Звезда мореплавателя
(Магеллан) - Травинский Владилен Михайлович - Страница 7

То ли он сам выдумал, то ли его научили матросы, но он всегда пел при этом одни и те же бесхитростные песенки. После пятой склянки, помню, такую:

Барбоза мог подолгу рассказывать об Индии и Малакке, я с жадностью впитывал новые сведения.

Часами я размышлял над тайной, окутывавшей наш поход. Меня волновал и будоражил Магеллан. Он вызывал во мне чувство, похожее на чувство к отцу, хотя был всего на десять лет старше меня… Его прошлое, покрытое легендами… Уверенность и молчаливость, с которой он вел нас вперед… Намеки Альвареша.

Раздумывая над всем этим, я стоял у борта, там, где кормовая надстройка слегка от него отступает. В нише было безветренно и тихо. Взгляд мой упал на большую бомбарду поодаль и я заметил вычеканенные на ней слова: «Я скор и проворен; куда меня пошлет почтенный лозаннский совет, там я быстро кончу дело». Пушечные мастера обычно делали подобные надписи на орудиях, но я улыбнулся бахвальству: вряд ли совет швейцарского города намеревался послать свою бомбарду так далеко, как она уплывает с нами. И тут я увидел командора. Рядом с ним шел его слуга, малаец Энрике.

Этого раба и его жену Магеллан привез из Азии, и они всегда сопровождали его в Европе, даже на приеме у короля Карла, где Энрике задали ряд вопросов, на которые он вполне разумно ответил. Мне рассказывали, что по завещанию (все мы перед отплытием написали завещания) командор пожелал, чтобы в случае его смерти Энрике с женой получили свободу. Так распоряжались многие рабовладельцы: после смерти рабы не нужны, а отпуск их на волю — богоугодное деяние. Но Магеллан в завещании далее указывал, что свободу он предлагал Энрике много раз, однако малаец от нее отказывался.

Энрике был невысок, строен, на вид лет тридцати, со смуглой кожей, прямыми, блестящими от солнца волосами и толстыми губами на маленьком, всегда почему-то грустном лице. Его узкие руки проворно взлетали, когда он готовил еду для командора — обязательно публично, на виду у всех. Он также следил за его одеждой, каютой — в общем выполнял обязанности слуги. Подражая, вероятно, хозяину, Энрике был неразговорчив и хмур. С матросами он не сближался и поглядывал на всех нас с опаской, по-моему. Сделав свои дела, он усаживался около каюты и застывал а неподвижности. Иногда мне казалось, что губы его шевелятся — может быть, он молился или пел про себя?

Магеллан и Энрике остановились в нескольких шагах от меня, и, кончая, видимо, разговор, Магеллан сказал:

— Недовольства я жду. Гроза разразится, я знаю. Испанцы злятся. Но то ли мы с тобой повидали? Когда мы дойдем до твоей родины и осуществим задуманное, самые буйные и злые станут благодарить нас. А пока положимся на провидение: если оно против, мы все равно ничего не добьемся. Но сделаем все, что можем.

Энрике наклонился, поймал руку командора и поцеловал ее. Магеллан осуждающе покачал головой.

Пока они не отошли, я почти не дышал, боясь привлечь их внимание. Узел запутывался еще туже. Оказывается, рабу известен план Магеллана! Что у них за отношения? «Гроза разразится…» Ничего не понимаю!

Я пытался найти логическую связь вещей и не находил; считая себя человеком с воображением, я старался угадать неизвестное, но вскоре в своих фантазиях добрался до такой чертовщины, что бросился на койку и уснул.

Меня разбудили крики матросов. Я выскочил на палубу и увидел впереди по курсу широкий столб черного дыма, подымающийся прямо из океана. Казалось, что океан вспыхнул и мы плывем в самое пожарище. Крики становились громче и резче, многие судорожно крестились, падая на колени.

— Прекратить! — раздался громовой голос над нашими головами. Это произнес командор, только что поднявшийся на корму. Я и не ожидал, что его голос может быть столь зычным. — Это вулкан! Мы подходим к Канарским островам! Здесь всему экипажу отдых!

— Дети мои, — вслед за тем послышался быстрый говорок Барбозы, — впереди обыкновенный паршивый вулканчик. Смотрите на него и привыкайте, потому что в преисподней, куда мы все попадем, дыма гораздо больше.

