Цветочек аленький (СИ) - Шишкова Елена - Страница 32

— Есть ли вера шептунам твоим? — Свенельд без спросу на лавку приседает, возрастом почтенным пользуясь.

— Допрежь не врали.

— Надо бы письмо Константину отправить, да просить планы княжича выдать. Коль ерепениться станет, войной грозить. Ежели не с нами, значит, супротив. — Воевода прерываясь, бороду почесывает, о чем-то думая. — Что о сыне моем скажешь, Ольга? Как предателя под меч отправишь, коли подтвердятся слова шептуна твоего?

— Не чего ему боятся, коли заговоров не чинит. Не майся сердцем, покуда не известно, чем сын мой с твоим занимаются.

— А Улеба? Без ведома его да позволения не станет Лют супротив воли твоей идти. — Свое гнет воевода старый, слов Ольги не слыша. — Он в служение княжичу отдан был, оттого и приказы его исполняет.

— Пощады для сына просишь? — Ольга зло к воеводе поворачивается. — Он приглядывать за Улебом ставлен был, да о затеях глупых мне докладывать, а не приказы бездумные юнца горячего выполнять. Почему не донес? Не отговорил? Поперед моих интересов интересы княжича ставит? Разве то не предательство? — Как пламя Перуна княгиня вспыхивает. В угрозах мужчине старому, свою боль выплескивая. Ведь даже в сне страшном не могла Ольга представить, что меж предателем венца княжеского и сыном ее различий не будет. — А коли дело до казни дойдет, то никто ее не избежит. Не твоя кровь, ни моя! — Со словами последними Ольга прочь Свенельда прогоняет, что б в тишине обдумать, как дальше жить, с грузом на сердце не подъемным.

Отрывок из письма Ольги Константину Багрянородному.

"… Дошли до ушей моих известия, что сердце тревожат. Не по умыслу злому, а по неведению, пригрел в тереме своем ты предателей, что против меня зло мыслят. В овечью шкуру сына княжеского, обряжен волк, который стаю свою под удар ставя, хозяином леса стать жаждет. Да будет тебе ведомо, что меж березок тонких и дубов вековых, в буреломах и на опушках лесов наших, нет никого, кто силой своей с медведем тягаться станет. Лишь глупый кутенок, волком матерым себя мнящий, осмелиться тявкать на батьку бурого.

Не стоит в леса наши ходить по грибы да ягоды тем, кто дорог всех не ведает, да щенков не разумных подкармливать, ибо зол и не обуздан медведь, в берлоге потревоженный…."

Гонца в Царьград отправив, велит Ольга дружину снаряжать, да в Новгород выдвинуться. А вместе с ними людей поверенных, что тайны о сыне названном выведают. Коль правду сказал скоморох, да все подтвердится, велено ратникам Улеба силой в Киев везти.

Вестей дожидаясь, томится княгиня в светелке своей, терема не покидая. Уж со всех концов княжества огромного гонцы собрались, галдят, да Ольгу требуют. Та же у окон, ставнями прикрытыми, сидит, ругань их слушает, но не выходит. Нет желания дела делать, да думы думать, покуда сердце за сына не спокойно, да душа, из груди вынутая, поодаль где-то мечется, правду о ребенке любимом признавать нехотя. Святослав, от дел навалившихся обезумев, мать в чувства привести пытается. Каждый день в светелку ее заглядывает, с просьбой подсказку дать, как интересы княжества сохранить, под других не прогнувшись. Ольга ответов не дает, лишь отворачивается, видеть никого не желая. А тут, как на зло, со всех волостей требы приходят. Где хлеб погиб, где волки лютуют, под Псковом вновь разбойники объявились, а близ Перемышля, где хорват избы строит, бунты вспыхивают, которые коль не успокоить пока не поздно, и до Киева доберутся. Уж когда Святослав в отчаянье в поход военный удрать собирается, вести долгожданные, из Новгорода приходят. Казалось, и ждали всего три седмицы, а облегчение сердцу, будто годину тишь стояла. Но нет в вестях тех ни радости, ни успокоение сердцу Ольгиному. Чернушка, что в тереме новгородском Улебу прислуживала, рассказала, как беспокойством маясь, полюбовница княжеская, которая сына ему под сердцем носит, сетовала на судьбу горькую, что выбор предоставила меж богами истинными и любовью Улеба. Позабыв, где спутнице князя язык держать должно, рассказала Услада прислуге своей, что по законам европейским в храме Единого князь новгородский венчаться с ней желает. И будто мало слов чернушки, еще и ратник молодой сыскался, который слышал, как за чаркой меда воевода Лют с князем Улебом диалог вели в пол голоса. Тот солдат любопытен оказался не в меру, вот подслушать и решился, а как смекнул о чем речь ведут, за благо посчитал сбежать, покуда не все услыхал. Всего-то и услышал вояка предложение одно, но и того хватило, что б понять — заговор против Киева побратимы готовят.

