Меч и плуг
(Повесть о Григории Котовском) - Кузьмин Николай Павлович - Страница 78

— Странно… — Котовский пожал плечами. — Вы офицер и задаете такие вопросы! Да ведь это же закон: плуг всегда находится под защитой меча.

— Хороша защита! На кого же вы идете с пулеметами? На мужика?

— На кулака, — поправил Котовский.

— Но разве кулак не мужик? Где та грань, которую вы проводите в деревне? Неужели вас не насторожило, что даже у такого никудышного вождя, как Антонов, под ружье встало пятьдесят тысяч человек? Пятьдесят тысяч! Что же, все они, как вы их называете, кулаки?.. Нет, Григорий Иванович, еще не поздно осознать, что народ, то самое большинство, которым вы так любите козырять, против вас. Да, против! И этому вы видите огромнейшие доказательства! Ог-ромнейшие!

Высказывался штабс-капитан горячо, отбросив или позабыв свое благоразумие. Григорий Иванович слушал, не перебивая, и как бы в такт словам покачивал бритой головой. Удивительно, до чего они похожи один на другого, эти начинающие хозяйчики! Точно таким же помнил он помещика Георгия Стаматова, у которого после побега с каторги работал управляющим по подложному документу. Стаматов тоже, как и этот вот, только осваивался в положении помещика, владельца с натугой собранного хозяйства, и смотрел на остальной мир настороженно, боясь, как бы не отыскалась сила, способная разрушить завоеванное им благополучие.

— «Огромнейшие доказательства»… — негромко повторил Григорий Иванович и подождал, не скажет ли собеседник чего-нибудь еще. Эктов, глядя куда-то в сторону, нераскаянно свел брови, стиснул зубы: высказался, вот!

— Павел… кажется, Тимофеевич? (Эктов все так же напряженно, еле заметно кивнул.) Вы правы, пятьдесят тысяч у Антонова — сила. Против нас даже Петлюра имел меньше. Но вот скажите: куда же они тогда девались, эти пятьдесят тысяч? Были, были — и вдруг их не стало! Легли в боях? Вы сами знаете, что нет. Боев у нас было не так-то уж много. Может, они отступили вместе с Антоновым? Тоже нет. К Бакурам у Антонова было всего несколько полков. Так где же они, спрашивается, эти самые пятьдесят тысяч? Сквозь землю провалились? Да?.. А-а, молчите! Вот вам и ответ на ваши «ог-ромнейшие доказательства». Зря вы, господа, тешили себя числом этих самых мужиков. Сбить с толку, обдурить можно не одну тысячу. Попробуйте удержать их, убедить драться до конца, умереть за свое дело! А мужик-то оказался не дурак.

В дремучей бороде Эктова язвительно блеснули зубы.

— Пропаганда, выходит? Бескровный метод? По Марксу?

Вздернув подбородок, Григорий Иванович с недоумением оглядел собеседника, как бы выясняя причину его внезапной иронии.

— А вы что же, хотели, чтобы мы захлебнулись кровью, бродили в ней по колени? На это был расчет? Не вышло, господа хорошие! Дурных, как говорят, нема.

Не соглашаясь с поражением, Эктов ожесточенно сжал кулаки в коленях.

— Значит, мало было — пятьдесят тысяч! Мало! Сами же сказали: к Бакурам у Антонова осталось несколько полков. А если бы с самого начала у нас было тысяч сто, сто пятьдесят? Представляете, с какой силой вы встретились бы под Бакурами?

С откровенным сожалением Котовский сверху вниз взглянул на встопорщенную фигуру штабс-капитана.

— Скажите, как по-вашему: Деникин хороший генерал?

— Простите, судить не мне, — буркнул тот, съеживаясь еще более.

— Но армию он подобрал хорошую? Тут-то вы можете судить.

— Армию? — Эктов не понимал, куда клонится разговор. — Я считаю, что да, хорошую.

— Ну вот. И дисциплина у него была как надо, так? И вооружение. Видимо, то же самое у Колчака, у Врангеля…

— Что вы хотите сказать? — не выдержал Эктов.

— Я хочу спросить вас как офицера, как человека, знающего, что такое война: почему же мы тогда расколотили всех их вдребезги? И Деникина, и Колчака… Да всех! А колотили-то чем? Вот, — показал руки, — почти голыми. Все у них было, а все-таки мы их раздолбали! И раздолбаем еще, если сунутся. Поверьте мне! Так что, куда уж там вашему Антонову. Будь бы у него хоть сто тысяч — конец один. Да вы ведь и сами это понимаете. Себя-то зачем обманывать?

