Между двумя романами - Дудинцев Владимир Дмитриевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/40
• Следующая

Так и я, продымившись табаком, одурев от него, все думал и думал о том, как же совмес-тить эти требуемые от меня качества будущего сочинения. И в конце концов это всегда получалось. Я был так хорошо натренирован, что заставлял себя сделать то, что от меня ожидали, и сдавал рассказ или какой-нибудь очерк к какому-нибудь празднику или очередной кампании. Причем удостаивался еще и похвалы.

Социальный заказ как сила, толкающая художника к подлинному творчеству, и в самом деле существует. Однако он выглядит совершенно иначе. А вот как именно - об этом разговор пойдет позже.

По истинно социальному заказу был написан мой первый роман "Не хлебом единым"... Никто мне не давал специального задания писать этот роман, никто не задавал каких-то параметров, как никто не рисовал для меня фона, который должен был преобладать в романе. Социальный заказ я получил непосредственно от общества - социума. И сразу куда-то исчезла Пифия.

Я расскажу, как это получилось, но стоп...

Глава 3

НЕСКОЛЬКО СТРОК О СЕБЕ

Думаю, не будет вредным сказать несколько слов о себе, открыть некоторые ранние страни-цы моей биографии, без чего, мне кажется, не всё будет понятным. Например, почему я, прожив семьдесят лет, так и не стал членом партии. Действительно, почему? Вступить в партию был у меня случай и не однажды. Это происходило так: какой-нибудь очередной парторг в редакции, где я работал, отводит меня в сторону и говорит примерно следующее:

- Дудинцев, черт возьми, долго ты будешь так болтаться беспартийным?! Пора вступать в наши ряды!

Я ему отвечаю:

- Охотно. Готов хоть сейчас, но мне нужна рекомендация...

- Так я же тебя хорошо знаю! Я первым дам тебе рекомендацию!

- Отлично, - говорю я. - Наконец дождался этого дня.

- Ну вот, давай пойдем и побеседуем. Должен же я знать, что там у тебя есть... Хотя что такого может быть в твоей биографии: ты человек молодой... Ну, пойдем!

Мы уединялись, и я начинал рассказывать:

- Я родился в помещичьей семье...

Был такой род Жихаревых, владевший на юге России (теперь это Украина) крупным имением. В 1918 году, не успел я родиться и вдохнуть воздух окружающего мира, однажды нагрянули какие-то люди с винтовками и поставили к стенке - расстреливать - моих бабушку и мать. А мать-то со мною, полугодовалым, на руках. Застрелили бабушку, после чего подняли винтовку на мою мать... Но она взяла ее за дуло и опустила. Тут один из "гостей", более пожи-лой, чем остальные, видимо, он имел больше жизненного опыта и сердца, приказал остальным:

- Оставьте их!

Таково было мое крещение. Рассказываю об этом парторгу, а он отвечает:

- Ну что ты, Володя, какая чепуха. Такое с каждым могло случиться, ты же тогда младенец был. Знаешь, давай мы с тобой как-нибудь встретимся и все решим...

И больше он ко мне не подходил. Не подходил больше к нему и я.

Я воевал. Был командиром пехотной роты. На войне было гораздо проще со вступлением в партию - помните: "Если не вернусь, прошу считать меня коммунистом". Но рекомендации мне не давали и тут. Я по своей какой-то наивности, немного посмущавшись, рассказывал... приведенные факты моей биографии, на что слышал в ответ:

- Ну ты молодец, Дудинцев, что все так честно рассказываешь. Не скрывай прошлого, это самое главное.

И на этом все кончалось.

Мать рассказала мне, что мой отец, девятнадцатилетний штабс-капитан русской армии Семен Николаевич Байков, был расстрелян в Харькове. Родив меня в совсем юном возрасте, она в восемнадцать лет осталась вдовой.

Юность моей матери была омрачена тяжкими испытаниями.

Потеряв мать, расстрелянную в Жихаревке на ее глазах, она едет в Харьков, чтобы найти тело мужа. И находит его во рву среди трупов других, тоже выброшенных из госпиталя и убитых офицеров. Считается, молодость быстро лечит раны. Но след остался, конечно. Мама рано тяжело заболела и к пятидесяти годам умерла.

