Из блокады (СИ) - Волков Константин Борисович - Страница 58

Этот сухой, тёплый, и, в общем-то, уютный домишко не так давно нагонял серую тоску, сейчас здесь хорошо, можно согреться, попить чай и немного перевести дух. Время есть, и даже с запасом. Рюкзаки сброшены, лязгнуло сваленное в кучу оружие.

- Ничего и не случилось, - Сашка уложил в буржуйку полешки. - А ты боялся...

- Хорошо, что так, - мрачно сказал Партизан. - Интересно, куда запропастилсяСыч?

Я воспользовался спокойной минуткой, и повалился на кровать. Не важно, что сырая одежда воняет потом и лесом, пусть сопревшие ноги зудят в разбухших ботинках, сейчас имеют значение покой и тишина. Разглядывая муравьиные дорожки, я почти задремал, хотя уши слышали, как засвистел чайник, а нос чуял сигаретный аромат. Заскрипела дверь, вернулся Партизан.

- Саша, - спросил он, - ты, случаем, не знаешь, кто такой ревкаэсп?

- Впервые слышу. А что?

- Да так, поинтересовался, - ответил Партизан, - Подумал, вдруг ты знаешь? А кстати, Сыча я нашёл. Он в сарае. И мёртвый-премёртвый... давно. А ты спрашивал, где подлянка.

Слова Партизана пролетели мимо, даже не царапнув дремлющее сознание. Ну, в сарае, ну, мёртвый - бывает! Сашку новость тоже не зацепила.

- С тоски удавился? - равнодушно, будто речь шла о незнакомом, и абсолютно неинтересном ему человеке, уточнил он.

- Нет, Зуб. Не удавился он. Там круче... пошли, сам увидишь.

Через минуту мы столпились в бывшем хлеву, сейчас лесники его использовали, как дровяной сарай. Не тоска убила Сыча, это факт! Перед смертью он не скучал, хотя и для веселья у него поводов не было. Закоченелое тело свернулось калачиком на земляном полу. Это тело: во-первых, раздели, во-вторых, избили, а в-третьих, над ним неслабо поизмывались. Когда надоело мучить и унижать человека, его полоснули ножом по горлу. Кровавая надпись на стене пояснила: "Наркоман и убийца казнён приговором РевКСП"

- Такие дела, - глухо сказал Партизан. - Олег, ты тоже не знаешь, кто этот ревкаэсп?

Я помотал головой и сглотнул подкативший к горлу комок. Одолела оторопь. Снова заскреблась ледышка, теперь где-то под сердцем. Такой жути я и в лесу не чувствовал. Что лес? Про него я понял: он может убить, но, скорее всего, если ты один, и не слишком испуган, и не посмотрит в твою сторону. А здесь побывали люди. Не лесные твари, не чужаки, а наши, поселковые - больше некому! Ты же хотел домой? Значит, добро пожаловать!

- А ты, Саша, может, всё-же знаешь, что это за "ревкаэсп" такой?

- Нет, Петя, не знаю - Зуб покачал головой. - Наверное, Леший до Сыча добрался!

- Ты ерунду не пори, - сказал Партизан. - Сам видишь, Сыч давно остыл. Не сегодня его прибили, это точно. Такие дела, орлы. Значит, что? Значит, сделаем так! В Посёлок я схожу один, посмотрю, что к чему. А ты, Савка, забери у всех оружие, потому что тебе я пока ещё доверяю... Ты за ними внимательно смотри...

- Нет, Петя, не так, - возразил Сашка. - Будет лучше, если ты сам отдашь ружьё.

- Че-е-его? - глаза лесника сделались большими-пребольшими, лоб прочертили глубокие морщины. Видно, Партизан попытался сообразить, как можно решиться предлагать ему такое, да так и не понял.

- Отдай, говорю, ружьё!

Тут лесник заулыбался:

- Ружьё, отдать? Тебе, что ли? На!

И Партизан, сняв дробовик с плеча, ткнул стволы в Сашкину грудь. Но Зуб держал автомат наготове, негромко клацнул предохранитель, и ствол "калаша" уставился в живот Партизана. Люди замерли, ощерясь, словно звери.

- Олег, - скомандовал Сашка, - возьми у него ружьё.

Я сделал шаг к леснику, но - стоп! Какого чёрта! Что, вообще, происходит?

- Ну же, арестуй его. Он враг Посёлка!