Опустив лобастую голову, штабс-капитан упер в грудь бороду.

— Так теперь что, — спросил, — вы из мужика хотите сделать комиссара?

— А вы что, — в тон ему ответил Котовский, — хотите чистую рубаху да на грязное тело?

— Но мужик работать должен, а не комиссарить!

— Он будет работать, это мы ему обеспечим. Для этого и пришли сюда… Вперед надо глядеть, Павел Тимофеевич, а не назад. Вперед. Назад пускай покойники глядят.

Не поднимая головы, Эктов о чем-то тяжело раздумывал.

— И вы надеетесь, что мужик сам откроет вам свои амбары?

— Откроет! — добивал его Котовский. — Последнее отдаст.

Запустив пальцы в бороду, штабс-капитан с сомнением покрутил головой.

— Что? Не верите?

— Одно скажу: безжалостные вы люди. Крови вам не жалко, вот что. Лишь бы на своем поставить!

Котовский выпрямился, на лице отразилось гневное недоумение.

— А вы? Вы-то? Жалостливые, да? Чистенькие?.. Чистюли? — Встал, разом обдернул гимнастерку, свел назад все складочки. — Животы пороть, живыми в землю… Ребятишкам, раненым… головы откручивать!

Испугавшись, Эктов загородился обеими ладонями:

— Я к этому… никакого отношения… Можете поверить. Меня знают…

— Молчите лучше! — У Котовского запрыгала челюсть, он сдерживался из последних сил. — Кто бы говорил о крови… Молчите, я сказал! — и, повернувшись, выбежал из помещения.

Конвоиры-латыши просмотрели, когда комбриг поднялся к себе наверх. Лишь увидев тень, мотающуюся туда-сюда в задернутом окне, они подхватились и побежали. Тревога оказалась напрасной: арестованный сидел в убитой позе, держал голову в обеих руках и не глядел на оставленную настежь дверь.

Письмо Матюхину от войскового старшины диктовал Эктов, лести не жалел и уверял, что пересол тут невозможен, — все бандиты чрезвычайно падки на сладкое слово. В послании Матюхин именовался «командующим Тамбовскими крестьянскими войсками».

«…Мы Антонова и за человека не считаем. Одна надежда на тебя, Иван Сергеевич. Ведем с собой два полка — донской и кубанский. А прочее войско идет следом. Давай и ты своих орлов, красный Тамбов возьмем с ходу…

Хозяина нет в Тамбовской губернии, кроме тебя. Ждут крепкой власти мужики. А там, того и гляди, на Москву пойдем, на весь мир прославимся…»

Отыскать Матюхина предполагалось через его брата, Михаила, бывшего начальника районной милиции, скрывающегося сейчас где-то в одном из глухих лесных сел в районе действий оставшихся повстанческих полков. В качестве явки Эктов указал отдаленную заимку богатого пасечника. Повезли письмо «есаул» Захаров (военком второго полка) и «хорунжий» Симонов (взводный из эскадрона Кириченко).

На дорогу ушла первая половина ночи. Михаила Матюхина нашли быстро, подняли с постели. Он долго вертел заклеенное письмо, чесался. Наконец буркнул: «Ну хорошо» — и пошел одеваться.

В кромешном ночном лесу Михаил чувствовал себя как дома. Он вел уверенно, забираясь все глубже в глушь. Никаких дорог здесь не было, и другой потерялся бы даже в дневное время.

Миновали небольшую поляну с остатками раскиданного костра. Раздался собачий лай, и перед глазами возник высокий крепкий забор. Михаил негромко постучал в ворота, прислушался. Собаки за забором залились громче.

Послышались шаркающие шаги.

— Кого там бог дает?

Михаил негромко отозвался:

— А мы к дедушке, с поклоном от дяденьки.

Загремел засов. Захаров с Симоновым соскочили с седел, взяли лошадей за повод.

Приехавших встретил могучий старик, заросший бородой. Он пошептался с Михаилом, показал рукой, чтобы заходили.

Собаки рвались на привязи, хрипели, вставали на дыбы.

Из дома вышел заспанный мальчишка, рукавом тер глаза. Старик сходил в сарай за лошадью, бросил ей на спину подушку с веревочными стременами.

— Давайте письмо!

«Есаул» с «хорунжим» надеялись, что на заимке пасечника они встретятся с самим Матюхиным. Оказалось же, что бандит был гораздо осторожнее и прятался где-то дальше. Такой поворот дела не был предусмотрен инструкцией, но Захаров, не показывая вида, достал из-за пазухи конверт.