Двадцать первый: Книга фантазмов - Османли Томислав - Страница 41

— Слушай, приятель, ты, случаем, не под кайфом? — тихо спросил он.

— Расслабься. Сначала всегда так. Потом привыкнешь, — сказал неизвестный, ударив его по плечу, потом повернулся и зашептал Майе: — И ты расслабься, киска. Если хочешь, мы можем заняться любовью. У меня два месяца женщины не было. Поэтому ты и появилась в моем сне. Не бойся, это не опасно. И не больно. А может быть, приятно. Как во сне.

— Hey, do you kinda know each other?^[81] — спросил Бэд Бо.

— Yeah, — ответил незнакомец в камуфляже.

— No, — резко и почти одновременно сказал Гордан.

Они посмотрели друг на друга, удивляясь противоположным ответам. Рэпер засмеялся.

— Sorry, man. Gordon… — рэперскими движениями Бо сначала показал на одного, потом на другого, — this is Meto. Meto, meet Gordon!^[82]

— Ты сын Кирилла? — выпучил глаза Гордан.

— Вот видишь, ты меня знаешь! — засмеялся Мето.

— Ты говоришь, как твой отец, — сказал Гордан, все еще удивленный встречей.

— У нас нет магазина, а то бы я говорил, как твой, — заметил Мето с улыбкой и начал читать рэп: «Была бы у меня лавка в Струге…»^[83]

— Hey, what’s that tongue of yours?^[84] — спросил Бэд Бо.

— Macedonian, you know?^[85] — сказала Майя, но никто не услышал ее, кроме Мето, который вульгарно показал ей язык, а потом повторил ее ответ.

— Macedonian, you know?

— No, but seems good for rapping^[86], — сказал с улыбкой негр и попробовал: Ma-ce-do-nia is а name I wonna rap, feels good to say, ‘cause you have no Ground Zero and this big bad gap…^[87]

— Вот тебе ракия, — сказал Гордан и протянул бутылку Мето. — Отец прислал.

— О! — воскликнул радостно Мето. — Вот этого-то мне и не хватало.

— Ты знаешь, что случилось с твоим отцом?

— Как не знать, — сказал Мето, пока Бэд Бо оттачивал свою македонскую импровизацию, при этом он одновременно пел, смеялся и дурачился. — Его сняли с поезда в 48-м. Пять лет отсидел в лагере. Потом вышел и стал работать на железной дороге. Оттуда и на пенсию пошел. Сейчас он в Македонии, живой и здоровый. Ездит из Скопье в Куманово. Навещает меня и ругается с сержантами. Пенсии ему не хватает, и он продает ракию призывникам в поездах. И всем рассказывает, что у него сын в армии.

— И что? Врет старый, да? — спросил Гордан.

— Не врет, ты что, не видишь? Ты в Нью-Йорке, в моем сне, который мне снится в палатке на позиции в Липкове.

— Ты хочешь сказать, это не Нью-Йорк? Что это иллюзия… — сказал Гордан.

— Я не знаю, приятель. Может, и так. Может быть, именно в Нью-Йорке, ты перешел из своего сна в мой. А, может, и лучше, что это не Нью-Йорк. Сейчас и тут все возможно.

Майя повернулась, чтобы уйти.

— Ты оставайся, киска, — бросил ей Мето. — Я сказал тебе, займемся любовью. Нам будет хорошо вдвоем.

— Не повезло тебе, — сказала она. — Я люблю его.

— Это тебе не повезло. Ты сейчас в моем сне.

Майя повернулась и, подойдя к Гордану, закричала:

— Ты почему меня избегаешь? Я тебя все время ищу. И совершенно случайно нашла здесь.

— Я на самом деле хотел поехать в Парамарибо, — доверительно сказал Гордан, обращаясь к Мето, не видя и не слыша Майю. — Это на Карибах. Столица Суринама. Бывшая голландская Гайана. Ты слышал, брат, о Суринаме и Парамарибо?

— Какая разница, брат, — сказал Мето и отпил ракии из бутылки, а потом почмокал сухими губами, как будто ничего не пил. — Если бы ты хотел быть в этом твоем Парамарибо, мы бы здесь не встретились. Давай, выпей ракии. Все равно я не могу ее взять. Мне, когда пьется, — плачется. Ракию можешь выпить только ты. Спирт и spirit разные вещи.

