Вторая ошибка Мамая - Каргалов Вадим Викторович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/9
• Следующая

— Так поехали мы? — издали, уже с коня, крикнул Плотуня.

Напарник его тоже был в седле, плетью нетерпеливо помахивал. Андрей досадливо вскинул руку: отъезжай, мол, чего спрашиваешь?

Затихал, удаляясь, мягкий перестук копыт. Пора и самой заставе трогаться…

Пробирались конные по балочкам, по овражкам, по долинам речек, хоронясь за курганами и земными складками. Если где-то не было укрытий, вперед выезжал один Сенька Мылец, смотрел окрест. Остальные ждали, пока он подаст знак, и быстрым наметом пересекали опасное место. Рывок — остановка, рывок — остановка, привычная для сторожей езда.

Вот и одинокий курган среди равнины, а на вершине большая яма, где можно и коней укрыть, и самим спрятаться. Лучшего места для заставы не найти, давно заприметил его Андрей, но остановился здесь в первый раз — приберегал для особого случая.

Почему именно сегодня Андрей увидел т о т особый случай и почему, нарушая обычай, сам остался наверху вместо дозорного ратника, он не сумел бы объяснить. Предчувствие, наверно…

Пустая, мирная лежала вокруг степь. Безветренно было, знойно. В яме кони тихо похрапывают, ногами на месте перебирают. Нудно коням в неподвижности, тоскливо. Тяжко и людям под палящим солнцем, но поляне к неподвижности привыкли. Кто дремлет, прикрыв глаза рукавом, кто шепчется с приятелем.

Андрей вздохнул, вытер пот со лба, присмотрелся. Что-то ему сегодня в степи не нравилось. Изменилось будто что-то, но что — непонятно.

У подножия кургана протопотала стайка диких коз. Заяц пробежал мимо, потом еще один, еще. Извиваясь, как змея, проскользнула в траве степная лисица. Когда это видано, чтобы лисица ясным днем из норы вышла? Да и вообще не странно ли, что бежит сразу столько зверья? Будто гонит кто его с полуденной стороны облавой…

Тревожно стало Андрею. Подумалось: неспроста все это, неспроста!

Кликнул Сеньку, молча указал пальцем на пробегавшее зверье.

Сенька посерьезнел и, не то спрашивая, не то высказывая смутную догадку, выдохнул в самое ухо:

— Орда идет?

Что-то неладное почуяли и другие сторожа. Неторопливый шепоток в яме примолк. Люди, запрокидывая головы, вопрошающе смотрели на Андрея.

А дикие звери все бежали и бежали мимо кургана, не обращая внимания на приподнявшихся Андрея и Сеньку. Разве случалось когда-нибудь раньше, чтобы дикие звери среди бела дня так бесстрашно шли?

Вдали показались две черные точки. Резво бегут к кургану, уже топот коней слышен, передний всадник над головой шапкой размахивает. Плотуня Устюжанин?!

Андрей чуть навстречу не рванулся, но пересилил себя, остался за кустом. Только сторожам крикнул, чтобы в седла садились, а Сеньке сказал, чтобы у его, Андреева, коня подпругу подтянул и держался поблизости, на всякий случай.

Плотуня, нахлестывая коня плетью, обогнул курган, соскочил на землю, кинул поводья своему напарнику и полез, задыхаясь, по крутому склону. Андрей привычно отметил, что станичник поступает разумно, позади кургана ни его самого, ни коней со стороны Дикого Поля не видно.

— Орда прошла! Орда! — издали выкрикнул Плотуня.

Сапоги его скользили по траве, и он никак не мог одолеть последнюю сажень склона. Но вот наконец Плотуня присел рядом и приглушенным голосом продолжил:

— Большая орда… Сакма широкая, сажень с двадцать, а уж глубина — будто плугом по степи прошлись! Беда, Андрей Семенович!

Первым побуждением Андрея было скакать немедля всей заставой к сакме, своими глазами убедиться. Но сдержал себя Андрей, нарочито спокойно остановил запалившегося Плотуню:

— Заводи лошадей в яму. И — чтоб ни голоса, ни шевеленья!

Плотуня обескураженно заморгал круглыми глазами, полез на карачках вниз, к своим коням…

Пришел день, ради которого Андрей Попов, сын Семенов, второе лето мотается у Дикого Поля. Но орду они все-таки уследили, уследили! Теперь думай, Андрей, как поступить, хорошенько думай!