Я распахнул рот, и захлопал глазами; полный ступор и паралич умственных способностей. Одно дело, когда приходится воевать с лесными тварями: легко объяснить, что ими движет - им кушать хочется! А как быть, если люди, прошедшие вместе через разные-всякие передряги, ни с того, ни с сего загорелись желанием прибить друг друга? Сразу и не сообразишь! Словом, растерялся я. Хорошо, думаю, если пар выйдет, ребята успокоятся, и попытаются договориться. Лишь бы палить сгоряча не начали! Главное, непонятно мне, почему дело таким образом повернулось. А раз непонятно, то и влезать преждевременно.

Сашка смекнул, что помощи от меня не дождётся.

- Партизан, - сказал он, - Положи оружие, по-хорошему прошу! В Посёлке решим, что делать. Учитывая твои заслуги...

- Вон как, значит! Заслуги мои, говоришь, будете считать? Знаешь, сколько у меня этих заслуг? Тебе за три жизни столько не заслужить. Мне одно интересно, ты в любом случае собирался меня прикончить?

- Положи ствол!

- А Леший тебя, гадёныша, сразу понял, потому как чутьё у него на всяких гадов. "Чую, - говорил, - та ещё сволочь. У него с Пасюком дела. Ты глаз с этого мента не спускай". Предупреждал, а я, дурак, посмеивался, думал, до смертоубийства не дойдёт. А ты, значит, на всё готовый? Надо было тебя по-тихому мочить; мало ли что в лесу случается? Сдох, и сдох; светлая память герою. Мне рук марать не хотелось, а Лёша тебя пожалел. Ты-то его жалеть не стал...

- Считаю до трёх! Раз...

- Следы в грязи твои, а не Лешего. Слишком они глубокие. И не косолапил ты, а подволакивал ноги. Ты труп на руках нёс?

- Заткнись, и клади ружьё. Два...

- Не пойму, зачем ты броневик сломал? Или это Леший сделал, чтоб тебе не достался?

- Три!

Партизан ехидно ухмыльнулся, мол, что же не стреляешь, кишка тонка? Тут Зуб и выстрелил. Но за миг до этого на него со звериным рыком бросился Савелий. И всё перемешалось: грохот автомата, горячее жужжание в воздухе, шлепки вонзающихся в деревянную стену пуль, вой случайного рикошета, едкая пороховая гарь и грязная брань.

Савка жестоко пинал Зуба, тот не сопротивлялся. Он скорчился на полу, закрыв голову руками, на его тело сыпались тяжёлые удары.

Партизан перестал ругаться - лишь невнятно бормотал. Одной рукой он зажимал рану - одежда на животе пропиталась кровью - другая рука ещё держала ружьё. Партизан не оставил надежду пристрелить Сашку, да вот беда - перед Сашкой, мешая прицелиться, маячил Савелий. Лесника шатало, ствол ружья рыскал из стороны в сторону, слабеющая рука опускалась. Пальцы разжались, оружие клацнуло об пол, и рядом осел Партизан.

Когда я вязал Сашке руки, тот не сопротивлялся. Шатаясь и спотыкаясь, он поковылял в избу. Савелий уложил на кровать Партизана. Лесник побледнел, его губы беззвучно шевелились. Профессор, как мог, обработал, и перебинтовал рану. Механик замызганной тряпкой вытер испарину со лба раненного друга.

- Как он? - спросил я, хотя сам прекрасно видел, как.

- Нужно в Посёлок, операцию, - пробормотал Архип, - пуля навылет, а что внутри, я не знаю! Давай надеяться.

* * *

Мы за столом, лицом к лицу. Сашка выпрямился, осанка почти гордая - это оттого, что руки прикручены верёвкой к спинке стула. Плохо Зубу, крепко досталось ему от Савелия: то головой замотает, будто стряхивая дурноту, то сцедит на пол переполняющую рот кровавую слюну.

Я стараюсь расслабиться, но меня трясёт. Я уставился Сашке в переносицу; нужно, чтобы он отвёл глаза, хотя бы сморгнул, но тот лишь улыбается краешками разбитых губ, словно говоря: слабоват ты ещё играть со мной, прожжённым ментярой в гляделки. Я от его нахальной ухмылки ещё больше нервничаю, а он, видя это ещё нахальнее ухмыляется.

- Саша, - я сжал потные ладони в кулаки, - что за ерунда?

- Эх, Олег, Олежек, - Сашка обнажил перепачканные кровью зубы в улыбке, на раздувшейся губе набухла алая капля, - ты ничего не понял? Партизан, и тот понял. А Леший вообще не в меру догадлив... был... Партизан, он же висельник. Ему прямая дорога в ад. Считай, что я исполнил отсроченный приговор. Ещё вопросы есть?

- Значит, и мне... пулю? - я попытался одолеть навалившееся чувство беспомощности. Опять всё складывается не так, как мечталось, совсем не так... - Меня тоже приговорили к вышке.