Благовест с Амура - Федотов Станислав Петрович - Страница 62

— Мальчишки! — орал побагровевший Муравьев, бегая перед вытянувшимися бледными от ужаса подпоручиками. — Да вы знаете, что я с вами могу сделать по обстоятельствам военного времени?! Эта задержка из-за вашего разгильдяйства может обернуться кровью ни в чем не повинных людей, которые вовремя не получат военного снаряжения. За это на фронте расстреливают без сожаления! — Генерал не стеснялся в выражениях, перемежая гневные крики знакомым многим из присутствующих армейским матом. Они слушали главноначальствующего, опустив головы. По щекам подпоручиков катились слезы. — Подполковник Корсаков! — рявкнул наконец Муравьев.

— Да, ваше превосходительство.

— Вы командуете личным составом сплава. Эти так называемые офицеры в вашем ведении?

— Так точно.

— Их следует примерно наказать. Подпоручика Медведева оставить с вещами здесь на берегу — пусть выбирается, как знает. Подпоручика фон Глена предупредить, что при следующем проступке он будет расстрелян перед строем, а пока посадить под арест не меньше чем на неделю.

— Ваше превосходительство, это будет не наказание, а отдых, — сказал Корсаков.

— Да? Да! Тогда неделю дежурства!

— Будет исполнено.

— А вы, — генерал повернулся к подпоручикам, — убирайтесь с глаз долой! Офицеры, мать вашу перемать!

Подпоручики ушли. Медведев откровенно плакал, как ребенок. Фон Глен его не утешал: у него самого положение походило на отложенную смерть — попробуй на трехтысячеверстном маршруте не повторить посадки на мель.

Но не прошли они и пятидесяти шагов, как их догнал Корсаков.

— Постойте, господа! — Все остановились. Корсаков всмотрелся в лица офицеров, озаряемые недалекими сполохами солдатских костров (многие предпочитали ночевать на берегу), и ободряюще улыбнулся. — Не страдайте, господа, все обойдется. Просто не попадайтесь на глаза генералу, а позже он успокоится. Но дежурство вне очереди вам обеспечено. Идите ужинайте.

— Благодарим, господин подполковник! — дружно выдохнули с облегчением офицеры. — Храни вас Бог!

— Да ладно, ладно, — засмеялся Корсаков. Повернулся и ушел.

Офицеры переглянулись.

— За это стоит выпить, — сказал фон Глен.

— Непременно! — поддержал Медведев. — И за Корсакова тоже!

Рано утром Степан, уже оклемавшийся, но еще с завязанной чистой тряпицей головой, Гринька и Кузьма сидели на бревешке возле плотового балагана и любовались амурскими красотами.

А полюбоваться было чем.

Амур раздвинулся не меньше чем на версту. Караван шел под высоким — то скалистым, то просто обрывистым — левым берегом. Правый голубел вдалеке островерхими сопками-тычками.

Вода была гладкой, как будто без течения, хотя на самом деле оно чувствовалось по ходу плота и бурлению у подножья береговых скал.

Плашкоуты, баржи, павозки, лодки шли теперь не в связках — Казакевич отменил свой приказ после случая у Албазина, — а как кому удобнее. Далеко позади дымила «Аргунь»: после каждого привала она теперь замыкала караван, чтобы прийти на помощь отстававшим или застревавшим на затопленных островах, которых было великое множество.

— Тятя, глянь — олень!

На скале стоял большой рогатый зверь и, задрав голову, трубил.

— Это изюбрь, — пояснил Кузьма, знакомый с забайкальским зверьем, которое мало отличалось от местного. — А вон, в аянчике[56], козули на водопое.

И верно, на каменистом бережку заливчика собралось семейство косуль. Самец, крупный, высокий, подняв красивую голову с длинными, чуть загнутыми рогами, пристально смотрел на проплывающих, но в его позе не было ничего тревожного. Две козочки пили воду, ни на кого не обращая внимания. Все были покрыты летней рыжеватой шерстью.

— Совсем не боятся, — сказал Степан. — Значитца, людей тута нету.

— Да людей-то мы уже скоко дней не видали, — вздохнул Гринька. — Стоко земли и никого нет!

— А я вечорась[57] китайца верхи[58] видал, — потягиваясь, сказал Кузьма. — На кривуне[59] к их берегу впритеску подошли, я и увидал.

— А чё не сказал? — обиделся Гринька.

— Да как-то не допер. Прости, брат.

— Ладно, ишшо насмотримся на их.

