Меч и плуг
(Повесть о Григории Котовском) - Кузьмин Николай Павлович - Страница 72

Комбриг вышел из себя:

— Что там у них? Чего они телятся?

Криворучко висел на плечах бегущих, следовательно, ни о каком организованном сопротивлении не могло быть речи.

— Разрешите связаться, уточнить? — спросил Юцевич. Он в эти дни натянут, сух, о сне давно забыто.

Юцевич вернулся и обрадовал: удалось связаться с самим Криворучко, он ждет у телефона. Комбриг ринулся в аппаратную.

— Слушай… Николай! — закричал он в трубку. — Тебе что, может, носилки подать? Поднести тебя в Росоховатку на руках?

Остановка произошла по вине Вальдмана, которого насторожила поразительная легкость, с какой удача валилась в руки.

Пока комбриг выслушивал оправдания Криворучко, начальник штаба все, или почти все, читал на его меняющемся лице.

— Ну не дурак? — вскричал Котовский и движением бровей пригласил Юцевича разделить его возмущение. — Да какой там перед тобой противник, какой противник? Вороний корм! Пока до боя дело дойдет, он тридцать раз со страху пропадет… Слушай, Николай, я тебя предупреждаю. С этой Росоховаткой мы можем все потерять. Слышишь, все! Ударь сбоку. Что тебя — учить?

Видимо, самолюбивый Криворучко что-то буркнул, — комбриг, отдав трубку, с довольным видом заявил Юцевичу:

— Обиделся! Теперь порядок.

Он распорядился доставить Криворучко копию приказа Реввоенсовета фронта. Пусть сами прочитают, как их хвалят, — стыднее будет!

Заминку под Росоховаткой удалось выправить с трудом. Петлюровцы опомнились, пришли в себя. Выбивать их теперь прямой атакой — весь полк положишь.

Взяв с собой ординарца, Криворучко направился на дорогу в Росоховатку и пустил коня рысью. Версты за две до села он свернул в лес, дал большого крюка и выехал прямо на передовое охранение противника.

— Стой! Стрелять буду! — Несколько человек с винтовками в руках вышли из кустов. Они с недоумением разглядывали странное убранство верховых. На Криворучко был костюм гусара: красные штаны в обтяжку, на плечи наброшен серебристый ментик. У ординарца из-под заломленной папахи вился чуб.

Подъехав вплотную, Криворучко остановил коня.

От старшего охранения он властно потребовал, чтобы его проводили в штаб. В штабе петлюровского полка Криворучко назвался командиром повстанческого отряда (отряд — в лесу) и предложил выработать план совместных действий. Видимо, на штабных подействовала уверенная повадка Криворучко, а может быть, помог и необычный наряд гусара. Не теряя времени, приступили к делу. Криворучко, слушая, покусывал свой пушистый ус. Выходило, что Вальдман, приказав остановиться, поступил не так глупо, как это показалось сгоряча, В Росоховатке разогнавшихся преследователей ждала пулеметная засада. Но самое главное, о чем узнал Криворучко, заключалось в следующем: отборный отряд войскового старшины Фролова получил задание внезапно обрушиться на штаб бригады и разгромить его (самого Котовского старшина Фролов хвалился привезти живым).

Захват Росоховатки, как выяснил Криворучко, труда не составит, силы у петлюровцев здесь жиденькие (весь расчет был на то, что преследователи напорются на пулеметный огонь). Но Фролов!..

Ночью под Вендичанами два эскадрона перехватили фроловцев на марше. Бой был недолгим, из всего отборного отряда уцелели немногие. Пленные были одеты в новенькие английские френчи с белыми крестами на рукавах. В числе трофеев достался черный флажок с вышитой серебром буквой «Ф».

Разгром фроловцев помог Криворучко избежать нагоняя за дерзкую вылазку в штаб петлюровского полка (на наказании, в назидание другим, настаивали и Борисов, и Юцевич). Криворучко потом оправдывался: а как было поступить? Послать кого-нибудь за «языком» — еще неизвестно кого возьмут. Да и «разговорится» ли захваченный пленный? А так — сразу!..

Лихость всегда была близка сердцу Котовского, и накладывать взыскание на Криворучко у него «не поднялась рука».

Юцевичу он сказал:

— Я же говорил: задень его, гору свернет. Из себя вылезет, а сделает!