У матери был хороший голос. Имела она и музыкальную подготовку - и стала артисткой оперетты. Попала сразу же на первые роли: "Запорожец за Дунаем", "Наталка-Полтавка" - все происходило ведь на Украине; мать была и неплохой пианисткой.

Побыв год или два на сцене, она вышла замуж за Дмитрия Ивановича Дудинцева, моего отчима. Был он по профессии землемер - разъезжал по деревням и занимался размежеванием земель: наставлял теодолит - перед ним несли пеструю рейку - он махал рукой, что-то записывал в журнал, и все шли дальше. Я все это наблюдал с детства - он возил меня с собой.

Это был интеллигентный человек дореволюционной закваски. Но говорю я это не потому вовсе, что мне милее дореволюционная жизнь. Нет, гораздо больше мне нравится современная жизнь, я не видел киноленты значительнее и интереснее.

Когда-то я прочитал прекрасный роман Ч. Диккенса "История двух городов" о Великой французской революции 1789 года. И долго еще после этого сожалел, почему я не родился во Франции, да еще в то время - то-то интересное можно было написать! Какой размах событий, какие страсти! Но потом я понял: зачем мечтать о другом времени и месте, когда я счастливей-шим образом родился в своей стране и в свое время. Чудесное место и чудесное время! Замечательно сортирует людей, выявляя их глубинные качества!

Эта страна, этот народ и это время подарили мне счастье литературного творчества - так что я отмечаю особую интеллигентность моего отчима не потому, что скучаю по дореволюцион-ному времени, а потому, что жизнь дала мне возможность увидеть настоящих интеллигентов, сравнить их с огромным числом людей, вовсе не интеллигентных, наблюдать тех и других в живом деле.

Итак, о моем отчиме. Он составлял на полях единоличных в то время крестьянских владений планы-чертежи и прилагал к ним так называемые экспликации, то есть описания земель: их расположение, качество и так далее. И вот я, научившись грамоте в пять лет, начал читать эти самые экспликации, и лучшего чтения для меня не было. Они были написаны сладчайшим, настоящим русским языком: отчетливым, строгим, ясным и в то же время изобразительным. Через эти экспликации, которые у нас везде лежали пачками, я получил от отчима первые наглядные уроки русской словесности. Книжки про зайчиков и лошадок, которые мне давали, не шли ни в какое сравнение с этими экспликациями. Я узнавал в его описаниях те земли, по которым мы с ним ездили, - лучшего и не придумаешь!

Отчим привил мне вкус к художественному слову, его изобразительным свойствам, его эстетическому содержанию, научил меня наслаждаться красотой речи. Кроме того, они оба, вместе с моей матерью, сумели создать в нашей семье - о чем я до сих пор вспоминаю с величайшей благодарностью - какую-то особую культуру жизни.

У нас в доме никогда не было водки. О том, что это такое, я узнал по-настоящему только на фронте, где нам выдавали сталинские сто грамм. А пока не узнал, был с этой стороны очень "розовый мальчик". К пьяницам относился с большим предубеждением, как к чему-то чуждому.

Водки в семье не было, но гости собирались постоянно. Если и было на столе вино, так сладкое, вроде церковного: интеллигенция прежних дней любила эти виноградные вина. Но пили главным образом чай, к которому мать непременно испекала пирог. И - разговоры, разговоры на самые актуальные темы...

Но раз в неделю бывали такие собрания, на которых музицировали. Мать садилась за рояль, ставила на пюпитр клавир "Кармен" или "Аиды" - в доме было много толстых нотных книг, - за спинкой ее стула становился отчим - в дальнейшем я буду называть его отцом - и, прило-жив одну руку к сердцу, другую же отведя в сторону, готовился запеть. У него был красивый баритон, и в свое время он также учился пению, даже мечтал о карьере оперного певца..

Вот рядом с ним становится его брат, дядя Ваня: он приложил к плечу скрипку, поднял смычок - готовится заиграть. И - звучит квартет, хотя исполнителей всего трое: мать поет и играет на рояле, отец также поет, дядя Ваня же играет на скрипке. Я, в то время пятилетний, устраивался в ногах у матери, возле ее коленей, и слушал...

• Предыдущая
• 4/40
• Следующая