Тяжело на душе у матери, что в бесчестье сына убеждают. Хоть бы рядом был тот мальчик маленький, что за юбку держась, ходить учился. Успокоилась бы женщина в объятьях рук сыновних, что за шею хватаясь, с любовью крепче прижимаются. Вырос мальчик, богатырем статным не став, умом живым отличается, да только не во благо семьи своей, а лишь в угоду желаньям собственным голова его служит. Ему бы в Киев вернуться, да сомненьями, что душу терзают, выход дать, а не исподволь, со спины грязью кидаться.

На пол Ольга падает, за грудь хватаясь, блазнится* княгине конец ее близится. Не выдержало сердце женское, тоски непомерной. Когтистой рукой Сумерла* горло сжимает, легкую смерть даровать не собираясь. Кровь, что толчками в виски стучится, теплой рудой сквозь уши выйти пытается. Взглядом от боли мутным Ольга Морену встречает, что с равнодушием деланным над княгиней стоит, помочь не спеша.

— Что блажишь, аки гузыня деревенская? Не подохнешь сегодня, лишь помучаешься. В муке мысли верные приходят, да решенья праведные, от тех, что ранее приняты были отличные. — Ведьма на корточки приседает, руку холодную ко лбу княгини прикладывая, разум от боли очищает. — Думай, Ольга, на что сына своего обрести хочешь. Кровь не твоя, то верно, да только пусть тебе голову не застит то, что не ты, а девка древлянская Игорю Улеба рожала. Не уйдет боль, коршуном сердце терзать станет, вороном плоть выклюет, для себя смерти просить станешь, да только нет проклятым дороги в мир, где Озем правит.

Сказав слово свое, Морена исчезает, на смену ей уже рабыня бежит, на ходу причитая. На крики чернушки, весь терем сбегается, галдят, хлопочут, снуют бестолково, помощи не давая, лишь раздражение вызывают.

Пеленают княгиню руки холуйские, в рубаху просторную снарядив, в покои отряжают. Лежит Ольга, в овчину кутаясь, запах дождя, что уж третий день близится, ноздрями уловить пытаясь. Туманит ныне. Воздух промозглый камень терема студит, светелку охлаждая, да за ноги босые ухватить пытается. Помнятся Ольге дни те, когда кровь в жилах кипятком бурлила, мерзнуть не давая, давно ли было то? Недавно. А ныне уж пятый десяток к заре своей катится, и хоть с лица все еще молодуха, а сердце прогнило. И гниль та, по венам стекая, кровь отравляет, да тело хворью ломает. Где та девица, что у костра плясала? Вымерла, выстыла зимою вечною, сгорела дочерна. И тоска смертная, собакой бешеной в горло вгрызается. Права Морена, забыла Ольга, что не ей судьбы вершить, за то и страдает. Только можно ль простить, то, что не прощается? Можно ль забыть, то, что не забудется? Сплавится ль всуе, предательство Улеба? Али выест душу червем сомненья? Забывается княгиня сном не спокойным, и в забытье сердце терзающим.

Поутру в светелку княгини киевской ранее, чем солнце сквозь марь туманную пробиться сумело, является сын ее кровный — князь Святослав.

— Добре ли утро, матушка? — Глаза красные потирая, княжич к Ольге голову склоняет, благость материнскую принять желая.

— Добре, покуда ты рядом. — Княгиня сына в лоб целует. — Об Улебе беседовать хочешь?

— О нем. — Святослав кивает.

— Не спал ночь эту? Глаза как у зайца, что по зиме пойман. — Ольга с нежностью руку княжича поглаживает. Не хочется ей разговор начинать, итог которого и без начала ясен.

— Не спал. Надежды тешил, что смекнет Улеб о том, что открылось нам, да схоронится на просторах Царьграда. Нет силы моей, решение правильное принять. Не дает сердце братское, мечу подняться.