Тайна Клумбера - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 6

• Предыдущая
• 6/29
• Следующая

Иногда, приходя вечером мимо Клумбера, я замечал темную, зловещую фигуру, бесшумно блуждающую в тени деревьев, суровое костлявое, темное лицо генерала, подозрительно глядевшего на меня из-за прутьев забора. Я часто жалел старика, видя его странные нервные движения, его осторожные взгляды исподтишка и подергивающееся лицо. Кто бы мог поверить, что этот пугливый старик был когда-то лихим офицером!..

И все же, несмотря на бдительность старого воина, мы ухитрились поддерживать связь с нашими друзьями. Позади холла мы нашли место, где забор был сделан так небрежно, что без особого труда можно было вынуть два бруска. Широкая щель давала нам возможность встречаться. Конечно, эти встречи были очень короткими: генерал блуждал по всему саду, и ни одна часть владений не была застрахована от его внезапных налетов.

Как живо представляется мне одна из этих коротких встреч! Она кажется мне светлой, мирной и такой непохожей на бурные загадочные события, которые закончились страшной катастрофой.

Я припоминаю, что шел я тогда по полю, трава была влажной от утреннего дождя, а воздух напоен запахом свежевспаханной земли. Габриель ждала меня под боярышником по ту сторону щели. Мы стояли рука об руку, любуясь простором поросших вереском полей, широкой голубой каймой пены. Далеко на северо-западе солнце сияло над остроконечной вершиной горы Сросток. С того места, где мы стояли, был виден дым пароходов, снующих по оживленному водному пути на Белфаст.

— Как чудесно! — воскликнула Габриель, пожимая мою руку. — Ах, Джон, почему мы не можем поплыть туда по этим волнам и оставить все наши горести на берегу!

— Какие же это горести, которые ты хотела бы оставить на берегу, Габриель? — спросил я. — Разве я не могу разделить их с тобой?

— У меня нет секретов от тебя, Джон, — ответила она. — Главное наше горе, как ты, конечно, знаешь, — странное поведение отца. Разве не печально для всех нас, что человек, сыгравший такую большую роль в жизни, должен метаться из одного глухого угла страны в другой, должен защищаться запорами, ограждениями, как вор, скрывающийся от правосудия.

— Но почему же он так делает, Габриель? — спросил я.

— Не знаю, — ответила она искренне. — Мне известно только, что над его головой висит какая-то опасность и что эту опасность он навлек на себя во время пребывания в Индии. В чем она заключается, я знаю не больше тебя.

— Но твой брат знает, — заметил я. — Однажды он говорил со мной. Он считает опасность совершенно реальной.

— Да, он знает, да и мать тоже, — призналась девушка, — но они все скрывают от меня. Сейчас отец в агонии страха, но скоро наступит пятое октября, и он успокоится.

— Откуда ты это знаешь?

— По опыту. К пятому октября его страх достигает апогея. В течение многих лет он привык запирать Мордаунта и меня в наших комнатах, поэтому мы не имеем никакого представления о происходящем. Но мы видим, что ему становится гораздо легче после этой даты. Он чувствует себя сравнительно спокойно, пока снова не приблизится этот день.

— Значит, остается ждать около десяти дней, — заметил я, потому что был конец сентября. — Между прочим, дорогая, почему это у вас освещают все комнаты по ночам?

— Ты заметил? Причина: все тот же страх отца. Он не выносит темноты. Большую часть ночи он бродит по дому и осматривает все с чердака до погребов. У него поставлены мощные лампы в каждой комнате, коридорах и даже пустых незаселенных помещениях. Он велит слугам зажигать все эти лампы в сумерки.

— Удивляюсь, как вы умудряетесь нанимать слуг, — сказал я, смеясь, — Девушки нашей округи очень суеверны.

