Характерник. Трилогия (СИ) - Забусов Александр - Страница 5

— Бизверники! Охо-хо, ежте!

Когда первый голод отошел на задний план, хозяин налил содержимое графина в две стопки, одну из которых пододвинул Сашке.

— Ну, с молодшим опосля разберемся, нам с ним гуторить не к спеху, родную кровь я завсегда узнаю. Ну, а с тобой!… Чей ты?

Может быть, Сережка и не понял бы заданный дедом вопрос, но Сашка, родившийся в Краснодарском крае, знал, что спрашивают его о родителях. Ответил:

— Шкуратов Александр Николаевич, родом из станицы Ильинской.

— Ага, значит казак. Знавал я Кондрата Шкуратова, лихим рубакой был. Со своими двумя старшими сынами за белых воевал, два молодших у красных обретались. Он из Крыма в двадцатых на чужбину подался, да там и загинул. А ты, видать, от одного из остатних происходишь. Добрый род.

— Дедушка, так, сколько ж вам лет?

— А, чего это ты, бурлачака чужой век считаешь? Сколь прожил, все мои! Кому какая дела до этого? Так ты, знать тума, ага?!

— А, вы, значит не тума?

— Не, мы здеся люди пришлые. Мы свой род с верховьев Дона ведем, — наливая еще по стопке самогонки, произнес дед Матвей.

От обильной еды, глаза Сергея стали слипаться, сон гонялся за ним по пятам.

— Идем внучок, укажу где тебе благо выспаться будет. А мы с твоим товарищем еще побалакаем.

Отвел мальчишку к застеленной кровати.

— Схочеш до ветру выйтить, вон в те врата ступай, найдешь.

Усевшись на место, подлил в стопки.

— А давай еще вотицы выпьем! — предложил парню, а выпив, молвил. — Теперя давай, кажи, шо там случилось с семьей Сережки.

Долго еще сидели за столом молодой парень и старик. Долго и обстоятельно рассказывал Сашка, как сопровождая колонну техники, от руки снайпера погиб капитан Виктор Хильченков, как не выдержало сердце у Нины. Сказал, как после похорон замкнулся в себе Сергей, и нелегко будет деду Матвею согреть заледеневшее сердце мальчишке. Под конец разговора Матвей спросил:

— Скольки суток у тебя отпуск?

— Стандарт. Две недели.

— Нонича спать лягай. Завтрева и послезавтрева гостюешь у меня.

— Не, я свое дело сделал, мальчишку довез, на руки сдал. Меня дома ждут!

— Глупак, внимай, что тебе старый кажет. Три дня проживешь у меня, вон хоть с Сергеем рыбалить ступайте. Объясню все опосля. Так правильно будить. Спать иди, поздно уже.

С первой зорькой на двор вышел дед, видать не спалось старому. Послышалось поскуливание дворовой псины и карканье пернатого. На звуки из дома потянулись приезжие, день обещал быть жарким.

— И чего повскакивали, ни свет, ни заря? — попенял молодежи дед, хоть и было заметно, что доволен. — Ладноть, коли так. Ну, Сашко нашу жизню с измальства знает, а тебе Сергунька, можэ интерес будить. Айда, казачий курень подывышся! Я его не так, как ноне строят лепил, все по технологии предков с Дона зроблено.

Неугомонный дед повел Сергея на экскурс его нового жилища, ну, а Сашка от нечего делать увязался за ними, да и охота была взглянуть поближе, что в доме не так как у его бати.

— Первый этаж куреня у нас низами зовется. Вот смотри, в центре низов находится комната без окон, но с небольшими отверстиями в стене. Донские казаки и посейчас зовут эту комнату «холодной», в ней постоянно поддувает сквознячок, остывший в окружающих эту комнату каморах. В прежние времена в холодной хранили провиянт, та урожай с городов, горы яблук, арбузов, развешанный на нитках на сквознячке виноград. Помню, в батином курене, вся семья собиралась в полдень, в самую жару, когда над степью плывет в пыльном мареве испепеляющее солнце. Бывалача, расстелишь кошму на прохладном глиняном полу и «взвар» попиваешь, али ешь ледяные шипящие соленые арбузы. У меня тут окромя трав, редко что хранится.

Развешанные на бечеве пучки трав, действительно сладко пахли. Каморы, при помощи окон-отверстий, узким коридором окаймляют холодную по периметру. Старый кивнул на одну из комнат.

