Благовест с Амура - Федотов Станислав Петрович - Страница 43

Ярофей задумался. Волконский заметил по его глазам, как что-то стронулось в его душе, и обрадовался и уверовал: все получится, как надо. Староста оглянулся на доктора, стоявшего у саней, в которых лежали бочки с водкой и самогоном. Персин разговаривал с Матреной Харитоновой, заигрывал с мальчонкой, примостившимся на ее руках. «Видимо, все-таки наградил их Господь ребенком — вон как светится лицо матери», — подумал Волконский.

— Ладно, — поразмыслив, сказал староста, — я переговорю с сельчанами. Поставим энтот карантин, но не впритеску[37] к Кындызыку, а подале. И часовню — там же. Отцу Илиодору пущай доктор расскажет, как беречься, кады он отпевать зачнет.

— Всё расскажем, — заверил обрадованный Волконский. — Мы же тут будем. Вместе со всеми. Нам ведь тоже умирать не хочется.

«Получив в Красноярске бумаги Невельского, хотя и давнишние, но заключающие любопытные подробности о занятии им Сахалина, я поспешаю представить оные Вашему Высочеству при моем рапорте и вместе с тем приемлю смелость ходатайствовать о награждении офицеров Амурской экспедиции согласно справедливой о том просьбе Невельского…»

Они находились с Екатериной Николаевной в том же кабинете, что и шесть лет назад, при первом путешествии из Петербурга к месту службы Николая Николаевича, и так же, как тогда, он диктовал ей письмо — только в тот раз это был первый доклад императору, а теперь уж неизвестно какое по счету послание главе морского ведомства — генерал-адмиралу великому князю Константину Николаевичу. Даже время совпадало — те же последние дни февраля, и енисейский губернатор был все тот же — Василий Кириллович Падалка, и отношение к нему генерал-губернатора оставалось неизменным — уважительным и благожелательным.

Господи, сколько всего вместилось в эти шесть лет! Кому-нибудь другому хватило бы, наверное, на две, а то и три жизни. Столько произошло событий, можно сказать, на всем необозримом пространстве Европы и Азии, от Испании до Японии и от Китая до Камчатки — как по службе, так и в личной жизни, столько являлось и исчезало людей, столько было бескровных битв, а в них — и побед и поражений, что, казалось бы, начни Николай Николаевич все это записывать — получится, пожалуй, толстенная «амбарная» книга. И все это ради главного — выхода на великий Амур, без которого у России нет выхода на Великий океан, а без этого последнего она сама никогда не станет по-настоящему великой.

И вот сейчас до этого главного осталось всего ничего — какие-то несколько месяцев: пойдет лед на Шилке и Аргуни, и следом за ним двинется в поход плавучая армада. Казакевич уже построил сплавные средства — лодки, баржи, павозки, плашкоуты, плоты, заканчивает дело с пароходом; Корсаков подготовил к отправке 25 тысяч пудов нужных для Камчатки и Нижнего Амура грузов и снаряжения, занят отбором солдат и казаков (надобно не менее 700 человек и следует подсказать ему, как их распределять), купцы наконец-то поверили, что Амур вернется к России, и начат и наперебой предлагать свое участие как в самом сплаве, так и в налаживании торговли.

Да, кстати, купцы… Николай Николаевич оторвался от размышлений, во время которых Екатерина Николаевна терпеливо ждала продолжения диктовки, покусывая перо и глядя в окно на краснокаменный собор Он наклонился к ней, поцеловал в ровный пробор каштановых волос:

— Извини, дорогая, — и позвонил в бронзовый колокольчик.

Тут же распахнулась дверь и появился старший адъютант, майор Сеславин. Муравьеву нравилась его всегдашняя подтянутость, скрупулезная исполнительность, даже холодноватая сухость, и он чаще других брал майора в свои поездки. Вот и Корсаков, зная об этом, взял Сеславина в Петербург на встречу генерала из заграницы. Михаил Семенович, получив срочные указания по сплаву, умчался обратно в Иркутск, а Сеславин, естественно, остался главным порученцем при генерал-губернаторе.