А может, и не нужно что-либо от себя придумывать? Может, просто следовать воеводскому наказу?

Как это воевода Родион говаривал? Не хоробрость нужна, но осторожность… Служба по вестям измеряться будет… Добывай прямые вести и в Москву с гонцами посылай… Сакму доглядывай… Вот твоя служба, Андрей! Кидаться же днем навстречу ордынцам — безрассудно…

Солнце перевалило за полдень, когда в степи показались ордынские разъезды. Большие были разъезды, словно рати, чуть не по сотне конных.

Шли ордынские всадники облавой, в каждый лесок заезжали, к каждой западинке принюхивались — искали русских сторожей. С двух сторон обтекали ордынцы курган, где притаилась застава, но наверх не поднялись. О большой яме на вершине могли знать разве что местные люди, но таких проводников-вожей у ордынцев, как видно, не было. А с виду вершина кургана казалась совсем голой, два кустика там торчало, и точно бы негде людям там спрятаться. Миновали ордынцы курган и промчались дальше.

До ночи просидела застава Андрея Попова на кургане, а в темноте тихо снялась и поспешила с сакме. Правду сказал станичник Плотуня: орда там большая прошла. Когда Андрей перемерил сакму шагами, то не двадцать саженей оказалось, а немногим меньше сорока. То ли ошибся Плотуня, то ли после него еще многие тысячи ордынцев прошли, сакму расширили.

Теперь нужно идти тайно по сакме, станы ордынские объезжать вокруг и считать ханских людей. Идти следует только ночами, потому что днем степь полна ордынскими разъездами — не разминуться.

Сторожа тихо приближались в темноте к ордынским станам, пробовали считать костры, но костров было больше, чем звезд на небе. О поимке ордынского «языка» и думать было нечего — большими ватагами ездили по степи ордынцы, легче было самим в полон угодить.

Днем сторожа отсыпались в укромных местах, выставив дозорных, а поздним вечером опять ехали следом за ордой — в черную темень, в кислый кизячный дым ордынских костров.

Двенадцать ночей шли за ордой благополучно, а перед тринадцатой ночью случилось несчастье. На спящую в овраге, в осиновых горьких кустах, заставу Андрея Попова наехала ордынская сотня. То ли дозорный Олешка Лебза придремнул, то ли срезали его издали стрелой, но напали ордынцы врасплох, на спящих, повязали сыромятными ремнями…

Андрею снилось, что лежит он в лесу один, а к нему медведь идет, на задние лапы поднялся, дышит смрадно. Подходит ближе, ближе. Хочется Андрею закричать, но крику нет. Хочется руки поднять, защититься чтобы, а руки не поднимаются. А медведь уже тяжко на грудь навалился…

Опамятовался Андрей, глаза открыл, а на нем ордынец сидит, да еще двое за руки держат — не шевельнуться. От ордынцев воняет прогорклым жиром, кислой кожей; лица у них круглые, темные, глаз за щеками не видать — будто безглазые ордынцы.

Подержали ордынцы Андрея за руки и отпустили. И с груди ордынец слез. Андрей перевел дыхание, приподнялся. Перед ним еще один ордынец стоит, одетый понаряднее других: в новый халат, в медную круглую шапку, а из-под шапки два лисьих хвоста свешиваются. Андрей догадался, что это ордынский сотник.

Вертит сотник в руках Андрееву саблю в дорогих — с серебром — ножнах, восхищенно цокает. И другие ордынцы улыбками расплылись, тычут пальцами в Андрееву нарядную кольчугу, встряхивают плащ из тонкого сукна. Кто-то полез к Андрею за пазуху, вытянул крестик серебряный на серебряной же тонкой цепочке.

Залопотали ордынцы: «Конязь! Конязь!»

Других полонянников ордынцы плетьми исхлестали, нанизали на одну веревку, словно бусы, и пешими повели. А Андрея бережно на коня посадили, только ступни ног под лошадиным брюхом стянули ремнем, чтобы соскочить не сумел, и отдельно повезли к своему стану. Даже шишак на голову Андрею нахлобучили, плащ на плечи накинули, чтобы наряднее пленник казался.

Все понятно было Андрею: приняли его ордынцы за знатного человека, за боярина или воеводу, хотят доставить своему мурзе в лучшем виде. За знатного человека награда больше, чем за простолюдина, вот и старается сотник. Правда, саблю сотник не вернул, привязал к своему седлу.

• Предыдущая
• 6/9
• Следующая