Время перемен (СИ) - Ежов Константин Владимирович - Страница 3

Ладно бы в открытую ругались, ан нет. Всё чинно и степенно, а посмотришь, да перекрестишься. Потом, чисто для пользы для, прихватишь ножичек. Вдруг сподобится, ближнему своему, поднять содержание железа в крови, ножичком в спину.

Вот так степенно, за учёбой, в атмосфере постоянных интриг и прошёл ещё год. Был уже 1536 год. Сегодня мне исполнялось 6 лет. Бездеятельность угнетала. Нужно было, что-то делать с этим. Как же хотелось хоть каплю самостоятельности.

В Москве её не дадут. Тут, я вообще аргумент в борьбе за власть. Причём все думают, что именно они знают, что для меня лучше. Валить надо отсюда, да побыстрее. Какой бы предлог-то придумать, чтобы не развалился о слова, что маленький ещё.

Что делать, без одобрения матери ничего не получится. Пристал я к ней и стал канючить. Отпусти, мол, в Коломенское. Поиграться бы мне, а тут только эти бирюки из знатных родов.

- Тебе учиться надо. Да и невместно Великому князю с простолюдинами якшаться. Учись быть с ближними своими слугами.

- Мам, ну мам, я учиться и там могу. Ко мне ведь и боярских детей прислать можно. Только не родовитых, чтоб не мерились, кто из них родовитей и на что имеет больше прав, а лучше осиротевших. Заодно их родам поможем. Они совсем не безродные, а если они со мной учиться тоже будут, так совсем хорошо. Играть будем вместе, ну и учиться.

- Вот это, ну и учиться, меня и смущает. Вдруг распустят тебя там, без пригляда, аль вообще, непотребствам учить будут.

- Так недалеко ведь. Завсегда приехать можно. Ещё мам, мне бы придумки какие сделать.

-Так скажешь, сделают.

- Вдруг дорого будет, или мастер, какой нужен, а может, куда съездить захочется.

- Ты Великий князь. Будет у тебя казна. Вот съездить, забудь.

- Мам, ну можно? С охраной.

- Вообще, что я тут с тобой разговариваю. Марш к себе. Ишь, чего удумал. Играться ему охота.

Я же от бессилия расплакался и ухватился за подол матери.

- Мам, ну пожалуйста! Мам, я очень тебя люблю. Я буду тебя слушаться.

- Ну что с ним делать. Запомни сынок. Мужчины не плачут. Ты у меня кто? Правильно, мужчина, но ещё и Великий князь. Что подумают, когда увидят тебя плачущего?

- Я больше не буду. Честно-пречестно. Никогда больше. Только не умирай, МАМ. Не оставляй меня. - Сказал, вдруг вспомнив, что недолго она ещё будет править.

- Что ты такое говоришь сынок. - С этими словами она опустилась на колени, и плача стала целовать моё лицо.

Вот так, детские слёзы и не вовремя сказанные слова, сделали своё дело.

Прошло уже два года. Мне на прошлой неделе стукнуло уже восемь лет. Казалось бы, прошло уже много времени. Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается.

Это я по наивности думал, что вот съеду с Москвы и всё, свобода, делай что хочешь. Ан нет. Всяких нянек только больше стало. Ещё и соглядатаи, от видных боярских родов. Вдруг здесь чего удумают, и без них. Детей из осиротевших родов почитай и не было. Вместо них бояре натолкали княжеских детишек, да из родов познатнее.

- Ты куда прешь! Сначала старшие идут, затем младшие, всё по счёту.

- Это вы-то, Жеря, старшие. Да не в жисть. Мы, Велико-гагенские, ничуть не ниже вас. Это вы вон, Двишнекову говорите.

Диалог почти стандартный, каждодневный. Ругаются кстати не малолетние князья, а их няньки. Первые двое, из старшей ветви потомства Владимира Мономаха. А вот третий, как раз из сирот, откуда-то с Рязанщины. Ей богу, будь моя воля, "Опричнина" прямо тут бы и началась. Вот не думал, что в шесть лет стану так ненавидеть.

- Я сказал без мест - Вмешался в очередной раз я.

Нет, меня, конечно, не послали, пусть бы только попробовали, но поморщились сильно. А вот на моих нянек посмотрели как на врагов. Почто де, мол, ни чему толковому меня не учат. Мои же делали вид, что их сии приземлённые материи не касаются. Как всегда княжеских нянек такое положение дел не устроило.

