужем, она сама была всегда рядом с Деяном — и в счастье, и в беде. Станка боялась, что целью этой девушки, которая, не стесняясь, кокетничала с ее сыном, целовала его даже в ее присутствии, было показать, прежде всего, ему самому, да и ей с Деяном, что она может вертеть Горданом, как хочет.

Теперь в этом прерываемом всхлипами голосе она не слышала ничего из того, что ей не нравилось в Майе. Это была исповедь ребенка, где-то далеко задыхающегося от боли и нуждающегося сейчас в понимании и поддержке близкого человека. Станка вспомнила, что эта девушка осталась без матери, подумала, что ее добродушный, но вечно занятый отец, даже если бы и захотел, не смог бы понять, через какие испытания проходит его дочь, и она инстинктивно приняла на себя роль защитницы. Эта была ее роль — и по велению сердца, и по воспитанию.

— Все будет хорошо, дорогая, — сказала она сочувственно, но вместе с тем и решительно, — выше голову и делай то, для чего ты туда уехала. Все уладится, слушай, что тебе говорит тетя Станка. Вам с Горданом просто надо снова встретиться. Жду не дождусь, чтобы увидеть вас обоих дома…

63

Кавай уже полчаса шел вперед и вспомнил, что в книге Нушича было написано, что подземный ход от входа в Охриде до выхода в Велгошти длиной в час ходьбы. Профессор захотел пить и достал из рюкзака свою старую военную фляжку, которая в молодости сопровождала его во всех полевых исследованиях, и, отпивая из нее маленькими глотками, двигался дальше. Опустив фляжку, он вдруг увидел далекий свет в глубине прохода, а потом и силуэт человека, сидящего на земле.

— Кто там? — крикнул ему незнакомец, и профессор Кавай сначала по голосу, а потом и по облику понял, что силуэт принадлежит человеку, ему знакомому.

— Стефан, — неуверенно спросил Климент Кавай, — это ты?

— А, это ты, Клим, — ответил человек с облегчением. — Я думал, ты меня не найдешь.

— Конечно, — Кавай подошел поближе к Стефану Пипану, теперь скорее рассерженный, чем удивленный встречей, — учитывая, что ты направил меня по ложному пути.

— Приятель, я вправду думал, что переход начинается в маленькой церкви… Только теперь я увидел, где он на самом деле.

— Ты приходил сюда и раньше. Мне сказала та старушка наверху.

— Ну, ладно, извини… я просто не хотел сразу говорить тебе, где вход, — сказал Пипан. — Сказал бы, как только мы бы пришли сюда. Если бы… если бы не непредвиденные обстоятельства.

— А этот твой Градишкий с факультета, который, якобы, так сильно тебя уважает, он просто врун…

— Почему? — спокойно спросил Стефан Пипан.

— Потому что он сказал мне, что позавчера ты умер.

— Ну, и что, — сказал Пипан, — я действительно умер позавчера вечером.

— Вижу, — язвительно сказал Кавай и подал ему фляжку с водой. — Хочешь пить?

— Не хочу, — сказал Пипан и добавил: — Мы, покойники, не испытываем жажды.

Кавай посмотрел на своего друга.

— Если ты пытаешься шутить, то хочу сказать, что у тебя плохо получается, — сказал он взволнованно.

— Я не шучу, приятель. Всему на свете приходит конец, вот пришел и мне. Только я хотел идти не наверх, а — вниз. Я всю жизнь искал этот подземный ход и пока не умер, так и не нашел.

Кавай в изумлении смотрел на своего покойного друга.

— Ладно, ладно, — сказал Пипан, — не волнуйся ты так. Призрак, как призрак. Не первый, не последний. Опять же, скажи мне, что плохого в том, что ты встретил дух старого друга?

Он сказал это так сердечно, что Каваю немного полегчало.

— Наверное… — сказал Кавай и продолжил в более оптимистическом тоне: — Так, значит, ты решил пойти по переходу Нушича…

— Я же до смерти любопытный. Вернее, даже и после нее. У каждого человека есть свой бзик, у ученых — это наука, так ведь?

— Так, — согласился Кавай, удивленный спокойствием, с которым он стал относиться к странным явлениям, преследовавшим его с самого утра.

