Вкус ужаса: Коллекция страха. Книга III - Ховисон Дэл - Страница 18

А бомбы до сих пор делают с часовыми механизмами? Он не знал. Наверное, старомодные террористы могли бы сделать такую. Как и он, доверяющий старому механическому будильнику разбудить себя перед полетом (он очень боялся удара током от новомодных часов), терпеливо заводящий его маленьким ключом в надежде, что престарелый механизм не подведет.

Он осторожно подошел к сумке, прижался к ней ухом и прислушался, задержав дыхание, чтобы не заглушить звуков своими хрипами. Ничего не услышал и почувствовал себя дураком. Просто забытая сумка, ничего более. Он позвонит администратору, и ее заберут.

Он шагнул в ванную, щелкнул выключателем и остановился, не донеся руку до телефона. Над раковиной были аккуратно расставлены туалетные принадлежности, лежала расческа, гребень и небольшая косметичка. Увлажняющие кремы и помада, бутылочка шампуня с ароматом зеленого яблока и бальзам с жожоба. На расческе остались длинные светлые волосы. Он отлично видел их с того места, где стоял.

Его поселили в занятый номер, в номер, где временно жила женщина. Он разозлился, частично на себя, частично на нее. Как бы она отреагировала, застав старика, уснувшего в кресле у ее кровати? Закричала бы? Он подумал о том, что шок от внезапного женского крика вполне мог довести его до инфаркта, и мимолетно порадовался тому, что этого не произошло.

Мысленно составляя тираду для клерка, он услышал, как открывается дверь, впуская в номер женщину. Она была одета в красную шляпу и коричневого цвета пальто, которые небрежно сбросила на кровать рядом с двумя пакетами из магазинов, названия которых были ему незнакомы. Она стояла к нему спиной, и он видел светлые волосы, завязанные на затылке в свободный хвост с кожаной заколкой. Под пальто оказались лимонный свитер и белая юбка. На длинных загорелых ногах были коричневые сандалии.

А потом женщина повернулась и посмотрела прямо на него. Он не двинулся. Попытался шевельнуть губами, назвал ее по имени, но она его не услышала.

Нет, — подумал он, — это невозможно. Этого не может быть.

Это была она и в то же время не она.

Он видел лицо женщины, и это не было лицо той, что умерла почти год назад, оплывшее и покрытое морщинами, истощенное возрастом и болезнью, которая ее забрала, — и тело той было маленьким, почти детским, она словно усохла в последние месяцы. Он смотрел на лицо, каким оно было давным-давно. В лицо своей жены, каким оно было в молодости, еще до рождения детей. Это была его жена и молодая женщина — тридцати лет, не более, — одновременно. Он наблюдал за ней, восхищаясь ее красотой. Он всегда любил ее и всегда считал красавицей, даже в самом конце, но фотографии и воспоминания не могли передать всего очарования девушки, однажды и навсегда пленившей его сердце.

Она шагнула к нему. Он снова назвал ее по имени, но ответа не услышал. Она вошла в ванную, и он отступил с дороги, в странном танце пробираясь мимо нее в комнату, оставляя ее внутри. А потом дверь закрылась, и он услышал шелест снимаемой одежды. И отошел, чтобы дать ей возможность уединиться, что-то напевая про себя, чтобы отвлечься от изумления. Возможно, когда он заснул, мир снова изменился, и на этот раз он совершенно Не знал, что теперь делать.

Прошла пара минут, зашумела вода в унитазе, и женщина снова вышла, мурлыча себе под нос ту же мелодию, старую песню шестидесятых, которую они оба любили. Она не видит меня, — подумал он. — Она не может меня видеть, но, похоже, слышит. Она не ответила, когда он назвал ее по имени, но пела ту же песню, что и он. Это могло быть простым совпадением. В конце концов, у всех есть любимые ритмы, и неудивительно, что она напевала свой, оставшись одна. Он никогда не видел, как она ведет себя в одиночестве. Несколько раз ему удавалось некоторое время оставаться незамеченным, и тогда он наблюдал, как она двигается и что-то мурлычет, но такие моменты всегда были краткими, а заканчивались, как правило, тем, что она его замечала, и тут же оба понимали, что им есть о чем поговорить. Но насколько важны были эти их разговоры? После ее смерти он отдал бы десятки, сотни, тысячи таких разговоров за еще одну минуту с ней. Это было прозрением. Но оно пришло слишком поздно.

