Дневник женщины времен перестройки - Катасонова Елена Николаевна - Страница 4

• Предыдущая
• 4/25
• Следующая

Похоже, он понял. Выпустил руки, встал, налил из графина в стакан воды, поставил его на столик, сел и принялся писать еще рецепт со множеством компонентов. Все это молча и на меня не глядя. Я выпила воды, вытерла платком глаза, вздохнула. Он посмотрел на меня.

- Порошки будете заедать медом. Все наладится, вот увидите. - Он снова взял в свои мои руки и заговорил очень медленно, на низких регистрах: - Все будет у вас хорошо. У вас и так все хорошо: вы красивая, интересная, обаятельная женщина, вас любят студенты, у вас прекрасные муж и дети, вы написали талантливую работу, необходимую людям. Теперь нужно передохнуть: вы устали. Отдохнете, наберетесь сил и найдете выход, защитите свою диссертацию. Поверьте мне - так и будет. И вы дадите мне телеграмму, и я приду на банкет. Вот адрес - здесь, на визитной карточке.

Он говорил, говорил, голос его жужжал, как шмель, а я вроде как засыпала, хотя все слышала и даже кивала в ответ, во всем с ним соглашаясь. Мне было спокойно, уютно, тепло, и я знала, что все будет так, как говорит врач. Потом он сделал какие-то пассы над моей головой, и я очнулась. На сердце было легко и ясно, никаких слез не было и в помине - ни в душе, ни, так сказать, натурально.

- Когда вы едете в вашу Самару? - спросил он. - Пока что не собираетесь? Ах, командировка... Так вы зайдите еще раз перед отъездом. И запомните: все у вас отлично, а то, что случилось, - трудности роста, нормальные карьерные трудности, если, конечно, не считать слово "карьера" ругательством. Но теперь, кажется, так уже не считают.

Он встал и проводил меня до двери.

- Заходите, - пригласил дружески, как-то по-свойски, или мне показалось?

Первый день праздника

Все разъехались - кто куда, потому что в этом году гуляем аж целых четыре дня. Написала "гуляем" и усмехнулась. Хорошее слово - веселое, вольное, только к жизни нашей давно не подходит.

Никого в общежитии - я и дежурная. Сидит внизу, у телика, вяжет что-то длинное, бесконечное, поглядывая на экран, а на экране парад, как в старые времена, только не столь громкий, не столь торжественный и с элементами критики. А я заварила покрепче чай - бухнула в стакан ложки три, а он все равно как веник - и пишу. Микстуру, выписанную врачом, с грехом пополам заказала (правда, без двух компонентов), а порошки изготовить не удалось. Три аптеки обошла, в четвертой на меня ка-а-к рявкнут:

- Он что, с Луны слетел, ваш профессор? Конец года, все лимиты исчерпаны, ишь чего захотел! Вот будут новые фонды...

- Так ведь рецепт устареет.

Взяли, посмотрели, с удовольствием подтвердили:

- А как же! Действителен только два месяца.

Показалось мне или нет, что надо мной потешаются? Послышалось или нет злорадство в провизорском голосе? Наверное, показалось, наверное, послышалось, это все хандра проклятая. Натравили, конечно, людей друг на друга, но не до такой же степени?.. А я мед купила - порошки заедать, - а их и нет, порошков. Впрочем, он и без порошков хорош, на ночь особенно - с молоком, вместо снотворного.

Так о чем я хочу сказать? О работе, о ней, пропади она пропадом! Еще в школе, давным-давно, знала я совершенно точно, что буду любить то, чем займусь, потому что всегда делала все со вкусом и старалась делать хорошо, лучше всех. Вообще-то я мечтала быть актрисой, но мама об этом не хотела и слышать!

- Еще чего! Театры на ладан дышат. И характер у тебя - не дай Бог никому.

- При чем тут характер?

- Да он при всем! Будешь ссориться с режиссерами, а тебе за строптивость роль не дадут! Иди-ка лучше в индустриальный или строительный, получай нормальную, земную профессию, а в спектаклях играй на здоровье! В любительских.

Ну я и пошла в индустриальный: думала, это творчество... О театре тосковала ужасно, года два обходила стороной наш теремок на Вилоновском, но институт полюбила, и к третьему курсу появились у меня всяческие идеи и публикации. Недаром, значит, была я уверена, что все у меня получится и ни от кого я не буду зависеть.

Как - ни от кого? А когда полюблю? Есть же она на свете, любовь, главное, что ни говори, в жизни... Ну, это другая зависимость, "сладкий плен", да еще обоюдный. Как мечтали мы тогда о любви! Никакого там секса (мы и слова такого не знали), никакой плоти, только любовь - возвышенная и духовная. Потому, наверное, так много в моем поколении разочарованных. "Снится мне море, и солнце, и ты..." - вздыхает тенор, и под этот голос, под зовущую эту мелодию ждешь чего-то, чего не бывает в жизни, особенно в нашей - бесправной и неимущей, в нашей замордованной, угрюмой стране. Море, теплая ночь, лунная на воде дорожка, трепетные объятия... Эх, да что там!

Современные девчонки померли бы со смеху: в наши семнадцать, девятнадцать, двадцать лет мы и о близости не помышляли, не то что о неведомом сексе, не было и слов таких в обиходе, да и не только у нас, у взрослых тоже, сколько я помню. Ни в кино, ни в книгах ничего откровенного - ни намеком, ни словом. Катаются герои на лодке, смотрят друг другу в глаза, иногда ссорятся (она по-девчоночьи задирается, а он, сильный, большой, в тенниске и парусиновых туфлях, на ее задорные выпады восхищенно и снисходительно улыбается), а за кадром музыка: "Любовь от себя никого не отпустит..." А то вдруг героиня сиганет в воду (если рассердится) - в платье и шляпке, красивая и сердитая, и косметика в воде не смывается... Только такую любовь мы и видели - романтическую, глуповатую, бестелесную. Не очень-то с любовью в нашей стране получалось. Чудесный этот цветок не вписывался в наш суровый и печальный быт, в жизненные планы не входил, и, как ни странно, не входил в эти планы и брак, хотя, само собой, рано или поздно замужем все оказывались, многие, как я, на всю жизнь.

Почему, ну почему никогда не считалось это главным - любовь, брак, даже семья? Теперь-то я понимаю, что это и есть жизнь! Особый, теплый мир, никакой другой его не заменит. У нас же главным всегда было (и остается!) то, что происходит не с тобой, а вокруг - в стране и шире - в мире, который мы до смешного, до слез не знаем, потому что сидим в клетке. Как тяжко понимать все это! Невыносимо признаться, что собственная твоя жизнь, движения твоей души, жизнь твоего тела даже для самой тебя были делом второстепенным. А ведь писали вроде и книжки о ней, о любви, но тоже на каком-то детском, неразвитом уровне. Оставалась, правда, великая, необъятная классика, так ведь это было как бы и не про нас, "тургеневских барышень" мы чуть ли не презирали.

• Предыдущая
• 4/25
• Следующая