—. Кухарка и обе горничные из Лондона и уже привыкли к нашему образу жизни. Мы платим им очень большое жалованье за все неудобства, которые они испытывают. Кучер Израиль Стэйкс единственный уроженец этой местности; он, кажется, флегматичный и честный человек, которого не так-то легко запугать.

— Бедняжка! — воскликнул я, глядя на стройную, изящную фигурку Габриель. — Такая обстановка совсем неподходящая для тебя. Почему ты не позволяешь мне честно пойти к генералу и попросить у него твоей руки? Самое худшее — он просто откажет.

Она повернулась ко мне испуганная и бледная.

— Ради бога, дорогой, — воскликнула она с волнением, — не вздумай делать этого. Он ночью увезет меня с братом в какое-нибудь глухое место, и мы никогда не увидим и не услышим о вас. Кроме того, он ни за что не простит нам вот эти встречи за порогом дома.

— Неужели он такой бессердечный человек? — удивился я. — Я заметил как-то доброжелательное выражение на его суровом лице.

— Он может быть нежнейшим отцом, — заявила Габриель. — Но когда ему противятся или противоречат, он ужасен. Ты никогда не видел его в таком состоянии и, надеюсь, никогда не увидишь. Как раз эта сила воли и нетерпимость к противоречиям и сделала его таким блестящим офицером. Уверяю тебя, многие а Индии помнят его. Солдаты боялись его, но готовы были идти за ним в огонь и в воду.

.— А бывали у него и тогда нервные приступы?

— Случалось, но ничего похожего по силе. Он, кажется, думает, что опасность становится с каждым годом все более близкой. О, Джон, как страшно жить, когда над головой висит меч! Самое ужасное в том, что я не имею понятия, откуда будет нанесен удар.

— Дорогая Габриель, — сказал я, беря ее за руку и привлекая к себе, — посмотри на прекрасное поле и широкое голубое море. Здесь все полно тишины и красоты. В этих домиках с красными черепичными крышами, выглядывающими из зелени, живут простые, богобоязненные люди, которые тяжко трудятся на своих полях и не чувствуют ни к кому вражды. В семи милях от нас лежит большой город, в десяти расположен гарнизон. Телеграммой можно в любое время вызвать оттуда отряд солдат. Так вот, дорогая, спрашивается, что может угрожать вам с такими средствами защиты? Ты говоришь, что опасность не связана со здоровьем отца?

— Нет, я в этом уверен. Правда, доктор Истерлинг из Странрара навещал его один или два раза, но тогда было только небольшое недомогание. Уверяю тебя, опасность грозит не с этой стороны.

— В таком случае, я уверяю тебя, что опасности вообще не существует. Странная мания или галлюцинация — ничем иным этого не объяснить.

— Разве галлюцинации моего отца повинны в том, что брат поседел, а мать превратилась в тень?

— Бесспорно, — ответил я, — продолжительная тревога, раздражительный характер отца могут оказать плохое влияние на впечатлительных людей.

— Нет, нет! — запротестовала Габриель, печально качая головой. — Я тоже видела взволнованного отца, испытывала его раздражительность, но это не произвело на меня сильного действия. Различие состоит в том, что они знают ужасную тайну, а я — нет.

— Дорогая моя, — сказал я нравоучительно, — дни фамильных призраков миновали. Теперь привидения не появляются. Поэтому мы можем выкинуть все это из головы. И что же остается? Вся тайна заключается в том, что жара Индии оказалась слишком сильной для рассудка твоего отца.

Не знаю, что Габриель ответила бы мне, потому что в этот момент она вздрогнула, оглянулась, и я увидел, как черты ее лица застыли. Из-за дерева нас разглядывало человеческое лицо, каждая черточка которого была искажена ненавистью. Поняв, что его обнаружили, человек вышел из своего убежища и подошел к нам. Это был сам генерал. Его борода ощетинилась от ярости, а глубоко ввалившиеся глаза сверкали из-под набухших век зловещим блеском.

• Предыдущая
• 6/29
• Следующая