Ошеломленная Майя все еще стояла рядом. Гордан поднял бутылку и отпил из нее. Вдруг бутылка начала распадаться и исчезать. Все стало исчезать. И Бэд Бо, и Мето, земляк в Нью-Йорке в камуфляжной форме. Остались только Гордан и Майя. В этот момент послышался звук взрыва. Гордан упал, закрыл голову руками и остался в таком положении, а вокруг него с грохотом рушились высотные здания. Потом он встал с земли, отряхнулся и пошел прочь. Майя видела, как он теряется из вида, входя в облако пыли…

— Гордан. Гордан, где ты! Гордааан! — кричала ему Майя изо всех сил.

Она вбежала в это облако, она звала его, но вокруг никого и ничего не было. Только пыль и пепел. И ее голос, вопиющий в этой пустыне.

77

Климент Кавай сел на скамейку у входа в церковь Покрова Пресвятой Богородицы, называемую в народе Лобницей, прикрыл глаза и стал ждать, пока у него пройдет головокружение, которое он почувствовал перед новым путешествием по подземному ходу. Царева принесла ему стакан воды. Профессор допил ее как раз в тот момент, когда внешние ворота открылись и во двор вошла девушка в серой юбке, почти в пол, широкой рубашке с длинными рукавами и шелковом платке, туго повязанном вокруг лица и шеи. В руке она держала сумку из беленого холста. Старуха встала, чтобы встретить ее.

— Вот, тетя Царева. От деда, посылает вместе с приветом, — сказала девушка.

Из темноты входа в старую церковь Кавай узнал Дениз, дочь своего школьного приятеля Рефета. Она молча поприветствовала его, и он сердечно помахал ей рукой.

— Сядь, посиди, дочка, — мягко сказала ей старуха.

— Тороплюсь, тетя Царева, — сказала Дениз. — Дед спрашивает: гости были сегодня?

— Были, скажи ему. Опять — много. Носятся каждый день последнее время… — ответила старуха, но, вспомнив, что профессор здесь, наклонилась и быстро что-то прошептала девушке, которая кивнула, передала Царевой торбу, повернулась и пошла к воротам.

— Передавай своим привет! — крикнул ей вслед Кавай. Она приостановилась, кивнула и скрылась за воротами.

Царева подошла к Каваю.

— Девочка носит мне передачи, — сказала она.

— Я понял, — не стал скрывать Кавай. — Это дочка моего друга.

— Она сказала. И еще сказала, что это они тебя туда пустили. — Царева поглядела на него, и Кавай узнал в ее лице влажный, проницательный взгляд Абдул Керим-бабы.

Климент ничего не ответил, потому что уже ни в чем не был уверен, и нарушил молчание только, чтобы прервать тишину:

— Возможно. Я говорил со старейшиной текке.

— С каким старейшиной? — поинтересовалась Царева.

— С нынешним шейхом Абдул Керим-бабой, отцом Рефета.

— Ты уверен? — спокойно спросила Царева.

— Что значит: я уверен? — сказал Кавай, подозрительно глядя на нее, — так же, как в том, что я сейчас говорю с тобой.

— Нынешнего шейха, дедушку Дениз, зовут Исмаил-баба, — начала объяснять Царева. — Абдул Керим-баба был третьим шейхом текке, жившим четыреста лет назад. Он похоронен с двумя предшественниками в третьей могиле тюрбе.

Климент Кавай почувствовал, что голова у него закружилась вновь, а на лбу выступили капли пота.

— Не волнуйся, они нас тоже поддерживают, — добавила старуха, взяла холщовую торбу и вынула оттуда глиняную миску и две ложки, завернутые в чистую ткань.

Она открыла миску с пловом, от которого сразу же пошел аромат сумаха и изюма.

— Почему? — спросил Кавай.

— Они охраняют переход. Ты вот, что думаешь, почему его зовут волчанским? Если бы по нему ангелы ходили, его бы звали ангельским. Плова хочешь?

— Так что, через него волки ходят, что ли? — перебил ее Кавай.

— Да кто только не ходит, — ответила старуха и добавила: — Оттуда зло идет…

— А ты что здесь делаешь? — осторожно спросил профессор Кавай, чувствуя озноб, пробирающийся по спине.

— Да вроде как сторожу, что делаю. Охраняю, как могу. Но удается не всегда, — продолжила Царева ровным голосом, будто рассказывая сказку. — Сторожат и те, в той части города, у базара. Так мы друг друга поддерживаем. Но бывает, приходит снизу великая сила, крушит волчанские стены, давит, срывает семь оков с трех дверей, бьет, дыбит тяжелый камень на полу, будто он перышко, камень трескается, и тогда вырываются наружу злые духи. Они приходят в самое глухое время — вихрем проносятся сначала над озером, так что на нем поднимаются волны, а потом разлетаются по всему свету, на все четыре стороны…