- Смилостивись государь! Как можно без мест. Это же поругание всех наших традиций.

- Молча, сказано без мест, значит без мест. И не будет от такого ни кому поругания, и тем более всему роду.

- Государь как же так? Не было такого испокон веку. Деды наши жили по счёту, отцы, и нам заповедовали.

Нет, ну как вот с такими разговаривать. Ему что в лоб, что по лбу. Честно, не виноват я, не выдержал, схватил какую-то корягу, и давай дубасить этого умника, да и вообще, всех кто попадался. Был бы постарше, без увечных бы не обошлось. Так, скорее, для острастки подучилось. Вот это было уже не как всегда.

Может, ничем это бы не закончилось, и так бы остался в положении загнанного волка, но бог милостив. Как-то всё это дошло до матери. Эффект оказался, как от бензина подлитого в костёр.

Боярин Хохолков-Ростовский попал в опалу. За что, я, даже повзрослев, так и не понял. Пожил он ещё не долго, и умер в середине октября. Вроде бы своей смертью, во всяком случае, даже слухов об его убийстве не было. Обоих нянек, вызвавших великокняжеский гнев, посадили на кол. Обвинили их в покушении на Великого Князя Московского. Это сейчас не понять, но тогда это было почище святотатства.

Окружение вмиг изменилось. Моя жизнь стала хоть отчасти похожа на нормальное детство. Наконец-то вокруг меня оказались осиротевшие отроки из дворянских родов, по-тутошнему, княжат и детей боярских, без своих наставников. Почти два десятка. Первое время играть у нас никак не получалось. Робели они страшно при моём виде. Не знаю уж, чего им там наговорили, но подозреваю, что ничего ободряющего. Няньки у них всё равно были, но мне на глаза они старались не попадаться.

Быстрее всех к общению с Великим Князем привыкли трое с Рязанщины, по какой-то прихоти судьбы, допущенные ко мне ещё с княжескими детьми. Косма Двишнеков, Шарап Матюков и Семой Бородавкин. Я, вообще-то, никогда не отличался хорошей памятью на имена, но столь не привычные имена запомнил. Многое приходилось запоминать. До сих пор слова не все мог вспомнить, периодически запинаясь, но дело налаживалось.

- Бедняжка, опять чего-то лопочет.

- Вот ведь, и не говори.

Частенько слышал сочувственный разговор. И ведь особо и не скрывались, похоже, меня по-прежнему считали не совсем в себе. Если учесть, сколько оговаривался, это я понимал, что оговаривался, окружающие считали это за бессмысленные звуки.

Собственно, после того происшествия, перестал исполнять роль Великого Князя. Во-первых, говорил до сих пор не совсем свободно. Во-вторых, только несколько месяцев как, стал двигаться более или менее нормально. В-третьих, до сих пор дичился привычным здесь обычаям.

- Разговаривать надо, приняв горделивую осанку и глядя на собеседника с достоинством. Тьфу! Да не как будто к столбу привязанным. Вот, уже лучше! На что Великий Князь так таращится. Что?! Это взгляд с достоинством? Так смотрят, когда чего съели, а теперь срочно до "ветру" бежать надо. Убивать взглядом тоже никого не надо! Нет моих больше сил!

- Прохор, ты, куда это пошёл, а ну вернись.

- Тая, ей богу отстань. Если бы не его матушка, плюнул бы уже, и ушёл.

Это сначала думал, что проходу няньки не дают, а сейчас стал понимать, что на самом деле меня учат привычному, а значит правильному, по местным меркам, поведению Великого Князя. Учили меня правильному поведению упорно, но так чтобы без чужих глаз. Лишние пересуды никому были не нужны. И так по Москве пошла череда слухов, после того происшествия. Не один молебен был отслужен во здравие Великого Князя Московского Ивана 4 Васильевича. Но самым странным во всей учёбе, было то, что в принципе, я мог приказать всё что угодно, это-то и пугало меня больше всего.

Мои выкрутасы в поведении списывали на болезнь. Не знаю, рассчитывали ли окружающие, что стану нормальным, но мать точно надеялась на это. Может это одна из причин, по которой я оказался, всё-таки здесь, в Коломенском, а не только потому, что уговорил.