— Когда-то здесь в нишах хранилось оружие. Узкая единственная дверь, обязательно должна открываться во внутрь, чтобы легко было подпереть ее бревном или камнем… Войти сюда можно только по одному, согнувшись под низкой притолокой. Надеюсь, понятно для чего?

— Ясно, Матвей Кондратьич, раньше наши станицы стояли в самом настоящем пограничье, вот и строили хаты по принципу: «Мой дом — моя крепость», — откликнулся Александр, с интересом разглядывая, считай нижний, по-современному, цокольный этаж.

— Ну и добре. Наверху вы ночевали. Ежели не все рассмотрели, сами глянете. Курень, это не просто постройка с комнатенками. Выходя из кухни, вновь попадем в коридор, расположение комнат по кругу, откуда мы вошли, туда же мы и вернемся.

— Прикольно! — восхитился Сережка.

Сегодня Сергей более детально рассмотрел в переднем углу залы, напротив входа божницу, имевшую несколько икон в богатых серебряных окладах, тонкое металлическое покрытие на иконе, оставляющее открытым только изображение лиц и рук. Перед божницей висела зажженная лампада. Между самими иконами висели в маленьких пучках засушенные травы. Все стены залы были увешены оружием. Ружья, сабли, кинжалы, пояса с серебряными пряжками, сафьяновые мешочки с патронами внутри.

Перед самым отъездом дед Матвей, оставшись наедине, придержал Шкуратова.

— Прощевай Сашка, казак станицы Ильинской. Не поминай лихом старого ведуна. Я тут твою судьбину слегка подправил, не серчай за то. За добро, завсегда добром платить треба. Приедешь додому, а невеста твоя, галаплешинка, позавчерась замуж выскочила, не дождалась тебя. Шалава. Не грусти, показакуешь еще четыре года, на красавице молодой оженишься. А, через восемнадцать лет генералом станешь, правда через две войны пройдешь, и это будет в другой армии. Прощевай, душа моя, будь молодцом и не дури в своей станице.

Глава 3. Становление на крыло

Непросто оказалось Сергею обжиться в чужом для него месте, непросто было привыкать к вновь обретенному родичу. Дед не торопился влезать в раненую душу праправнука, принуждать его окунуться в новую жизнь. Он просто находился рядом, казалось, даже чувствовал настроение и помыслы сироты, пытавшегося жить одиночкой в доме Матвея.

К Матвею Кондратьевичу периодически приезжали люди, кто из ближних станиц, кто издалека, прослышав о человеке который мог побороться со смертельным недугом, разуверившегося во всем человека. Иные оставались в гостях надолго, и тогда дед селил их во флигеле, выстроенном для таких целей рядом с домом. Уж что он там делал с больными, Сергей старался не знать и не видеть. Только каждое утро старый ведун практически на руках выносил болящего на солнышко, вместе с собой заставлял повторять движения конечностями и всем телом, что-то тихо шептал над ним. Сергею становилось иногда не по себе, а чаще всего даже смешно при виде того как дед льет воду принесенную из реки на голову слабому и больному человеку, а тот раскрыв широко глаза, с надеждой смотрит на старика. Родственники болящих, на время лечения оседали в станице, и по приказу деда, даже нос не казали к хутору.

Принимал дед к себе не всех, относился к пришлым избирательно, что заставило Сережку задуматься над его поведением. Но все же, душа мальчишки к происходившему вокруг него оставалась холодной, и он обходился без лишних вопросов. По приезде очередного больного, сам дед выходил к воротам, здоровался с родичами, а оставляя человека у себя на лечение, говорил его сопровождавшим: «Берусь лечить божеством. Якшо поможет выдерну яго с того свету. Нетреба спрашать об плате. Не отвечу, сам не ведаю. Сколь хотите, столько и оставляйте, и деньги мне до рук не суйте, вон под стреху положте. Якшо нет их у вас, так хоть десяток гладышей треба принесть. Иначе нельзя, бо болячка возвернется. Каждая работа предполагаить оплату».

И Сергей стал замечать, как люди уходили от деда на своих ногах, со счастливыми, одухотворенными лицами, а сам дед воспринимал все как должное. Ни печаль, ни радость не скользила в чертах его морщинистого лица.