Он покачал головой. Все это не важно. Сейчас имело значение только то, что он смотрит на свою жену, какой она была до их знакомства. Мысленно он перебирал варианты: это мог быть сон, или лунатизм, или галлюцинация от усталости и перелета.

Но он чувствовал ее запах, когда она прошла мимо, он слышал, как она пела, и видел отпечатки ее ног на ковре, которые исчезали, когда густой ворс поднимался.

Я хочу коснуться тебя. Я снова хочу ощутить прикосновение твоей кожи.

Она раскрыла свой саквояж и начала раскладывать одежду, вешать блузки на плечики в шкаф, перекладывать нижнее белье в ящики, совсем как дома. Он был так близко, что ясно слышал ее дыхание. И снова назвал ее по имени, выдохнув ей в шею. На миг ему даже показалось, что она запнулась, забыла мелодию. Он снова зашептал, и на этот раз она замерла. Обернулась через плечо и неуверенно посмотрела в его направлении.

Он протянул руку и осторожно погладил ее по лицу. Ее кожа была теплой на ощупь. Она была живой, теплой и дышащей. И вздрогнула, прикасаясь к своей щеке, словно ощутила сквозняк.

Его мысли понеслись вскачь.

Первой мыслью было: Я больше не буду говорить. И касаться ее. Я не хочу видеть такое выражение на ее лице. Я хочу видеть ее такой, какой редко видел при жизни. Я хочу хоть раз быть частью ее жизни и в то же время вне ее жизни. Я не понимаю, что происходит, но не хочу, чтобы это заканчивалось.

Вторая мысль была: Если она настолько реальна, то что же тогда со мной? Я стал невидимым? Впервые ее увидев, я подумал, что она призрак, но теперь мне кажется, что это я стал привидением, хотя мое сердце все еще бьется, я слышу, как глотаю слюну, и чувствую боль.

Третьей мыслью было: Почему она одна?

В этот отель они всегда приезжали вместе, чтобы отпраздновать очередную годовщину свадьбы. Это было их место, они всегда просили один и тот же номер, в котором остановились в первую ночь. И не важно, как с годами менялась обстановка, не важно, что точно такими же были другие номера. Нет, важен был номер на двери и воспоминания, которые он пробуждал. Было здорово возвращаться, как они это называли, «на место преступления». Она всегда смеялась при этих словах своим низким смехом, от звука которого ему хотелось сразу же утащить ее в постель. Когда номер был занят, они испытывали разочарование, которое чуть-чуть горчило на языке, мешая полному счастью.

А теперь он видел ее в этой комнате, но без него. Разве он не должен тоже быть здесь? Разве он не должен видеть себя, обнимающего ее, смотреть, как один из них одевается, в то время как второй принимает душ, как кто-то (как правило, именно он) нетерпеливо притопывает ногой, пока кто-то в последнюю минуту старается поправить одежду и волосы? Он ощутил головокружение, словно его личность разлеталась, как кирпичная кладка под ударами кувалды. Вероятность того, что всю свою жизнь он проспал, что все его существование было всего лишь сном, поразила его. И он проснется в доме родителей на узкой детской койке, и придется идти в школу, а потом на урок танцев, делать домашние задания дотемна…

Нет. Она реальна, и я реален. Я старик, я умираю и не позволю просто так отнять у меня мои воспоминания.

Одна. Она приехала сюда одна. И пока еще в одиночестве. Придет ли сюда незнакомец? Любовник, о котором он не знал? Увидит ли он измену в этом номере, их номере? Он отбросил эту возможность, которой никогда не существовало в реальности. Он отступил, чувствуя, как внутри нарастает боль. Ему хотелось схватить ее, потребовать объяснений. Не сейчас, — подумал он, — только не в самом конце, не тогда, когда я обрадовался возможности снова побыть с ней рядом, — не хочу лишаться успокоения, мира без боли, которую постоянно ощущал после того, как ее не стало, и предвкушать только смерть.