Меч и плуг
(Повесть о Григории Котовском) - Кузьмин Николай Павлович - Страница 6

И оба замолчали.

Расслабленно покачиваясь на стуле, Юцевич поделился своими опасениями: трудно придется, если Антонов сумеет закопаться вот — постучал по карте — в гнилом, непролазном углу на юге Кирсановского уезда.

— А железную дорогу ты учитываешь? — спросил Борисов.

Железная дорога, точно кордон, просекала территорию, охваченную мятежом. К дороге, под защиту вооруженных рабочих отрядов и бронелетучек, спасаясь от бандитской расправы, с первых дней устремились все советские учреждения из уездов, объявленных на военном положении.

Теперь при попытке повстанцев прорваться в свою «южную крепость» железная дорога может сослужить роль наковальни, по которой ударит тяжкий молот регулярных частей Красной Армии.

— На это и надежда… — рассеянно проговорил начальник штаба, потирая тонкими пальцами усталые глаза.

Наступали последние минуты перед началом хлопотливого долгого дня. Разминаясь, комиссар вышел на крыльцо и с удовольствием зажмурился: свежее яркое солнце ударило в глаза. У колодца возился ординарец комбрига Черныш: убрал ведра и сырую попону, раскатал и застегнул рукава гимнастерки. Затем сходил за уздечкой и каким-то горловым коротким окриком позвал Орлика. Жеребец послушно двинулся к нему, как бы с одобрением кивая головой на каждом шагу. Комиссара всегда удивляло, что лошади в бригаде, все без исключения, покоряются угрюмому Чернышу с невероятной легкостью. Бойцы уверяли даже, что Черныш понимает лошадиный язык и разговаривает с ними.

Из блаженного состояния комиссара вывел командир четвертого эскадрона Владимир Чистяков. Смотреть на него — глаз отдыхает: чист, выбрит, подтянут. По примеру Котовского бригада приохотилась к ежедневной гимнастике и обливанию. Теперь не увидишь, чтобы кто-нибудь волочил ноги или плелся с согнутой спиной.

— Что Григорь Иваныч? — спросил эскадронный, кивком показывая на дом.

— Одевается. Проходи.

Придерживая шашку у ноги, Чистяков шагнул в темные сени и сдержанно кашлянул в кулак.

От молодцеватого командира эскадрона шибануло одеколоном, комиссар невольно оглянулся. Кажется, давно ли по неделям не слезали с седла и не разувались, а вот поди же: одеколон! Перемены в бригаде начались в нынешнюю зиму. Большие бои пришли к концу, эскадроны гоняли бандитов, несли охрану сахарных заводов, заготавливали топливо и занимались строем. Удивительная все же вещь — мирная жизнь! За несколько недель с людей слезла вся корка войны. Раньше, бывало, портянки так и сопреют на ногах, теперь же — постели, смена белья, бритье. Иной в первые дни едва не плакал, скобля себя бритвой по одичавшим шершавым щекам, но выхода не было: попробуй-ка показаться в строю невыбритым — сразу же к самому Котовскому. Или какой-нибудь непорядок в одежде.

— К комбригу шагом марш!

А там разговор короткий. Григорий Иванович проведет рукой по щеке подчиненного, проверяя, чисто ли выбрит.

— Ну хорошо, — скажет, — а чего это прореха на рукаве?

Боец покраснеет и вытянется еще старательней.

— Материальное снабжение отстает, товарищ командир бригады!

Неловкие оправдания выведут комбрига из себя.

— Смотри, я с тобой уже второй раз говорю. Надоело. На тебя народ на одного смотрит, а думает о нас о всех. Батька Козолуп какой-то, а не красноармеец. Стыдно! Иди и скажи своему эскадронному, чтобы в следующий раз тебя не ко мне присылал, а сразу в обоз. И — никаких!

Постепенно новый обиход вошел в привычку, и никто из кавалеристов уже не представлял себе жизни иначе.