У края плота круто плеснула рыба. Гринька лег на бревна, заглянул в воду и разинул рот. Оглянулся на Степана и Кузьму и сказал, почему-то шепотом, словно его могли услышать в воде:

— Тятя, Кузя, вы гляньте сюды!

Шлык и побратим плюхнулись рядом.

— Да тише вы! — зашипел Гринька. — Вот медведи!

Они посмотрели в воду и обомлели. Рядом с плотом плыла длинноносая рыба, огромная, может, чуть покороче бокового бревна. Степан осторожно опустил в воду руку и потрогал гребень, идущий вдоль всей спины чудовища. Рыба резко вильнула в сторону и ушла в глубину, взмахнув острораздвоенным хвостом; волна окатила людей с ног до головы.

— Вот дак калужина, господи прости! — восхищенно вскрикнул Кузьма. — Вот бы споймать!

— Дак така тебя самого споймат — не подавится, — засмеялся Степан. — Ты видал, кака у ей пасть?

— Во! — Гринька развел руки, показывая размер рыбьей пасти, и закатился смехом, тыча пальцем в Кузьму. Тот добродушно поддержал побратима.

— Эх, хорошо идем! — заявил Степан, перевернувшись на спину и глядя в голубое небо с редкими кучками облаков. На миг среди них просквозило скорбно-укоризненное лицо Матрены — такое было при прощании в Петровском Заводе — и Степан зажмурился, чувствуя, как загорелось виноватостью его лицо.

— Сплюнь, — посоветовал сын. — Самое время.

— Што такое? — резво вскочил Степан и пригляделся, куда указывал Гринька. Там по светлой воде скользили, взмахивая веслами, будто крыльями, и уходя одна за одной в протоку, черные длинные хищные лодки.

— Зря ты, Кузя, про китайца смолчал, — упрекнул побратима Гринька.

— А ты думашь, я один его видал? И энтих китаезов не мы одне видим.

Как бы подтверждая его слова, на носу «Аргуни» пыхнуло белое облачко и вслед за тем долетел гулкий звук холостого выстрела.

— Вот, общая тревога, — удовлетворенно сказал Кузьма.

Муравьев хотел догнать и перехватить лодки, но Скобельцын отсоветовал.

— Они наверняка шли в Горбицу, — сказал он. — Туда вешно[60] завсегда китайские чиновники приходят — пикеты проверять. — И уважительно добавил: — Люди вытные. Ну, тоись, умные, с опытом. А значит, кумекаю, пошлют верхи гонца и в Цыцыхар, и вниз по Амуру — в Айгун, что за Зеей-рекой. Там ихний амбань. Наш караван все едино не скрыть — так пущай готовятся.

— А если у них в Айгуне войска? — обеспокоился генерал.

— Да откуда в Айгуне войска, Николай Николаевич? — вмешался Корсаков. — Им с тайпинами не расхлебаться. Они поэтому и на лист не ответили, чтоб туману напустить — будто недовольны и козу нам хотят устроить. Ну, недовольны-то они, конечно, недовольны, да только ответить нашему сплаву нечем. Ну, соберут они в Айгуне хиленькую команду, а у нас — что? Сводный батальон, сводная сотня, конная и пешая, батарея полевая — как выстроим всех, они от одного вида нашего в штаны наложат. И стрелять не придется.

— Я слово дал государю — пройти без выстрела. — напомнил Муравьев.

— Слово — не воробей: вылетит и — наповал! — позволил себе вольно высказаться обычно молчаливый Казакевич.

— Петр Васильевич! — укорил генерал. — Вот уж от вас-то не ожидал такого легкомыслия!

— Шутка, Николай Николаевич, — смутился капитан второго ранга. — Прошу извинить. Но ведь прав господин Грибоедов: иное слово страшнее пистолета.

— У него там что-то про злые языки, — сказал Корсаков.

Муравьев махнул рукой:

— Ладно, господа, шутки побоку, пойдем как есть. А перед Айгуном, Миша, — в узком кругу он позволял себе называть троюродного брата по имени, — надо выдать всем свежее нижнее белье, свежее мясо и другие припасы, вычистить оружие, ввернуть новые кремни. Чтобы взбодрились служивые. И действительно, выстроим всех, а если надо, дадим салют холостыми зарядами в воздух пусть амбань прочувствует. А вы, Петр Васильевич, прикажите всем поднять флаги расцвечивания. Это на китайцев тоже подействует. Они, бывает, плохо слышат слова, даже если те страшнее пистолета, но хорошо видят силу и уважают уверенность.