В Проскурове, до которого оставалось несколько переходов, находился штаб генерала Перемыкина. Концентрация войск противника возрастала. Разведка установила, что из Польши в район Проскуров — Могилев-Подольский на помощь Петлюре переброшено двадцать тысяч пехоты и полторы тысячи сабель из остатков разбитых белогвардейских частей. Польша втихомолку нарушала условия перемирия, всячески помогая врагам Советской республики.

Когда Юцевич положил перед комбригом тщательно размеченную карту и тот увидел, какими силами обороняется город, лицо его потемнело. Впрочем, он был бы никудышным командиром, если бы при виде такой массы войск остался спокойным.

По последним данным, докладывал Юцевич и показывал на карте, перед фронтом бригады появилась 3-я армия Врангеля. Кавалерийская группа генерала Загорецкого сильно потеснила нашу 60-ю дивизию, в результате чего правый фланг у нас обнажился на двадцать пять километров, а над ним из района Голоскова нависает дивизия есаула Яковлева. Юцевич добавил: по некоторым сведениям, казаки Яковлева несколько часов назад заняли местечко Деражня. Предполагается, что Яковлев готовится в рейд по тылам нашей 14-й армии.

Мнение начальника штаба о дальнейших действиях бригады сводилось к одному: не подавиться бы. Усталость бойцов, оторванность от своих, насыщенная оборона противника…

— Ладно, подумаем, — буркнул Григорий Иванович и попросил оставить у него карту.

Лампа в комнате комбрига горела до позднего часа. Голый пылающий лоб Котовского нависал над красноречиво говорящей картой. Линия вражеской обороны была способна еще задолго до боя внести смятение в душу любого понимающего человека.

Григорий Иванович будто наяву увидел генеральскую руку — белую, холеную, со старорежимным штабным карандашом. Несомненно, Перемыкин понимал, насколько зарвалась передовая кавалерийская бригада. По сравнению с его силами это была горстка отчаянных людей, ведомых необразованным фанатиком командиром. О благоразумии, надо полагать, этот фанатик не захочет и слышать. Подолбив сколько положено из пушек, он рьяно кинется в бой. (Генерал, как догадывался Котовский, ни капельки не уважал командира зарвавшейся бригады. Что ж, как раз это и может стать началом генеральского поражения.)

По обозначенной на карте железнодорожной ветке у Перемыкина ползало два бронепоезда, перекрывая артиллерийским огнем все подходы к передовым позициям. Соблазнительным казался небольшой участок у озера Дубовое, но там в деревне Заречье стоят два тяжелых и восемь легких орудий. Конечно, крыть будут картечью… Все приготовлено к тому, чтобы бригада положила здесь все свои эскадроны!

Ударить бы сбоку, зайти незаметно, неожиданно. Самый козырный на войне ход! Пускай их много, не сосчитать, но они уже оглядываются на границу, думают не наступать, а отступать… Много ли им сейчас надо?

Сжав виски, Григорий Иванович закрыл глаза и так сидел минуту, другую. В любом бою отдаются два приказа — с той и другой стороны. Один из них останется невыполненным. Чей?.. На какой-то миг привиделось, как к генералу вбежал испуганный начальник штаба, что-то крикнул и оба они, побросав все на столах, старческой рысцой потрусили из обреченной комнаты…

Раздумья комбрига перебил Борисов.

Комиссар считал, что брать Проскуров силами одной бригады рискованно. Не секрет — противник с каждым днем становится упорнее. Каждое проигранное сражение приближает его к гибели, следовательно, стойкость его будет возрастать. Если взглянуть на дело шире, как любил говорить покойный Христофоров, бригада уже достаточно показала себя. Самое время проявить благоразумие, иначе одним шагом можно испортить все.

Выслушав, комбриг хмыкнул и покрутил бритой головой.

— По науке считаешь? Это хорошо. Все, как приказчик, разложил… Но вот еще какая наука есть: не равнять его с собой. Он, может быть, и думает, как бы нам накласть и в хвост, и в гриву, да вот беда — кишка тонка! Полноценности в нем нет, полноценности! Понимаешь? По-научному сказать: несоответствие замыслов и возможностей. А тут еще Збруч под боком, спасение. И вот я так соображаю: если мы его пугнем хорошенько, он стреканет, как заяц. Ну что? Не по науке это?