— Александр Николаевич, — обратился к нему Муравьев, — я приглашал городского голову Кузнецова Петра Ивановича…

— Уже ждет, ваше превосходительство. Семнадцать минут.

— Ну, что же вы! Надо было сразу доложить.

— Виноват, ваше превосходительство, но вы сами приказали вас не беспокоить.

— Да?! — Муравьев оглянулся на жену, та кивнула, подтверждая слова майора. — Вот память стала дырявая!

— Мне уйти? — спросила Екатерина Николаевна, поднимаясь.

— Нет-нет, Катюша, останься. Мы с ним переговорим накоротке. А впрочем, ты подожди несколько минут, я к нему выйду сам. Александр Николаевич, проводите городского голову в малую гостиную.

Сеславин вышел.

— Неудобно, — сказала Екатерина Николаевна. — У тебя же деловой разговор?

— Разговор деловой, но чисто формальный. Петр Иванович подал мне свои предложения по делам купеческим. Он же не только голова губернского города, но и купец первой гильдии. Предложения весьма недурны, и я решил на первый раз ограничиться лишь его участием в сплаве. О том и хочу ему сказать. Остальные подождут! — В Николае Николаевиче вспыхнуло раздражение, и он начал распаляться. — Глядя на Занадворова да на Кивдинского, спиной ко мне поворачивались, а теперь все патриотами стали! Ишь, какие прыткие!

— А что Занадворов, что Кивдинский? Разве они тебе ровня? По-моему, дорогой, ты напрасно раздул их дела так, что о них всюду заговорили, а занадворовское дело докатилось до Сената. Остался бы выше этого!

— Я не допущу, чтобы дурно говорили о моих чиновниках! Занадворов оклеветал Молчанова. Я провел им очную ставку в присутствии свидетелей, и этот подлец не смог подтвердить факт получения Молчановым взятки. Поэтому его и посадили под арест. А главное: он был уверен, что его богатство переломит любой закон. Ты же знаешь: я так и написал государю, что если мы пойдем на поводу богатства, то никакой бедняк не сможет найти у нас защиты. И государь меня понял и приказал держать Занадворова под арестом до окончания суда. И давай оставим это, меня человек ждет.

Муравьев вышел, едва ли не выскочил, из кабинета, ощутимо хлопнув дверью. Прежде он себе такого не позволял, хотя Екатерине Николаевне доводилось высказываться по поводу неверных, на ее взгляд, решений генерал-губернатора. Устал Николя, а может, сердится на то, что за всю дорогу от Петербурга у них не было ни одной любовной встречи: Катрин нездоровилось именно по женской части; она почему-то стеснялась сказать об этом мужу и чувствовала себя перед ним виноватой, а он ничем не выказывал своего недовольства — был предупредителен и заботлив, как всегда. Но вот теперь… Надо поговорить, успокоить, решила она, объяснить, что заболеть может каждый, а женщины вообще очень чувствительны даже к перемене погоды. Но ведь все проходит. Как там написано на кольце Соломона? Кажется, «И это пройдет»? Мудрый был царь Соломон!

Впрочем, Николя мог бы и сам догадаться, что у нее не все ладно со здоровьем. Доктора с ними не было, но по прибытии в Красноярск она сразу же попросила любезного Василия Кирилыча пригласить к ней врача, а мужу сказала, что дорога слишком сильно ее утомила. Так уже случалось, и он отнесся к вызову доктора спокойно, ей даже показалось — равнодушно, что ее немного обидело, хотя она видела, что в первый же день ему принесли целый мешок писем и донесений, и мужу стало просто не до нее.

Когда Николя вернулся — а вернулся он довольно скоро: Катрин не успела даже продумать, как именно она скажет о своем недомогании, — он словно забыл о недавнем споре, едва не перешедшем в ссору: глаза его весело блестели, и весь вид говорил о довольстве жизнью. «Если сказать, что он недавно вылетел из кабинета, — подумала она, — то сейчас можно употребить слово «впорхнул»». Генерал-губернатор впорхнул в кабинет она даже засмеялась от удовольствия видеть его таким general volant.[38]

— Ты чего? — Он оглядел себя. — Что-то не так?