— Теперь я знаю, почему я никогда не мог понять, что имеется в виду, когда говорят «вечный покой». Тьфу К нам это не относится. Впрочем, ты сам увидишь…

— Я не тороплюсь! — Кавай едва заметно сплюнул через плечо, как когда-то делала его бабушка в доме в Месокастро.

— Торопись, не торопись — все там будут, — сказал Пипан. — Мне только вина не хватает. Я любил за воротник заложить. Оттого и умер. Позавчера вечером хватанул несколько капель. Вернее сказать, полбутылки красненького. Тут меня и прихватило, а потом будто молотком по голове, и в ней что-то взорвалось, как эта двуколка недавно…

— А ты ее тоже видел? — удивленно спросил Кавай.

— Эээх, — весело сказал Пипан, — этот турок с кнутом уже три раза проехал с тех пор, как я здесь. После него прошел Али-паша Янинский с охранниками, один епископ, один партизан, искавший свой отряд, какие-то типы с автоматами, в камуфляже и с зеленой раскраской на лицах, которые сначала направились к выходу, потом передумали и вернулись туда, откуда пришли. Здесь все так. Туда-сюда, вверх-вниз… Как в дурдоме.

— А турок вышел наружу? — спросил Кавай.

— Все вышли, и он тоже. За ним вышел Александр из Кутлеша^[67]. Пусть их, — лениво прокомментировал Пипан. — Я сижу здесь, считаю их и думаю: откуда столько бродяг в переходе? Вот скажи, почему я ни разу не встретил ни одного строителя! Почему не прошел Мимар Синан^[68] с планом моста в Вишеграде^[69] или купола Голубой мечети в Стамбуле… Но нет, все какие-то босяки вроде этого Джеладина^[70] с поводьями охридской двуколки и кнутом в руках.

— Что за Джеладин-бей? — спросил Кавай. — Тот, про которого у нас песни поют?

— …и про которого в «Сердаре» Пырличева. Тот самый, — сказал Пипан, — хозяин Охрида, изгнанный султаном из столицы, и бандит, каких свет не видывал…

— И хозяин Кузмана Капидана^[71], — сказал Кавай, увлеченный своими мыслями.

— Да уж, весь Охрид от него кровавыми слезами плакал: и турки, и гяуры^[72]. Точно так же, — добавил покойный Пипан, — как рыдали и македонцы, и греки от сына Филиппа из Пеллы. Великие люди создавали себе имя, совершали подвиги, но люди для них не стоили ни гроша, я так считаю.

— И в чем тут дело, — спросил Кавай, — какого дьявола они хотят вернуться?

— Не могут представить, что их время безвозвратно прошло… — неохотно объяснил Пипан и добавил: — По правде сказать, я немного разочарован этим переходом. Тут в основном только местные и ходят. Я хочу вернуться обратно.

— Куда, Стефан? Куда ты пойдешь теперь, в таком состоянии? — сказал Кавай, скрывая облегчение.

— Ну, как куда?! Я подумываю посетить архитектурный, — ответил профессор Стефан Пипан. — Там интереснее. Есть, по крайней мере, новые идеи. Да и дети должны приехать в Скопье на похороны. Ты не рассердишься, если я уйду?

Кавай посмотрел на друга и быстро проанализировал ситуацию. Хотя они прежде договорились держаться вместе, теперь все изменилось, так что Кавай сказал:

— Я тебя полностью понимаю, Стефан… А мне интересно, я тут в первый раз. Кроме того, я всю жизнь посвятил поискам прохода в другой мир.

— Да, но ты ищешь лучший мир…

— А ты разве знаешь, что в конце этого прохода?

Пипан ненадолго замолчал.

— Понимаешь, — сказал он неуверенно, — я об этом пока не думал. Просто наблюдал: тут разные типы есть, некоторые — совершенные карикатуры, но, должен признать, были и более приятные встречи…

— Ну, а я, — сказал Кавай, — хочу посмотреть, лучше ли там… и, если да, то понять, смогу ли я тот мир вытащить наружу, к нам, потому что наверху дела идут далеко не лучшим образом…