— Я был в Тенерифе и лазил на вершину этого вулкана, — гулко звучал голос Родригеса, — дырка как дырка, вроде трубы.

— A от чьей печи труба? — ехидно спросил кто-то.

— Сходи разберись, может, вина хозяин нальет, — отвечал Родригес.

Посмеиваясь, сконфуженно переглядываясь, матросы расходились.

Я подошел к Барбозе и вдруг увидел, что он стоит, сжимая кулаки, оглядываясь на корабли сзади и произнося слова, не предусмотренные никакой нравственностью.

— Дуарте, — спросил я, — что с вами?

Он круто повернулся и ушел от меня.

Меж тем из океана вынырнула вершина горы, сначала тонкая и короткая, куда уже струи дыма, шедшего из нее. Но с каждым часом вулкан подымался перед нами все выше своим округлым каменным телом, а дымный поток, наоборот, удалялся, как бы отодвигаясь к небесам, превращаясь в плохо заметное темное облачко.

Большая часть экипажа съехала на берег, вахтенные грузили воду и продовольствие. Приятно было почувствовать под ногами твердую землю. Белые домики испанского селения уютно проглядывали сквозь зелень высоких кустов и низких пальм с непривычными для нас узкими и твердыми листьями. Я медленно шагал к ним по мощеной дороге, прослеживая взглядом изгиб могучего туловища вулкана, у ног которого поселились люди, у пояса плыли тучи, а к голове прикасалось солнце. Легкое волнение охватывало меня: сбывались неясные детские предчувствия, явью обращались картинки из книг матушки. Вот и довелось мне ступить на заморскую землю, да еще идти по пеплу вулкана!

Сейчас, вспоминая себя в те дни, я смеюсь над собственной наивностью. Человеку не дано знать будущего, лишь поэтому он дает волю чувствам.

Со мной шел и расспрашивал обо всем Фернандо. Я передал ему то, что знал про эти острова из книг и рассказов бывалых людей. Острова были известны еще древним. Называли их Счастливыми, потому что люди, жившие здесь, не знали нужды, голода, войн. Потом про острова в Европе забыли на целую тысячу лет. Два века назад итальянцы натолкнулись на них, но вскоре вновь забыли. Наконец в 1402 году француз Бетанкур[28]каким-то образом доплыл сюда, завоевал часть архипелага и основал здесь свою сеньорию. Она переходила из рук в руки, расширялась, и в 1477 году их высочество королева кастильская Изабелла окончательно прибрала сеньорию к своим рукам. Испанцы, высадившись впервые, услышали в лесу лай собак. А тогда ходила по Европе легенда, что на островах запада живут люди с песьими головами: вот и назвали острова Канарскими, то есть Собачьими.

В действительности здесь издавна жило племя гуанчей[29] — потомки тех, кого издавна звали счастливыми: мудрое, доброе, честное племя. Они почти не носили одежды (зачем она в том благодатном климате!), а уж тем более не знали о панцирях, а копья имели с деревянными или каменными наконечниками. Но гуанчи упорно воевали с пришельцами. Королеве Изабелле пришлось послать сюда отряд воинов, закованных в металл. И рыцари победили туземцев и их собак, чьи голоса слышали первые поселенцы.

— Значит, наши победили этих гуанчей? — удовлетворенно сказал Фернандо. — А вот собак — зря, я собак люблю. — Но потом вздохнул и добавил: — Жалко их, гуанчей. Они любили собак, значит, добрые были, хорошие люди…

В этот момент меня окликнули. Я увидел пышно одетую группу испанских дворян, догонявшую нас, и остановился. Впереди шел Хуан де Картахена, капитан «Сан-Антонио», королевский инспектор армады, имеющий право контролировать распоряжения командора. Он был высокого роста, широкоплеч, с короткой щегольской бородкой и холеными усами на французский манер. Его крупная, массивная голова уверенно и горделиво сидела на мускулистой шее. На нем был короткий шелковый плащ, отороченный серебряной вышивкой, с пышными вокруг ворота белыми кружевами. Под плащом роскошный фиолетовый камзол. На ногах красные штаны, испанские короткие сапоги желтого цвета, с многогранными раструбами.