Открывая новые страницы...
(Международные вопросы: события и люди) - Попов Н. С. - Страница 17

Весной 1939 года начались и активные советско-германские контакты. Они открылись обсуждением торгово-экономических вопросов, но постепенно затрагивали и политическую сферу. В такой сложной обстановке были начаты политические, а затем и военные переговоры между СССР, Англией и Францией.

Существует мнение, что эти переговоры были заранее обречены на неудачу. Некоторые советские историки полагают, что после Мюнхена уже не было никакой альтернативы последующему советско-германскому соглашению. Как мне представляется, столь категоричное суждение грешит упрощенчеством. Конечно, взаимное доверие трех потенциальных союзников в противодействии гитлеровской Германии оказалось в большой мере подорванным в результате Мюнхена, но не все еще было потеряно. Сохранился один шанс — и он состоял в политических и военных переговорах летом 1939 года по поводу заключения пакта о взаимопомощи и особенно о военной конвенции между Англией, Францией и Советским Союзом. Ход и итоги этих переговоров достаточно хорошо известны. Поэтому остановимся лишь на некоторых моментах.

Внимательное изучение имеющихся документов дает основание для оценки действий участников переговоров и модификации некоторых наших прежних представлений. Прежде всего необходимо известное разграничение позиций Англии и Франции на переговорах военных миссий в августе 1939 года, чего ранее практически не делалось. В Париже нарастала тревога в связи с усиливающейся германской агрессивностью. Французская дипломатия, балансируя между старой политикой «умиротворения» и боязнью германской агрессии, вела себя на переговорах непоследовательно, но в конце концов после колебаний 21 августа французское правительство уполномочило своих представителей подписать тройственную военную конвенцию.

Одновременно, как показывают французские документы, представители Франции в Варшаве пытались воздействовать на польского министра Бека, рекомендуя дать хотя бы в какой-либо форме согласие на пропуск советских войск через польскую территорию в случае возникновения войны с агрессором (имелась в виду Германия) и включить это соглашение в текст конвенции.

Ситуация становилась тупиковой из-за позиции тогдашних лидеров Англии. Ее представители так и не получили полномочий на подписание конвенции. Одновременно, как это теперь видно из английских документов, британские дипломаты продолжали тайные переговоры с гитлеровцами. Английские дипломаты показывали свою незаинтересованность и в согласии Польши на пропуск советских войск.

Сейчас многие исследователи пишут о том, что ключи к успеху московских переговоров во многом находились в руках Варшавы. Выразим сомнение в истинности такого предположения ввиду неконструктивной позиции Англии, которая, будучи фактически главным нашим западным партнером на переговорах, явно не хотела соглашения. И все же польская позиция в те драматичные дни стоила многого.

Ныне некоторые польские историки критикуют советских ученых за упрощенный подход к политике Польши. Они пишут, что в ряде советских трудов преувеличиваются польско-германские связи во второй половине 30-х годов. Думаю, эти упреки справедливы и нам следует дать более точную и сбалансированную оценку польской политике того периода. Но фактом остается то, что в решающие дни Бек и его окружение не проявили реализма. Бек постоянно ссылался на заветы Пилсудского, согласно которым ни в коем случае нельзя допустить появления чужих солдат на польской территории. Он говорил французскому послу в Варшаве и о том, что Красная Армия оказалась ослабленной репрессиями командного состава и что поэтому положиться на нее нельзя. Все это можно было бы принять во внимание, но вспомним, что в те дни десятки германских дивизий уже стояли на польской границе и что их нападения можно было ждать со дня на день.

В такой обстановке реминисценции Бека и его обращение к заветам Пилсудского выглядят не только не убедительно, но и трагично для судеб Польши. Быть может, соглашение в Москве все равно бы не состоялось, но неуступчивость Польши в тот драматичный период нельзя оценить иначе, как проявление политической близорукости.

Что касается СССР, то хорошо известны заявления советской делегации на переговорах о готовности к заключению конвенции, о ее главном и непременном требовании получить согласие Польши и Румынии на пропуск советских войск. К сожалению, мы не располагаем пока достаточным количеством материалов, которые дали бы полную картину того, как в те августовские дни в советском руководстве проходило обсуждение складывавшейся ситуации. Нет у нас и корпуса донесений советских послов из европейских столиц. Думается, что синдром недоверия к Англии и Франции после Мюнхена и активные контакты, осуществлявшиеся с Германией, неизбежно сказывались на советской позиции. К тому же в Москве было известно, что Англия продолжает переговоры с Германией.

Не вызывало сомнений и то, что Польша проявляет нежелание идти на уступки и компромиссы.

И все же необходимы более глубокий и непредвзятый анализ советской позиции и выяснение того, что было сделано, а что упущено на августовских переговорах для достижения соглашения. После 20–22 августа переговоры зашли в тупик, и возможность соглашения была утрачена.

В связи с московскими переговорами мы вправе говорить о таком феномене международных отношений, как идея упущенных возможностей. Этот термин уже начал использоваться нашими историками-международниками. Можно сделать вывод, что в те тревожные августовские дни участники переговоров в Москве явно недооценили агрессивную сущность и ударную силу фашизма, упустили из виду ту смертельную опасность, которую нес фашизм всему человечеству.

Как бы то ни было, переговоры оказались безрезультатными, и перед Советским Союзом встала проблема принятия ответственного решения. Судя по имевшимся данным, война оказалась буквально на пороге, нападение Германии на Польшу было предрешено, и мы находились перед прямой угрозой выхода фашистской Германии к советской границе близ Минска и захвата немцами Прибалтики. Рассчитывать на то, что Англия и Франция реально выполнят свои гарантии Польше, было весьма проблематично, что и подтвердили последующие события.

Нельзя было не учитывать и того, что на Дальнем Востоке существовала угроза со стороны милитаристской Японии. Другими словами, СССР стоял перед возможностью войны на два фронта. В итоге в Москве приняли предложение Германии о приезде Риббентропа, который 23 августа и подписал с Молотовым советско-германский договор о ненападении. Продиктованный создавшейся обстановкой, договор должен был предотвратить для СССР вступление в войну в 1939 году и дать время для повышения обороноспособности страны (другой вопрос, и он требует тщательного анализа, — как это время в действительности было использовано).

«Говорят, что решение, которое принял Советский Союз, заключив с Германией пакт о ненападении, не было лучшим, — отмечал М. С. Горбачев в докладе в связи с 70-летием Великого Октября. — Возможно, и так, если руководствоваться не жесткой реальностью, а умозрительными абстракциями, вырванными из контекста времени»[24].

Само по себе подписание договора о ненападении не было чем-то из ряда вон выходящим. В конце 20-х и в 30-е годы был подписан Целый ряд договоров о ненападении. Последними из них были соглашения Англии и Франции с фашистской Германией в сентябре — декабре 1938 года. Существует, однако, и другой аспект, связывающий договор с теми деформациями, которые были присущи эпохе культа личности, со свойственным Сталину и его окружению пренебрежением принципами морали и нравственности. Эти факторы сказались как на трактовке договора, так и на действиях Советского правительства после его подписания. И именно они, пожалуй, в большей степени, чем сам договор, шокировали мировое общественное мнение и по-прежнему остаются полем острых дискуссий и критики в адрес СССР.

Уже на следующий день после подписания договора в Кремле в газете «Правда» появились насторожившие многих слова об окончании вражды между двумя странами. 28 сентября 1939 года, после захвата немцами Польши, был подписан еще один советско-германский договор, призванный демаркировать новую линию границы. Игнорируя то, что договор подписывался с фашистской Германией, его назвали «Договор о дружбе и границе».