Потом подошла пора свадеб. Началось с командиров эскадронов, и первым решился Владимир Чистяков. Он пришел к комбригу, стал навытяжку и, невыносимо покраснев, залепетал, что вот… намерен, так сказать… как бы это выразиться… Новость ударила по ушам штабных, как взрыв гранаты. За боями, за бесконечными переходами как-то само собой забылось, что существуют такие мирные счастливые события, как свадьба (а значит, и семья — жена, детишки). Все повскакали с мест и окружили жениха. От смущения Чистяков держался намеренно придурковато и на расспросы отвечал по уставу: так точно, никак нет. Котовский приказал оставить его в покое, обнял, поздравил и гулял у него на свадьбе. За Чистяковым — командир первого эскадрона Николай Скутельник, бывший батрак, не имевший в жизни ничего, кроме коня, шашки да пары запасных портянок. А дальше пошло как по накатанному. Оказывается, война, какой бы она ни была, никогда не длится вечно и, покуда люди, крутя над головами шашками, скакали в кавалерийские атаки или бегали, пригибаясь, под артиллерийскими обстрелами, жизнь тем временем текла своим чередом, и вот, едва все стихло, обнаружилось, что бойцы, уцелевшие от пуль и клинков, находятся как раз в возрасте женихов, а невесты… о, невест за эти пороховые годы выросло столько, что разбегались глаза. И мирная жизнь властно ворвалась в боевые порядки кавалерийской бригады.

Жена Владимира Чистякова завела дома строгости, и эскадронный, если у него вдруг зазудит между лопатками, в том месте, куда трудней всего достать рукой, теперь уже не чесался спиной о плетень или притолоку, подобно лошади. Нельзя. Николаю Скутельнику досталась жена, видимо, из бывших барынек, сдобная молодящаяся дама. Пока муж бывал на службе, она любила сидеть у окошка и чистить ногти, сонно поглядывая на улицу, на прохожих. Раньше Скутельник сморкался, приставив палец к ноздре, теперь же у него не переводились чистенькие носовые платки. В первый раз, увидев своего эскадронного сморкающимся в белоснежный платочек, бойцы охнули; они меньше удивились бы, покажи им зеленую лошадь. Командир эскадрона Колесниченко из полка Криворучко любил по вечерам сидеть с женой на скамеечке за воротами и петь песни; хорошо пели, заслушаешься. Иван Кириченко, тоже эскадронный, после ужина выходил на завалинку, босой, распояской, и, дожидаясь жену, лузгал семечки. Его жена пропадала в клубе, в самодеятельности, запятая во всех спектаклях подряд.

Но вот что интересно: комиссар Борисов успел заметить, насколько благотворно действует на деревенских мужиков сам вид ухоженных, подтянутых бойцов, весь их обновленный облик. В отличие от лохматых, проспиртованных бандитов, на кавалеристах все сидело ладно, без морщинки, и это как бы укрепляло веру в их надежность: такие не дрогнут перед первой неудачей, они вообще не отступят, покамест не добьются своего. Всюду, где появлялись эскадроны, люди невольно проникались к ним доверием и тянулись к красноармейцам с расспросами о том, что происходит в большом мире, о новой жизни, о том, что их ожидает. Девятый, конечно, сделал глупость, брякнув о порке на каждой захваченной десятине. Комбриг прав: о чем, о чем, но о земле с мужиком шутить нельзя. Веками он мечтал заполучить ее в свои руки и каждую власть оценивал по одному тому, как она разрешит ему пользоваться землей. А этот… Ну да не попался на глаза Котовскому.

А вот он, кстати, и сам, шутник; шел к штабу, вдруг увидел комиссара и растерялся, не зная, как себя повести: скрыться быстренько с глаз или свернуть в сторону и сделать вид, что не заметил?

Борисов с улыбкой наблюдал, как неумело, точно нашкодивший мальчишка, прячется командир эскадрона, лишь бы избежать начальства (Девятый, конечно, чуял свою вину, штабные уже успели передать, как рассердился комбриг, узнав о его дурацкой выдумке).

— Палыч… — позвал наконец Борисов и сделал знак пальцем. Девятый удивленно выкатил глаза, будто заметил комиссара только что, сию минуту. Он и подбежал к крыльцу с такой готовностью, словно донельзя обрадован неожиданной встречей.

— Слушай, Палыч… у тебя в голове ум или что?

С притворным изумлением командир эскадрона развел руками и дурашливо вытаращился:

— А что такое, Петр Александрыч? Что-нибудь случилось?

— Ты вот что… ты перестань! Видали его? Нашел о чем шутки шутить! Понимать же надо.

Покаянно стащив выгоревшую фуражку, Девятый прокол ладонью по сильно лысеющей крепкой голове. Вообще- то с комиссаром разговаривать было легко. Попадись он самому Котовскому, с тем разговор был бы совсем другой.